Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

гордостью, а на третий раз он заявил: «Три отказа из „Би-би-си“ – уже карьера!»

Обожал писать письма и Женя. Была такая книга «Европа на десять долларов в день». По мере роста цен числительное все увеличивалось; мы попали в Голландию, когда десять превратились в двадцать. Женя уличил автора в неточности и уведомил его об ошибке (причем, в отличие от Адриана, получил ответ с благодарностью). Рейгану он настоятельно советовал не продавать какое-то оборудование Китаю, ибо он, недавний иммигрант, лучше разбирается в ситуации, чем другие. Но Белый дом не отреагировал. Все же и это была карьера: шуточное ли дело давать советы президенту! И наконец, Адриан, попав однажды в общество старшеклассников, упивался тем, что в воздухе просто искры летали от умственного напряжения. Вот эти вещи – сын президента, блистательная карьера и интеллектуальные искры, вылетавшие изо рта больших мальчиков, – еще долго цитировались у нас дома и не забылись. Жаль, что книга об Адриане не пересекла океан: в Америке ее не знают.

Женю можно было назвать скрытным болтуном: вроде бы он все нам рассказывал, но потом выяснялось, что главного-то мы как раз и не знали. Зато он решил, что я нуждаюсь в его опеке. Он и Ника вдруг догадались, что я совершенно беспомощен (и как только я жил до того?). В октябре мне пришлось на три дня лететь из Кембриджа в Бостон, и Женя написал подробнейшую шпаргалку: «Когда выйдешь из автобуса, войди в маленькое туннелеобразное помещение с эскалаторами и следи за вывесками, которые указывают: Терминал 3. Когда окажешься в этом терминале, иди [туда-то]». Все грамотно и со знаками препинания. Только туннель был написан как тунэль.

Много лет спустя он оставлял мне инструкции столь подробные и точные, что я и в самом деле разучился пользоваться собственной головой. Но где мне с ним тягаться? Он самолетный гений, а я пассажир, которому без него и до сих пор доставалось бы в лучшем случае место 38. В кембриджской тетради нет списка ошибок в русском. Неужели он тогда почти перестал их делать? Зато я записал один его каламбур. Увидев в Париже женщину, ведущую двух упирающихся собачек, я засмеялся:

– Эта женщина похожа на маму, а собаки вроде нас с тобой.

– И мы идем у нее на поводу, – мгновенно отреагировал Женя.

Однажды он сказал мне:

– Я уже забыл имя мистера Р.

– Эрик, – напомнил я.

– Ну, что ты! Я это имел в виду в переносном смысле, – ответил он.

Я оценил изящество ответа, но буквальный смысл неожиданно проявился с другой стороны. В октябре Женя написал из Англии мистеру Р. и своему старому классу. Ответа не последовало. Я решил, что мистер Р., любивший Женю, отделается новогодней открыткой, но и она не пришла. Унижения долгое время ничему не учили Женю, и он не только оправдывал своего бывшего наставника («Ты знаешь, как он занят! Не то, что ты: он за два года жизни в Италии не сумел выбраться в Рим»), а уже из Америки рвался написать в Англию людям, у которых эти письма не вызвали бы ничего, кроме насмешливого удивления.

Гордость и героизм не прилипали к нему. Их заменяли мелочность («Нас плохо приняли») и шкурничество. «Какой идиот едет в Ливан? Конечно, его там убьют». Он-то будет служить при миссии на Елисейских Полях. «Если отказаться от сотрудничества с КГБ, то гибель? Значит, надо сотрудничать!» Женин характер, так ярко проявившийся в раннем детстве (не полез бы в колодец за Жучкой, как Тёма), коренным образом изменился лишь в юности, особенно в студенческие годы, когда не животные инстинкты, а принципы стали определять его поведение.

6. Перед зеркалом

Другие отцы, другие дети

Я был хронически недоволен Женей: пустяковые, не по возрасту увлечения, эгоистичен, груб, занимается из-под палки; сколько его ни учи, в одно ухо влетает, из другого вылетает. На вечере в Кембридже мальчик, сидевший передо мной, ерзал, ложился на скамью и поднимал ноги. Отец (по виду рабочий) и глазом не моргнул, я думаю, не из принципа, а просто так: хочет валяться, путь валяется. Счастливый ребенок, счастливый отец! А я и глотка не давал Жене сделать без того, чтобы не напомнить: «Положи руку на стол, а локоть убери». Однажды, используя фразу, вынесенную в заглавие предыдущей главы, я сказал ему: «Трудный ты ребенок». «А ты трудный отец», – ответил он, не моргнув глазом. Какие бы разногласия между нами ни возникали, по главным вопросам мы не расходились во мнениях никогда.

Баллада о Редьярде Киплинге, который любил Британскую империю больше родного сына

Почти лысый, облезлый, облезший(Видно, что впереди трясина),Скажите, на кой Вам лешийБыло отдавать любимого сына?В семье две дочери, но вот несчастье:Не военные кадры: хоть двойня, хоть тройня.(Это теперь все равноправны,Всем положены рваные раны.)А тут, как журналисты говорят, в одночасьеРазразилась Первая мировая бойня.Есть и сынок, но беда с ним:Близорук, полуслепой и какой-то тихий.Родился отпрыск не соколом ясным,А будто в норе у крота и кротихи.От всех комиссий ответ: «Не годен».Бюрократы, оседлавшие перья, —Какое им дело до священных родин,До великих морских империй!Но что папе штабные крысы!Он проник в высокие сферы,Пробрался не без труда за кулисы,И сына произвели в офицеры.Изредка и фортуна бывает хорошей:Удача высочайшего класса!Иди, перебей захватчиков-бошей:Пушки ждут не дождутся мяса.Мир затих, оглушен, раздавлен,А на поле брани, никому не нужен,Лежит чей-то сын, убит, обезглавлен,Неопознанный мальчик, не ставший мужем.Обуреваемый имперским восторгом,Но прижатый великой скорбью,Ездит отец по европейским моргам,Чтобы знать, над кем поставить надгробье.

Глава семнадцатая. Переходный возраст

1. Возвращение домой. Новая школа по первым записям

Дружный коллектив и коллегиальность. Головой в унитаз. Первая любовь и первый бюстгальтер

Не прошло и недели, как класс набросился на Женю, подобно своре псов. Они-то все были старой гвардией и знали друг друга чуть ли не с детского сада, а тут появился чужак. Как всегда, нашлись заводилы, а «причины» были все те же: «комми» (то есть коммунист, ибо выходец из СССР), оттопыренные уши, «ты слишком много говоришь» (что ни скажет – «заткнись»): любая реплика встречалась издевательским хохотом – отработанный веками сценарий. В начале четверти класс отправился в лагерь, именно тот, который так любил Женя. «На природе», когда группа проводит вместе круглые сутки, травить жертву особенно легко.

О нравах «Аркадии» мы были наслышаны от других эмигрантов, но их дети, недавно приехавшие из Союза, были естественными чужаками: говорили еще не совсем свободно, часто с акцентом, который потом выветривался, и с некоторым трудом ориентировались в новой обстановке. Их всех родители из школы забрали. Но Женя был совершенно (даже слишком!) своим. Не играл в преследованиях роли (во всяком случае, определяющей роли) и антисемитизм, хотя вожаками