Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Совсем чуть-чуть пустите из пальца кровь и приложите палец к бумаге… Сам я вместе с другими знатными гостями исправника уже удостоверил свою преданность богу…

Сидящая толпа заворошилась. Неожиданным было все это. Но и слишком серьезным. Кровь — это кровь; все ощутили черту, которая нынче отделит прошлое от нового, неизвестного… К крещению многие были готовы, но бумагу взять никто пока не осмеливался. А тем временем прямо к нарте, на которой стоял Куриль, откуда-то с задов стал решительно пробираться впервые появившийся здесь Ниникай. Куриль сначала обрадовался, но потом растерялся, даже оторопел. Слишком поспешно приближался к нему многим известный чукча, шел он не от тордоха, а через толпу — конечно, затем, чтоб на него обратили внимание. И когда Ниникай вдруг смело поднялся на нарту, Куриль посторонился и чуть было не упал, ступив ногой на обмерзший катыш. Получилось неловко: новый человек будто столкнул юкагирского голову с возвышения. Ниникай, однако, не сгладил этой неловкости — не поддержал Куриля. Среди людей произошло движение, там и здесь заерзали, зашептались. Юкагиры и ближние чукчи знали, что большой дружбы у этих двух богачей не получилось, и сейчас любопытству их не было меры. А прибывшие издалека почуяли несогласие и как бы скандал. На ногах Куриль все-таки устоял, но ужас так и пронзил его с головы до пят: вот было бы дело, если бы он завалился у всех на виду!.. Лицо у него горело, сердце трепыхалось, как одинокая рыба в снасти. "О, бог Христос! Неужели вот так-то и ногу подставит?.. Какой тайный замысел приберег?.. Неужели смута?.. Чего хочет добиться?.." — метался в мыслях Куриль, не зная, что изобразить на лице — покровительственную усмешку или жесткость властителя, которому все нипочем. Наконец он повернулся спиной к богачам и стал глядеть поверх сидячей толпы, сохранив на лице великомудрую непроницаемость. Мол, что ж, посмотрим, зачем выскочил ты.

— Чукчи, сородичи мои! — говорил Ниникай возбужденно, стараясь выровнять дыхание: он впервые видел такое количество лиц, устремленных в одно место — как раз на него, и только на него. — Хозяева-юкагиры! Приезжие люди! Постойте… Погодите прокусывать пальцы, подождите давать клятву своей разной и одинаковой кровью. Дайте сказать. Стоял, слушал — не вытерпел. А как вы, богатые люди, стерпели? Ну, бедные люди… понятно. А вы? Я спросить сначала хочу: чтой-то вы съехались и сошлись в одно место? Ярмарка тут? Не ярмарка: товаров не вижу. Или большое камлание? Почему шаманы без бубнов? Да и всего два известных шамана приехали. Один настоящий и умный, Токио, — вот он сидит, притих и за девками не гоняется, потому что давно женат. А другой — бессильный самозванец, злой дурак, бабник и пьяница — блюет в тордохе Амунтэгэ…

У Ниникая сорвался голос: говорил он раздраженно, серьезно, сердито, а получалось смешно. Да и слова потянули его не в ту сторону — не о шаманах он говорить собирался… Покашляв в кулак, он продолжал:

— Значит, не ярмарка и не большое камлание. Но вы съехались и сошлись. Я даже с Гижиги встретил людей… Никогда в глухой тундре не собиралось столько народа. Сказать, почему вы здесь? Скажу! Вот сидят молодые якуты.

Они приехали издалека. Это деловые люди. Они хотят уговорить Куриля, чтобы он при строительстве божьего дома с ними имел дело, а не с Мамаханом.

Ничего, договорятся между собой… Купцы и богачи хороший обмен почуяли, потому и приехали. И шаманы тут. Шаманы глядят: можно им приспособиться к новой вере или нельзя? А чего глядеть? Думаю, можно им приспособиться. Пусть шаманские духи с чертями дерутся, а людям добро делают. Бог разве будет против? Э, не согласятся шаманы. Потому что из десяти один настоящий.

Остальные ни лечить, ни внушать не умеют. Злом запугивают, обманом живут и богатеют на зле и обмане. Верно я говорю, Афанасий Ильич?

Но богачи не одобряли слов Ниникая: не дело оголять тайны перед народом. Куриль все это чуял и в ответ лишь пробурчал что-то невнятное.

А Ниникай слишком увлекся и решительно забыл, к чему он говорит это все. И тут еще с непривычки рот пересох. Произошла заминка.

— …Шаманам, думаю, все равно будет конец, — продолжал он, цепляясь за начатое. — Уйдет язычество — и люди злых духов чертями будут считать. Вот на какое большое дело собрал вас голова юкагиров! Тордох твой, Куриль, пусть всегда будет высоким. Ты достоин великой чести…

— Спасибо, мой старый друг, спасибо за прославление. — Куриль в пояс поклонился людям. — Но ты все сказал? А то холодно и дела у каждого есть.

— Нет, нет, подожди! — переступил Ниникай на нарте, не давая подняться на нее Курилю. — Я живу среди юкагиров и стал болтливым, как юкагир, — пошутил он. — Не сказал я, почему пришли простые люди. Им надо лунки долбить на озерах и речках, рыбу ловить, за песцами охотиться надо, а они здесь…

Мне русский человек прошлым летом сказал: "Люди Севера половину жизни спят, а половину проводят в страхе. Потому счастье они могут увидеть только во сне". Это неправда, что мы так много спим. Однако правда, что жизнь заморозила нас. Мы, чукчи, смеемся над юкагирами — они плесенью, мол, покрылись. А мы сами-то ягелем обросли! Что, чукчи от голода и черной оспы не помирают? Все сыты? Яранги от запасов ломятся? А есть такие звери, которые родителей своих на тот свет отправляют? Мы, люди, делаем ото. Что говорить много! Старые чукчи рассказывают, что за их жизнь ничего не переменилось. А у юкагиров и эвенов хуже стало… Вот вы все потому и съехались, и сошлись, что перемену ждете. Так ведь я говорю? Ждете! А будет перемена и какая — об этом пусть Куриль расскажет. Он лучше всех знает… А я только скажу: спасибо ему и светлой вере за то, что они заставили Север зашевелиться. Что ж это мы свыклись со страхом, с темнотой и горем?!

— Спасибо тебе, мой старый друг! — опять покланялся в пояс и опять засуетился Куриль, ставя ногу на нарту.

— Эге, погоди, погоди Афанасий Ильич, — отстранил его разгорячившийся Ниникай. — У тебя, Куриль, будет много дней с людьми разговаривать. А я водку пить собираюсь. И дай мне сказать все.

— Может, мне вовсе уйти? — бросил угрозу Куриль. — Может, ты заменишь меня? В тордох мне уйти?

— Ладно, быстро закончу. Я никак главного не могу сказать. А вот скажу — и пойду водку пить.

Это тоже была угроза, но угроза неотвратимая. Куриль же не посмел повернуться кругом — побоялся, что его признают бессильным, и побоялся скандала.

— Вот я и хочу сказать, почему люди съехались и сошлись, — продолжал Ниникай. — Получается, Афанасий Ильич, что люди сошлись не потому, что ты позвал. Это ты зря так думаешь… Тойоны знатные здешние и нездешние люди. Я тоже богач. Что ж мы молчим? Вы разве не видите, что тут происходит? Голова юкагиров все делает как исправник! Он говорит: "Моя воля", "Я своей волей приказываю". И кровью клясться велит, как исправник в Среднеколымске.

Стариков на снег посадил. Старики сами не знают — стоять им или сидеть? И вас посадил…

— Исправник разрешил ему делать все, поп Синявин велел готовить людей к крещению, — раздался за его спиной голос.

— А-а… Это ты, Чайгуургин! — перекинулся Ниникай на голову восточных чукчей. — Что, и тебе понравилась полная власть? Или теперь вожаки родов, головы родов исправниками будут? А?.. Я видел в остроге, как казацкий голова казаков своих в ряд ставит. Вроде юкол на жердь вешает. Крикнет на них — они разом головы в одну сторону. А кто не расслышит — того кулаком по щеке. И тот ничего — молчит. Крикнет изо всех сил — они с одной ноги зашагают, да так прямо и пойдут — хоть лужа под ногами, хоть грязь. Одни говорят — для войны нужно так, другие говорят, что казаки должны людское происхождение забыть. Но мы — не казаки! У нас не должно так быть. Потому что люди тундры свободные люди…

Почувствовав, что такие слова нравятся богачам, завидующим голове юкагиров, что эти слова в их пользу сбивают с властителя спесь, Ниникай победно оглянулся. Оглянулся — и в лицо ему будто хлестнуло холодным снегом.

В щелках старческих глаз Куриля блестели слезы, а губы его были сжаты так сильно, что выдавали плач всей его души, плач ума и сердца. А кругом было неправдоподобно тихо. И богачи, и простые люди только дышали, выпуская над головами пар, и со всех сторон глядели на него, на Ниникая.

И дрогнул чукча, остепенился.

— Зачем тебе это все, Афанасий Ильич? — спросил он уже одного Куриля, сойдя с нарты. — Зачем? Ты уже сделал великое дело, тебя вспоминать будут правнуки наших правнуков. Да я бы на твоем месте полтабуна променял на горькую воду и поил всех подряд… У тебя и так непомерная радость и огромная слава, а ты дальше идешь… Люди, вы знаете, как крестят попы? — спросил он громко. — Ребенка после рождения опускают в воду по шею и вынимают, а взрослых брызгают этой божьей водой. И все. Светловолосому богу не нужна наша кровь… Зачем ты подражаешь исправнику, Афанасий Ильич? В Среднем остроге клятву давать причина была — как ты этого не понял!