Ханидо и Халерха - Курилов Семен

И дрогнул чукча, остепенился.

— Зачем тебе это все, Афанасий Ильич? — спросил он уже одного Куриля, сойдя с нарты. — Зачем? Ты уже сделал великое дело, тебя вспоминать будут правнуки наших правнуков. Да я бы на твоем месте полтабуна променял на горькую воду и поил всех подряд… У тебя и так непомерная радость и огромная слава, а ты дальше идешь… Люди, вы знаете, как крестят попы? — спросил он громко. — Ребенка после рождения опускают в воду по шею и вынимают, а взрослых брызгают этой божьей водой. И все. Светловолосому богу не нужна наша кровь… Зачем ты подражаешь исправнику, Афанасий Ильич? В Среднем остроге клятву давать причина была — как ты этого не понял!

Куриль стоял как деревянный языческий истукан — не шевелился, лицо было непроницаемо, и даже слезы не выкатывались из его глаз, хоть и блестели.

— Ладно, — сказал Ниникай, — я ухожу. Умом не сумеешь простить — сердцем можешь не прощать.

Он повернулся и пошел через толпу, петляя, стараясь не задеть сидящих людей.

Для Куриля не было тишины, для него был провал в тишине — долгий и бездонный. Нет, ум его не помрачился. Конечно, несмотря ни на что, будет крещение, будут тайные от других встречи с попом, с исправником, будет строительство церкви и колокольный звон, многое будет. Но при этом прежний Куриль останется завязшим в каком-то тумане, а теперешний, униженный перед народом, поплетется по жизни как посторонний, доделывающий чужие дела.

Тишина между тем отдалялась. Больные начали кашлять, слышались голоса детей, люди переговаривались. А богачи усиленно чмокали трубками и нетерпеливо покрякивали. И все это было хуже, чем провал в тишине.

Он поднялся на нарту. В глазах растекался водянистый туман, лица людей расплывались пятнами.

— Люди, — говорил он, снимая с лысой головы малахай, — тридцать снегов я приближал эти вот дни. Теперь вы видите, как мне было трудно. Враги нападали, как хищники, капканы ставили на дороге, сплетни впереди меня пускали самые черные. А сегодня, как медведь, навалился мой друг… Вы ждете, что я скажу? А я скажу совсем мало. В тундре должно быть спокойствие.

Спокойствие и согласие. И я перед великим событием, перед светлым крещением отвечу на вражду умиротворением. Меня не соблазнит дьявол мстить шаману Каке за жестокую сплетню. Я не буду обижать бога Христа ссорой с другом своим Ниникаем. Начнем с прощения новую, согласную жизнь и будем молиться…

Куриль замолчал. Он сошел с нарты и направился в гущу людей. Снова вынув все ту же бумагу и распластывая ее на груди, он продолжал:

— Братья и сестры — дети Христа, завтра будет крещение. Завтра. Но сегодня мне нужна вот эта бумага со следами вашей крови. Завтра ее увидит священник и поверит, что мы готовы принять новую веру… Я не хочу принуждать — только по доброй воле. Пусть один человек из каждой семьи оставит на этой бумаге след. По одному человеку от каждой семьи…

Он смолк и замер на месте, сдвинув чуть поседевшие брови, плотно сжав губы и прикрыв глаза.

Никто не знал, что после своих слов переживал голова юкагиров. Одним казалось, что этот опаленный житейскими ветрами полный старик с жидкой, поседевшей растительностью на смуглом лице слишком мудр, другим — что он слишком хитер, третьим — что он незаслуженно обижен и потому растерялся, четвертым, напротив, казалось, что и у святого дела есть что-то нечистое, скрытое, как бы приятно ни выглядел человек. А Куриль испытывал еще большее унижение: он видел себя со стороны маленьким, жалким, глупо стоящим посреди толпы с развернутой на груди бумагой. Он не приказывал, он просил. Власть — самая сильная из страстей…

Вот кто-то первым ткнул пальцем в бумагу. Сильно ткнул. И Куриль невольно приоткрыл глаза. И каково же было его удивление, когда он увидел Лангу! Этого он не мог ожидать. Ланга — первым?.. Радость охватила его: ведь за сказителем быстро и дружно пойдут почтенные люди, а значит — и все юкагиры… Так оно и случилось — почтенные люди стойбища, а вместе с ними их приезжие друзья — тоже старые люди сразу столпились и начали как попало тыкать в бумагу пальцами. Народ вставал со- снега, и вокруг Куриля, уже надевшего малахай, быстро образовалась толкучка.

Уже было ясно, что дело головы юкагиров — выигрышное, что на бумаге с лица и с изнанки не останется светлого пятнышка. Было-то, ясно, но ведь с какой стороны на дело глядеть. Куриль умел глядеть на дело с разных сторон.

А может, люди вовсе не ему доверие так дружно выказывают, может, и крещение и сама вера тут ни при чем? Ниникай-то затем и вскочил на нарту, чтобы просто взбудоражить людей! Не потому ли первым подскочил к бумаге сказитель Ланга?

— Осторожно… Не сильно тыкайте, — раздражался он, не столько боясь, что окровавленная бумага прорвется, сколько подозревая людей в недобрых мыслях.

Бумага была уже совсем красной с обеих сторон, когда Куриль опомнился.

Он поспешно и громко стал предупреждать:

— Не расходитесь!.. Постойте!.. Еще не все… Верните людей…

Бумагу поскорей унесли в тордох, и Куриль снова поднялся на нарту.

Ни о чем больше не думая и повинуясь лишь долгу, он громко, но уже без вдохновения заговорил:

— Люди, вы рано уходите! У меня еще есть два дела к вам… Не толпитесь, не садитесь на снег! Я скажу вам, как надо встретить священника.

Не все умеют правильно кланяться и не знают, что говорить… К нам завтра приедет из Нижнеколымска божий слуга. Послушайте, что надо делать. Как он приблизится к нам, все должны упасть на оба колена и потом кланяться, касаясь лбом снега… Давайте все сейчас упадем на колени… Все — и старые, и дети… Нет-нет, вы, знатные люди, сидите — вы все умеете… А вы, люди, выбросьте из ума, что я похож на голову казацкой сотни: я просто хочу научить вас… Упасть на колени надо всем сразу. Ну, падайте!..

И огромная толпа бухнулась на колени. Не вся толпа сразу — многие детишки опоздали, кое-кто из стариков не расслышал слов Куриля.

— Теперь спины сгибайте, — приказал Куриль, — сгибайте, сгибайте… кланяйтесь… Хорошо. Только при этом надо еще и креститься. Креститесь — потом сгибайтесь…

Это было такое зрелище, что у Куриля даже мороз по спине пробежал. Люди повиновались, люди стали совсем одинаковыми, люди забыли себя. И Куриль невольно подумал: "Вот так все будут сгибаться перед моим сыном Косчэ, и все будут при этом знать, что Косчэ под моей властью…" Ни с чем не сравнимое самочувствие повелителя опять омолодило юкагирского голову.

— Теперь хватит! — распорядился он. — Вставайте… А теперь хорошо меня слушайте. Снег отряхнете потом — слушайте… Слова священника буду переводить я. Когда я скажу, по-югакирски и по-чукотски, что поп желает людям тундры здоровья и счастья, вы должны все сразу ответить: "Спасибо".

По-русски: "Па-си-во". Ну, скажите слово такое все вместе… — Куриль поднял обе руки и стал опускать и поднимать их. — Па-си-во…

То, что произнесла толпа, было не только не похоже на "спасибо", но и от "пасиво" ничего не осталось. Чукчи кричали: "Па-ачи-ве", кто-то громче других орал: "По-отьи-а-а"…

— Нет, — сказал Куриль, — не выходит. Надо: "Па-си-во"… Ну, по частям скажем: "Па-а", — так, — "си-и", — так, — "во-о"… — так. "Па-си-во…

Па-си-во". Ладно, сойдет… А теперь другие слова… Поп скажет, что жизнь в тундре сильно изменится, что всем будет удача, радость и счастье, тогда вы должны обратиться к богу: "Дай бог!" По-русски: "Тай бог!.." Все скажем эти слова… — Куриль опять поднял руки.

— Лай, бог! — прокричала толпа.

— Еще раз…

— Лай, бог!

— Хорошо. Совсем хорошо и правильно получилось. А теперь еще запоминайте. Когда поп начнет прославлять бога Христа, возвеличивать его, называть всемогущим, вы должны сказать: "Слава богу". По-русски: "Слав бог".

Это тоже совсем просто: слав бог…

— Сла-аб бог… — протянула толпа.

— Еще!

— Слаб бог… Слаб бог…

— Все! — воскликнул очень довольный Куриль, совершенно не понимая, чему он научил людей Севера на долгие годы. И его не насторожил чей-то отчаянный смех — он лишь строго посмотрел в ту сторону, где хохотали трое или четверо якутов.

— И мое последнее дело, — объявил Куриль, снова снимая шапку. Цветастой тряпицей он вытер лысую голову, от которой лишь теперь пошел густой пар. — Сейчас мои пастухи пригонят две сотни оленей. Их надо забить. Пусть все женщины возьмут ножи и разделают туши. Перед крещением пировать начнем. Все!

Ешьте, люди. И пейте. Горькая вода — будет… А рога надо сложить в кучу — на память об этом дне. С миром и радостью в сердцах расходитесь, люди. И будьте здоровы. Завтра — крещение…

ГЛАВА 15

О, эта ночь перед долгожданным крещением была необыкновенной и удивительной. Такого пиршества, такого разгула не помнил ни один старик, и ни один сказитель не смог бы сравнить эту ночь с какой-либо ночью в далеком прошлом.