Ханидо и Халерха - Курилов Семен

В общем, жизнь многолюдного и разноязыкого стойбища шла своим чередом, и все происходящее накануне крещения как будто могло произойти точно так же, как если бы люди съехались на большое камлание или ради иного дела. Все было так, но и не так. Если кто-то решался выменять медный чайник, то уж, конечно, думал о том, что, может быть, следует перебиться немного — до того времени, когда чаще начнут приезжать из острогов купцы. И судьбу детей решали с расчетом на будущее. Одни считали жизнь в центре Улуро предпочтительней жизни в глубине тундры. Другие — наоборот, полагая, что на бойком месте будет трудней из-за всяких соблазнов, из-за новых порядков и притеснений.

Впрочем, и прямых разговоров о новых порядках и новой вере было достаточно. Но тут все зависело от национальных и родовых обычаев, законов, привычек. Особенно в сложном положении оказались чукчи. Не все из них приехали по доброй воле. Многих Чайгуургин поднял на нарты угрозами и чуть ли не силой. И дело тут было не в духах-келе, в существование которых чукчи верили сильнее других, и не в шаманстве, которым они выделялись и славились.

Заверение Чайгуургина, что старая вера не отменяется, и отчаянные нападки Ниникая на шамана Каку расшатали народ с разных сторон. У простых чукчей не вызвал тревоги закон бога Христа об одноженстве: по две-три жены имели только большие шаманы да богачи… Замутил чукчей и чукчанок слух, который не опровергался никем, ни одним человеком. Если бы этот слух исходил от Каки, то его пропустили бы мимо ушей: прежним полным доверием шаман уже давно не пользовался. Но слух шел от юкагиров, и хоть им сначала не верили, потому что оправдывался юкагирский обычай и отвергался чукотский, однако с годами подтверждений было все больше и больше. Стал известен завет светловолосого бога Христа: не пожелай жены ближнего. Это означало, что муж должен жить только с женой, а жена — только с мужем. Иначе — грех. Грех? Но у чукчей всегда, во все времена было наоборот! И теперь так: не грех, а обыкновенное благодеяние, которое устраивает всех. Мужчины не понимали, как можно ограничивать гостеприимство. Разве еда, питье и другие заботы о госте могут прикрыть скупость хозяина, если он не предложит свою жену? Сам-то хозяин тоже когда-нибудь станет гостем. Какая же это дружба!.. Да дело не только в скупости. Трудно, стеснительно вести разговоры мужчинам, если женщина для одного из них близкая, а для другого — чужая, лишняя, посторонняя.

Женщины-чукчанки никогда не чувствовали себя рабынями, и не нужно было принуждать их становиться кратковременными наложницами: чукчанки всегда были свободны и ни с какими запретами вовсе не сталкивались. Это вполне соответствовало их извечной, врожденной доброте: чукчанка могла спокойно отдать последний кусок голодному, не думая о своем желудке… Словом, ни мужчины, ни женщины не видели здесь неприличия, и запрет бога Христа их не устраивал. Мужчины говорили: "Русский келе жестокий. Он всех нас хочет сделать чужими и жадными". А женщины горячо поддерживали их: "Если юкагирам нравится этот келе, то пусть они и молятся ему. Пусть, как дети, боятся чужого взгляда, пусть остерегаются чужих рук. Это одни куропатки смотрят на самцов и сохнут. А мы люди…"

Вот в таком настроении и приехало большинство чукчей и чукчанок на берег юкагирского озера. А тут, как нарочно, их ожидало новое и окончательное подтверждение слухов. Якуты, знавшие законы Христа не хуже русских и успевшие переспать с чукчанками, хитрили — уклонялись от разговоров о вере, обычаях и новых порядках. Зато иначе вели себя совсем новые в здешних местах мужчины — зашиверские ламуты [107]. Это были потомки первых на Севере христиан, приехавшие восстановить прерванную веру своих предков. Так вот эти мужчины не захотели, отказались ночевать в чукотских ярангах, и в спальные мешки к чукчанкам никто из них не полез. Они много молились и своей благочестивостью совершенно мутили чукчей. Но это был только один из обычаев. А вообще-то с христианскими не совпадали многие, и чукчи знали об этом.

И еще неизвестно, дождались бы чукчи попа или нет, если бы не все то, что происходило вокруг, и если бы среди них не было мудрых людей наподобие Ниникая. Вот ведь пришлось примораживать к верхушке каждой яранги крест, связанный из палочек или прутьев! Не отставать же им от других. Чукчи — люди не слова, а дела. Они умеют молчать, и молчаливость их кажется то загадочной, то подозрительной. На самом же деле чукчи очень просты, просты и задумчивы. И в ночь перед крещением они больше пели, больше думали, чем говорили. Им уже было известно, что протрезвевший Кака — самый влиятельный их шаман — обходит тордохи и больше не пьет, а упрашивает юкагиров забыть его сплетню. Это значило, что он и пьяный, и трезвый видит безвыходность Своего положения. Еще знали чукчи, что Ниникай, так отчаянно нападавший при людях на Куриля, уже к вечеру был совершенно пьян. Стало быть, и Ниникай отступил, признав всесилие Куриля. Да что юкагирский голова!

Их, чукотский, голова Чайгуургин во всем уподобляется Курилю и не сводит со своих сородичей глаз. Чайгуурин побывал во многих ярангах и все интересовался, не забыли ли чукчи русских слов, которыми надо встречать попа. Больше того, он потемну послал в сторону Нижнеколымска бывшего гонщика, постаревшего Кымыыргина, чтобы тот первым встретил попа.

Кымыыргин — чукча, значит, Чайгуургин хочет заверить посланца бога, что чукчи волнуются за него и ждут.

Куда было деваться самому упрямому чукче! Молчали, терпели, приглядывались и ждали.

Так было у ближайших соседей. Совсем иначе было у хозяев, у юкагиров.

Эти поболтать любят! В обыденной жизни они тоже умеют долго молчать. Но терпение их лопается — и тогда держись: зашвыряют словами… Перед крещением им было о чем посудачить. Новую веру-то они уж давно решили принять и теперь распутывали языками нити сложных событий в Улуро, стараясь предугадать, что же произойдет в ближайшие дни и что можно ожидать в будущем.

Смерть отца Халерхи опечалила юкагиров, пригасила сказочные надежды: красавица сирота — это не совсем то, что красавица невеста с бедным отцом, счастливым, богатым и здоровым на старости лет. Однако в обычной жизни люди стали свидетелями кое-каких событий и перемен, прямо касающихся их очень долгих надежд. Не такие уж узкие у северян глаза, чтобы видеть одни следы на снегу. Юкагиры сразу приметили, что крещение будет происходить не на берегу Большого Улуро, где живут богачи и где собирают ясак, а на Соколиной едоме, на берегу Малого озера, где кочует самая беднота. Из этого они делали вывод, что если и не само счастье поворачивается к ним лицом, то, во всяком случае, новый бог, обещающий добрые перемены. Правда, был слух, что выбор такого места крещения — это большая хитрость. Но у новой веры много злобных врагов.

Да и кто же пойдет на обман стольких людей!.. Впрочем, добрые перемены начали появляться. Сперва жаднейший богач Петрдэ почти без уговоров отдал Халерхе и семье Нявала сотню оленей. Сотню! Этого даже во сне нельзя было предвидеть. Конечно, тут дело особое. Но вот сам Куриль забил для простых людей двести оленей. Двести! И ни одной шкуры себе не взял. Да на такую доброту он не был способен даже тридцать лет назад, когда лишь утверждался как голова. Но этого мало. После сегодняшней сходки многим казалось, что Куриль больше не выйдет к народу — из-за обиды и занятости другими, более важными делами. Но произошло неожиданное: Куриль стал обходить тордохи. И обходил он не один, да и не с пустыми руками: человек возил на нарте мешки, набитые разным добром. Голова раздавал подарки — кому варежки, кому шапку, одному торбаса, другому сверток телячьих шкур, охотнику пачку пороха, девушке украшение. Удивительно это было. Теперь, на вечерней гулянке, судили: в чем дело? Задабривать юкагиров не было смысла — юкагиры и без этого все окрестятся. Можно было думать иначе: стыдно стало ему за своих обтрепанных, слишком уж бедных сородичей. Табуны-то свои он показал приезжим, а вот бедность народа так и лезет в глаза. Дошки на юкагирах истертые, обувка стоптанная. Многие женщины и девушки лишний раз боятся выйти из своего жилья — ждут темноты. А каково молодым перед молодыми приезжими? У приезжих, может быть, тоже не набиты мешки одеждой. Но у них есть что одеть на выезд. А у юкагиров потрепанное — это единственное.

Решится девушка-юкагирка надеть украшение — и выглядит смешно и жалко…

Только вот штука: прорехи и дыры такими подарками не прикроешь. Каждому видна бедность. Тордохи — кособокие или дырявые завалюшки, вокруг них из-под снега торчит рухлядь, которую надо не беречь, а бросить в огонь, — гнилые закопченные жерди, обломки нарт, старье… Неужели Куриль задумал усовестить других богачей юкагиров — мол, с новой верой надо и подобреть? Кто его знает. Но доброта есть доброта… К тому же расщедрился якут Мамахан, друг Куриля: горькую воду дает, а сам ничего не берет.