Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Мистер Д. был старым человеком. Он любил разговоры на общие и околоматематические темы (аналитик!), задавал геометрические задачи, забыв, что у них в том году алгебра, а на вопрос по телефону, что же делать с вписанными фигурами, говорил: «Поиграй с ними». К Жене он относился без всякой предвзятости, даже с симпатией: написал о нем хороший отзыв и поставил самую высокую оценку за прилежание. Иногда он вещал перед контрольной: «Кое-кто, я полагаю, этот тест провалит», – и при этом смотрел на некоторых детей в упор. Среди них никогда не было Жени. Но что проку в хорошем отношении? Нужны-то были функции. Впрочем, и здесь царила полная неясность, так как никто не мог предсказать, возникнут ли они в будущем или уйдут в небытие вместе с неравенствами и многочленами.

Последняя четверть прошла под знаком графиков и формул, как всегда, поглавно, так что ни малейшей связи между разделами не образовалось. Учитель-аналитик оказался все-таки занудой, и, по Жениным словам, уроки его были невероятно скучны. Вернувшись домой с экзамена, Женя сообщил, что провалился, но оказалось, что справился со всеми вопросами благополучно. Табель за первый год прислали вполне достойный. И последнее, гораздо более позднее воспоминание. Те времена, когда Женя кричал: «Папа, помоги!» – а я отвечал: «Попробуй сам», – к пятнадцати годам навсегда ушли в прошлое; в то время он не подпускал меня к своим занятиям. Я вдруг заметил, что то ли домашних заданий стало меньше, то ли он начал откровенно халтурить: за исключением особо тяжелых дней, за час-полтора все всегда было готово.

Отметки, кроме как в первый год, особенно в первое полугодие после возвращения из Кембриджа, постепенно выровнялись: в основном четверки, а порой, и не так уж редко, пятерки. Но вокруг многие пожизненно купались в пятерках. Я об этих героях ничего не знал и никогда их тайны не разгадал. Некоторые, наверно, с младенчества проявили целеустремленность, которая возникла у Жени лишь к шестнадцати-семнадцати годам. С кем-то, я думаю, не больше, но лучше и планомернее занимались дома, не отвлекаясь на Диккенса, иностранные языки и сонатины. А кто-то и при суматошной системе образования умел выжимать сок из камня и ухитрялся овладеть алгеброй и геометрией за недели наскока на них. Блажен, кто вовремя созрел. Женя созревал медленно и многого недополучил из того, что при желании мог бы взять.

Как бы то ни было, вдруг перестала получаться тригонометрия, и Женя полностью растерялся. Школьная тригонометрия – легчайшая из математических наук, но, чтобы ею заниматься, надо знать элементарную алгебру; алгебры же не было целый год, и Женя ничего не помнил и ничего не понимал, а вдобавок им предложили нелепый способ преобразования тождеств. Один пример (почему-то не заданный) поставил меня в тупик, и я попросил Женю узнать у преподавательницы, в чем там дело. Она неохотно ответила, что в задачнике, видимо, опечатка. Я пришел к выводу, что она и сама не может тот пример решить. А если и могла, то не стала терять времени. Кому все это было нужно?

3. Страхи

Меньшой братец. Нечистая сила. Бездна и желудочный грипп. Такая любовь

Времени ни на что не хватало: неустранимым оставался только час, проводившийся у соседки, где были сиамский кот Чарли и телевизор (хоккей и идиотская, шедшая год за годом программа). Женя (по телефону): «Миссис Косой, можно я забегу к Вам с Чарли?» Миссис Косой: «Почему бы и нет?» На первой странице дневника за 1985–1986 годы вклеена роскошная цветная фотография Чарли, сделанная Женей, с цитатой из миссис Косой: «Они ведь выросли вместе» (это она сообщила мне). Такой вот меньшой братец.

Однажды я сказал Жене, что никакой Аристотель, никакой Платон не цитировался в мире так часто, как миссис Косой, обсуждавшая повадки своего кота. Женя очень любил эту фразу и часто повторял ее. В промежутке между обедом и Чарли шел густой поток: уроки, музыка, русский, французский – ничто не волновало нежный ум, но все надо было сделать, а в заключение поужинать, послушать мое чтение (эту часть Женя искренне любил) и потушить свет самое позднее в десять часов.

Как сейчас говорят и по-русски, а по-английски так говорили всегда, у нас с Женей были разные «приоритеты»: ему – не пропустить гостевой визит, мне – успеть «выполнить программу». Для него дела были необходимым, но досадным отвлечением от встречи через забор. Помешать этим встречам я не мог и не старался, хотя с тоской наблюдал за ежевечерним поглуплением своего сына.

На тот злосчастный вечер, о котором речь пойдет ниже, был назначен матч. «Ну, я пошел», – сказал Женя в половине восьмого. А дело было накануне экзамена, и у нас еще оставалось довольно много задач и уравнений, не просмотренных (и, конечно, не повторенных в школе) с тех пор, как они встретились впервые. Я сказал, что не пущу его ни на какой матч. «Я пойду без твоего разрешения». – «Иди».

Но, как в сказках нечистая сила не может схватить детей, добежавших до дома, так и нечистый дух тринадцатилетнего Жени был еще ограничен в своих поползновениях. Пройти через запрет он не посмел не из страха перед наказанием (какое уже такое наказание могло его ждать?), а потому, что не порвана была нить, связывавшая его с нами (она, кстати, не только не порвалась, но и окрепла с годами). Со слезами на глазах Женя и прорешал свои уравнения и задачи весь вечер, в конце концов согласившись, что уходить не надо было.

Я так подробно описал этот инцидент, чтобы пояснить свою мысль и свои страхи. Женя имел все, чего не имели мы в детстве: царские условия, культурный дом, обоих родителей, достаток, частную школу, заграничные путешествия, возможность удовлетворять любые физические и духовные запросы, но я не был уверен, что, оглянувшись на прошлое, он назовет свое детство счастливым, а главное, меня мучил страх.

Зная о глубинном несоответствии наших помыслов и целей, я постоянно думал, что отравляю Жене жизнь. Ну, хочет он смотреть хоккей, а не разучивать инвенции Баха, пусть себе и смотрит. Разве я буду меньше его любить, если он станет кассиром или будет принимать приезжих в отеле? Дело было не в любви. Меня пугало, что он вырастет непробившимся середняком и нас же и проклянет. Поэтому, когда, однажды лежа в постели, не помню (то есть не записал), в связи с чем, он вдруг сказал:

– Вот и я покончу жизнь самоубийством, – я чуть