Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Он не услышал приглашения пересесть к еде, но поднялся, быстро заметив жест Куриля. Глаза его словно залило горячим жиром: вдруг стало обидно за всю свою тяжкую, грустную жизнь.

Парящее мясо ели поспешно, как будто боялись, что поп захватит их за едой. Нет, просто еда была для двоих чужой, а для хозяина необязательной — он не хотел, чтобы гости смущались, и только изображал голодного.

Руки с браслетами опустили стеклянные граненые стаканы. Для Косчэ-Ханидо это были диковинные прозрачные кружки без ручек, но он даже не удивился этой невидали. Он снова чувствовал себя человеком, лишь случайно и на короткое время попавшим в чужой для него мир.

Хозяйка разлила чай. Отпив половину стакана, Куриль вытер лоб пестрой тряпицей и заговорил:

— Слушайте меня оба. Второй раз такого разговора не будет — я начну дело делать. На чьей тундре живет Чайгуургин и все чукчи? На своей, на чукотской живут. Я и все юкагиры — на юкагирской, ламуты — на ламутской земле. А кто здесь настоящий хозяин? Мы? Мы уже давно только кочуем по тундре. А настоящие здесь хозяева русские и якуты. Кто распоряжается нашей пушниной, кто сгребает ее, скрывая настоящую цену? Потонча, Мамахан, Третьяков, Березкин — все якуты. Вон еще Коновалов, тоже якут, из самого города руки тянет сюда. Нас грабят, а мы как будто не видим. А ты говоришь, Ниникай, что наши люди бедные только оттого, что наши богачи слишком богатые и слишком жадные. Американцы спрашивают у исправника разрешение на торговлю? Спрашивают. И исправник со своими советниками для царя долю берут. Якуты не спрашивают разрешения — хватают, и полный барыш — себе.

— Ты прав, — сказал Ниникай. — Якуты нам везут коровьи шкуры, водку, чай, нарты нам делают. Но торговля, конечно, не честная. Мы же не знаем, по какой цене пушнина идет в городах.

— Вот и ты со мной соглашаешься! — заметил Куриль. — А для бедного человека разве не важно, сколько взять за песца чаю, табаку или пороха? Это даже для меня и для тебя важно. Может, надо в пять раз больше брать… Вот наши люди и не будут заваривать кипяток брусникой и траву не будут курить.

— Но если мы купцов за горло возьмем, то простым якутам жить тяжелей будет, — возразил Ниникай. — Мы же их одеваем, оленину им шлем, помогаем далеко ездить.

— А товар отчего дорожает? От нехватки и еще от прижима. Простой товар не прижмешь — испортится, загниет. Его надо сбывать. И будет его не меньше, а больше. Потому он даже подешевеет. Да за ним скупщики и не гоняются. Пушнина — в ней нажива. Есть у нас и другой ценный товар — камусы, кость, лучшая рыба чир, шкуры морских зверей, языки и губы телячьи. Да мы только цены такому товару не знаем. Но товар этот наш! Вот мы и должны иметь от него главный барыш… Мы сами торговать будем. Чайгуургин согласен со мной, что нам своих купцов надо иметь. Я найду ловких мужиков, помогу развернуться им. А потом здесь, возле божьего дома, ярмарки буду устраивать. Товар сюда поплывет, а поплывет — тут и осядет.

— Мудрая у тебя голова, Афанасий Ильич! — сказал Ниникай, захваченный рассуждениями властного Куриля.

Однако этот властный Куриль тут же добавил, не обращая внимания на похвалу:

— Вот так я заставлю людей зашевелиться. От этого и нам будет выгода, и царю.

Ниникай даже выпрямился от растерянности. Он цокнул языком, будто в драгоценной шкурке обнаружил дыру.

— Ну, вот тут я уж не понимаю! — воскликнул он. — Сам сказал, что не согласен с русским владычеством, и сам собираешься им помогать. Может, ты и ясак закрепишь?

— Я хочу стать свободным соседом! Ни русским, ни якутам подручным не буду. А равноправным соседом буду. Потому и в рай не собираюсь скоро уехать, для того и веру общую принимаю, для того и хочу иметь своего попа и ученого помощника. Это я для тебя говорю, Косчэ-Ханидо. И у тебя в жизни будет эта цель. Запомни. Большой сосед не должен мучить маленького.

— Значит, ясак не отменишь?

— Нет!

— И царю помогать будешь?

— Буду!

— Так, — стукнул Ниникай граненым стаканом о доску и поднялся на ноги.

Но уходить он уже не собирался, начал шагать за спиной Куриля.

— Почему? — спросил он.

— Потому, что с русскими у нас одна земля, разделенная только реками и горами. А уйдут русские, ослабнет царь — к нам придут американцы. Эти совсем нам чужие. Они тут все подгребут, все увезут за море. И тогда нам конец. Знаешь, на каких они лодках плавают? На одну лодку могут загнать весь твой табун.

— Но и то, что царские люди делают, тоже не лучше. Они богачей-то терпят лишь потому, что с нас можно много содрать. А простой народ для них — скот двуногий. Поборы, поборы — конца этому нет. Без подарков, без взяток в остроге не появляйся. У нас голод, люди родственников закапывать не успевают, а ясак давай! Да они за этот ясак хоть бы табаку гнилого прислали, хоть бы пороху, чтобы для них же зверей настрелять. Ничего. Вот эту серебряную побрякушку тебе прислали. И все!

Куриль вздрогнул, чуть разжал плотно сомкнутые губы, но обмяк и насупился. Медаль у него висела на левой стороне груди, и, хоть она терялась на белой шубе, да еще среди бисера, он все-таки повернул голову вправо, бессмысленно уставившись на руки Косчэ-Ханидо.

— А под рождество помнишь, как угрожал нам Друскин? — не успокаивался Ниникай. — Шомпола, темный дом, пуля в лоб…

— Ладно. Помолчи, — сердито сказал Куриль. — Вижу не меньше тебя… А медаль за продвижение светлой веры дана. — Он хотел налить еще чаю из медного чайника, но раздумал, поставил чайник на место, отодвинул стакан. — Вот построю божий дом, укреплюсь немного и поеду к исправнику… с большим разговором…

Последние слова Куриль произнес тихо и примирительно. Ниникай же ничего не ответил, и Косчэ-Ханидо показалось, что больше и говорить не о чем. Ему было обидно, нехорошо оттого, что замолчал Ниникай. Резко настроенный против властного и неимоверно богатого старика, бедняцкий сын Косчэ-Ханидо очень хотел, чтобы верх остался за Ниникаем, чтобы ушел он из тордоха с поднятой головой. Тогда он почувствовал бы какую-то свободу и опору в этой свободе.

Но сейчас верх оказался за Курилем, и справедливо за ним, потому что мысли его были смелыми, размашистыми и направленными на добро для всех. Ниникай же ни разу по-настоящему не прижал Куриля и не сказал, что можно и нужно бы сделать лучше того, на что решился Куриль. И хоть Косчэ-Ханидо хорошо понял, что чужой отец его, а верней, его властелин вроде бы дело ведет к добру, на душе у него было нехорошо, как-то навыворот. Неужели придется изменить своим чувствам и убеждениям — вдруг забыть прошлое, признать это прошлое маленьким, даже ничтожным — и полюбить Куриля?.. От этой последней мысли Косчэ-Ханидо невольно передернул плечами.

Но это только казалось парню, попавшему в водоворот событий, что у двух богачей нет больше мыслей. Он ошибался. Ниникай долго разглядывал диковинный хозяйственный угол юкагирского головы, а потом вдруг проговорил:

— Стало быть, ты поедешь к исправнику. Ну что ж… Только придется тебе меня с собой брать.

— А как же. Возьму. Что я без Ниникая? — Куриль сидел неподвижно, положив на колени руки. Он смеялся над чукчей.

— Сорвет он с тебя, Афанасий Ильич, медаль, сорвет. И печать отнимет. И попадешь ты… Это ведь смута! — Ниникай быстро подошел к сидящему Курилю. — Ты что, Афанасий Ильич, не понимаешь, что это вызов царю?

— Если за такое дело возьмется глупый, то, конечно, получится смута. И даже если умный не рассчитает, когда свой нрав показать, тоже загубит дело. Я с божьей помощью все потихоньку улажу.

У Ниникая не было дружбы с врагами царя — со ссыльными. Но кое с кем из них он все же встречался. Правда, основательно поразговаривать с ними не удавалось, к тому же он слабовато знал русский язык. И все-таки главные намерения этих русских Ниникай хорошо понимал, ну, а остальное домысливал, как хотел. Сейчас, опять разглядывая богатый тордох Куриля, он напрягал все свое воображение, стремясь догадаться, какими словами разбил бы самонадеянность юкагирского головы любой из ссыльных. А такие слова были, и очень верные, он это чувствовал. Знал же он, например, что русские давно живут так, как будут жить северяне по расчетам размахнувшегося Куриля, однако именно из-за такой жизни у русских и случаются вечные смуты. Только это не убедит его: к такому разговору он давно готовился — зашвыряет словами.

— Все ты обдумал, Куриль, все, — сказал Ниникай. — Только совсем забыл, что исправник завертелся не зря. Слухи-то — помнишь, я говорил? А вдруг это правда? Вдруг дела обернутся так, что купцы-якуты без товара останутся, а Друскин твой вместе с Томпсоном в Америку уплывет? Что будет тогда?

Косчэ-Ханидо насторожился. А Куриль закряхтел и поднялся на ноги.

— Тогда ты вожаком станешь, а я — кумаланом, — сказал он, прикрывая спокойствием раздраженность. — И я погляжу… Ты первым делом оленей раздашь всем людям, а потом караваны погонишь в Якутск. Захочешь холмы ситца, чаю и табаку навозить в тундру. Но пока твои караваны туда доберутся, бунтари без тебя разграбят все дочиста. И начнется мор и людей, и оленей. А тогда уж придется тебя провожать пинками… Пойдет? Мальчишки! — резко остановился он. — Если нет бога, то чутье у народа есть? Или народ сам себе враг?