Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

– Женечка, – взмолился я. – Ну давай все отменим. Зачем мне все эти науки и искусства, если тебе от них одно горе? Ты уже большой и многое можешь решать сам. К черту все, если в один прекрасный день ты пустишь себе пулю в лоб!

– Что ты, не принимай это всерьез, – ответил Женя. – Я слишком люблю свою жизнь, чтобы отказаться от нее добровольно. Не волнуйся: это я сказал просто так.

Я не раз предлагал ему уехать на год в какой-нибудь хороший пансион со школой: отдохнем друг от друга, а потом, может быть, станем лучшими друзьями. Он всегда наотрез отказывался.

– Как ты поседел и облысел! – сказал он мне без всякой связи, он, еще недавно уверявший меня, что за четыре года я ничуть не изменился.

– Думаешь, легко было тебя рожать? – ответил я. – Конечно, я очень постарел после твоего рождения. Ты же видел, какой у меня ужасный шрам на животе. (След слишком поздно сделанной в детстве операции: тогда я чудом избежал смерти.)

На секунду Женя опешил, но «ребенок» был уже не тот, что много лет тому назад, когда я рассказал ему про телевизор, работающий во мне специально для него.

– Это у тебя от аппендицита!

– Глупости. При чем тут аппендицит? Просто случайно с той же стороны, – невозмутимо пояснил я.

Несколько позже у Жени вдруг начались сильные боли в желудке. Однажды вечером мы настолько перепугались, что повезли его в больницу.

– В таком возрасте может быть язва? – спросил я врача.

– Может, – ответил он.

У меня в очередной раз упало сердце: если язва, то, конечно, от перенапряжения, то есть из-за меня. Сделали анализы и поставили всеобще известный в Америке таинственный диагноз – желудочный грипп. Я так никогда и не понял, что это за болезнь, но диагноз оказался правильным.

К тому времени Женя осознал, как сильно и бескорыстно мы его любим. Я читал ему некоторые сказки Салтыкова-Щедрина. Дошли до места, в котором мужик нарвал десять спелых яблок для генералов, а себе взял одно – кислое. «Вроде тебя», – сказал Женя. Он вдруг стал замечать ситуации, когда остался один кусок ветчины и этот кусок я даю ему. Он почти насильно делил остаток пополам: «Закрой глаза и открой рот!»

Случилось так, что в четырнадцать лет, потянувшись за посудой на верхней полке, он уронил и разбил тарелку.

– Папочка, не ругай меня! – воскликнул он.

– Ну, что ты, – сказал я, – разве если я буду тебя ругать, тарелка срастется?

– Какое счастье, папа, – воскликнул он, – что я родился у тебя!

– Какое счастье, Женечка, – ответил я, – что у меня родился ты.

А чуть позже я сочинил по-английски пьесу, в которой три главных действующих лица: отец, мать и сын. Основное действие происходит в больнице, и не ясно, выживет ли отец, но сказано, что если не выживет, то сын получит написанное перед операцией письмо. В эпилоге он такое письмо получает. Пьесу прочло несколько человек, и все похвалили текст и осудили мою драму за абсолютную несценичность. Женя не поверил, что прототипы не мы, и плакал, читая письмо, дошедшее к сыну после смерти главного персонажа.

4. Чему там учили: гуманитарные предметы. Чтение

Почины. Все языки мертвые. Жена Цезаря выше подозрения. Вольная поэзия. День и ночь – сутки прочь. Нечто о Стриндберге. Богатый коктейль

Женина школа была, как многие другие: попадались прекрасные учителя, а попадались и бездари. Языки шли хорошо не только потому, что они и должны были у Жени так идти, но еще и по той причине, что их вели знающие преподаватели. Женя профессионально разбирался в том, кто и как говорит по-французски, а потом и по-испански (об испанском речь пойдет ниже), и зря бы хвалить не стал. В старших классах литературу преподавала дельная, культурная женщина. Но беда была в том, что, хотя Женя рос и многое узнавал, он не спешил взрослеть. Его инфантильность изумляла меня.

На пороге своего четырнадцатилетия он сочинил и записал в дневнике (дневник требовался по программе) рассказ о том, как некий мальчик (то есть, конечно, он сам) куда-то летит с младшим братом. Тот ругается, все проливает и изъясняется на убогом сленге – неизобретательно и глупо, а в обычном разговоре, по крайней мере с нами, он бывал находчив и даже блестящ.

Учительница (не та, что появилась позже) незадолго до того родила ребенка и недосуг ей было читать эту чушь, да и жила она по принципу советских продавщиц: «Вас много, а я одна». В конце сочинения стояло только: «15 страниц». Между нею и Женей были совет да любовь; когда она рожала, Женя собирался послать ей цветы. В ее следующем задании требовалось написать нечто с фокусом на повсеместно обсасываемой этике.

Женя ничего не мог придумать, но я, современник великих событий, когда великая Валентина Гаганова (боюсь, что на всем свете, кроме меня, никто не помнит этого имени) перешла в отстающую бригаду, естественно, вывела ее из прорыва и возглавила изобретенный якобы ею, а на самом деле где-то в верхах «почин», предложил Жене тему: талантливый хоккеист играет в безнадежно плохой команде, ему предлагают перейти в выдающуюся команду, и он колеблется, окончательно ли загубить товарищей своим уходом или пожертвовать собой и постараться довести их до приличного уровня. Женя написал вполне презентабельное эссе с мажорным финалом (команда спасена). Зная его устойчиво антигероическую установку во всех случаях жизни, я думаю, роль сыграла не «этика», а его любовь к счастливым концам.

Учили они и слова: на латыни и по-английски. Ну, латынь, ясное дело – мертвый язык. Но и в английском меня поражал неживой подход к предмету. Внимание было неизменно сосредоточено на значении, определении через синонимы и никогда на том, как и где слова должны употребляться. Детей натаскивали на соответствующие тесты, которые по этой схеме всегда и строились. Если взять русский пример, то, допустим, дано слово обжорство, а рядом столбик из таких существительных: скопидомство, жадность, изжога, чревоугодие, жратва – найдите синоним. Женя справлялся с подобными списками без особого труда, но речь его не становилась ни ярче, ни выразительнее. В ход шли самые избитые и будничные слова и обороты.

Кстати, американские школьники научаются каким-то особым нюхом угадывать ответ в таких тестах, которые требуют не воображения, а лишь памяти и сноровки. В колледжах преобладают аналогичные контрольные работы, допустим (пример, конечно, вымышленный): «Кальпурния – это страна в Азии, собака президента Гарфильда, жена Юлия Цезаря, созвездие или название кормовой травы?»

А то вдруг появился приглашенный поэт. В Америке надо сторониться многих людей. Не последнее место в этом списке занимают поэты. Классу задали написать чей-нибудь поэтический портрет. Моделью Женя, естественно, выбрал хозяйку кота Чарли.