Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— На волка охотится он! На волка — понимаешь?

— К свадьбе готовится, значит?

— Мы же не знали. Сидим у Нявала, пируем… Потом насторожились — бог, наверно, насторожил… Пурама в тундру его отправил, а мы обратно…

Разговор оборвался: из стойбища шли мужики.

— Ну, ладно, Пайпэ, иди. Иди, у нас мужицкий разговор будет сейчас…

Шли не просто мужики, а как раз те, кто хотел как можно скорее увидеться с головой и кого голова тоже хотел увидеть. Впереди семенили ногами два старика, за ними шагал сказитель Ланга, важно переставлявший посох, а позади тесной кучкой еще человек шесть. Куриль крепко сжал губы и медленно, как матерый волк, отвернул голову в сторону.

Поздоровались.

— Я вижу, Ланга, ты, вроде меня, с палкой начал ходить! — сразу же с грубым намеком сказал Куриль.

Сказитель понял его и тоже, не задумываясь, ответил:

— Увидел сломанный кенкель [103] — поднял. Думал, что твой…

— Если я сломаю кенкель, то только об голову врага, — твердо сказал Куриль.

— Мы тебе не враги, — поймал его на злости сказитель.

Куриль обжегся.

— Я о голове Каки сказал, — поправился он. — Только на этот раз она у него была пьяная… Однако, и друзья большую беду могут накликать. Вы своим самовластием не одну беду, а гору бед натворили. Вот — Хуларха на больных оленях от нас уезжает. Душа его ложью поранена; вы не дали до правды ему дожить. Кто вас просил?

— Он помирал, мучился! — оправдался Ланга..

— А вы железом грохотать начали, умники?

Старик и пожилые мужики смутились, как дети, уличенные в глупости.

— …А свадьбу ждали? А на молодых-то всякие такие надежды имели? Об этом вы думали? А теперь что делать?.. Ты, Ланга, больше не поднимай кенкель, если я даже сломаю его. Найдутся — поднимут…

И опять наступило молчание, тяжкое, безысходное.

— Мне выкручиваться теперь? Или вам? — продолжал голова. — Хорошо, за вас выкручусь. А вот скажите: попа покойником будем встречать?

Все стояли в кругу, не зная, куда спрятать глаза. Куриль зашвырял мужиков словами, как грязью. Возражать, говорить поперек было бессмысленно: их голова все на свете видит иначе, а ум его признали даже царские власти. И уж не стал ли Куриль головой сразу всех тундр?.. Виноваты — значит, и виноваты.

Вместе со всеми молчал, не знал, куда спрятать глаза, и Пурама. Только переживал он вовсе не то, что переживали другие. Он один знал в точности, что сейчас происходит. Куриль прижимает людей, хочет их убедить, что они ни на что не способны, власть спою укрепляет. Перепугался! То, что он врет, — это ладно: без вранья он теперь просто не может. Но злится-то он несправедливо, коварно: даже смерть человека, очень близкого человека, оборачивает в свою пользу… Да и это еще ничего. Хуже, невыносимей совсем другое. В этой-то, новой, беде он опять виноват! На подачки жил больной Хуларха! А дочь крохами от подачек питалась! Но они ж ему не чужие! Да если бы Хуларха видел, что в тордохе много еды, — он только от этого встал бы на ноги. Бульон бы ему хороший, водки почаще. Шамана Токио бы прислал, заплатил бы ему побольше…

Нехорошо Пураме стало, совсем нехорошо. Он чувствовал, что не может стоять рядом с зятем, не может слушать его…

— Мне надо жене показаться, — сказал он негромко. — Я, однако, поеду.

И Пурама бочком вылез из круга.

"Стерпит, и это все стерпит наш новый бог, — безнадежно вздохнул он, садясь на нарту. — А Куриля теперь ничто не удержит: вывернулся, в свою сторону будет гнуть. Эхе-хе… Ниникай ничего не сделает, я не сделаю, люди не сделают. Но неужели все это стерпит высшая сила, которая выше Христа?.."

А мужики стояли, опустив головы.

— Ну, скажите: что будем делать?

— Что ж делать! — вздохнул Ланга. — Хоронить будем. Думаю так: человек он был простой, тихий. Тихо и похороним его…

— Тишиной и прощение будем просить, — поддержали его старики.

— Могилу роют? — спросил Куриль.

— К утру будет готова.

— Вот лодки-то у него не осталось, — пожаловался Хурул. — Жену схоронил в своей…

— Чего ж делать — ты брат, лодка есть у тебя. О чем разговор?.. Он что сказал перед смертью, когда вернется?

— Первый мальчик у Халерхи будет он…

Куриль не ожидал такого ответа и пожалел, что спросил. Со свадьбой теперь можно было спокойно повременить: не он виноват в смерти отца невесты, а сами люди — вот пусть люди и подождут. Он один теперь разберется, как поступить с женихом и невестой.

Но мужики ждали ответа, и он сказал:

— Понятно: Хуларха спешит правду узнать, даже у бога в счастливом мире не хочет долго пожить. Вот с какой тревогой он уехал от вас… Ладно. После похорон помогите Халерхе тордох переставить на новое место.

Но Хурулу не понравилось такое распоряжение: голова что-то крутит, петли какие-то делает.

— Ко мне она перейдет, — возразил он. — Сироте одной оставаться? Зачем?

— Как я сказал, так и будет! — пристукнул Куриль палкой. — Вдесятером ничего хорошего не придумали. А вдвоем? Вы уж мне, мужики, не мешайте. Живите своей жизнью — забот, что ль, у вас мало! И вот что сразу скажу: я не хочу, чтоб вы за моей спиной что-нибудь важное делали, чтоб на сговор без меня собирались. Будем жить так: нету меня — ждите или посыльного отправляйте, а здесь я — идите ко мне. Другого ничего быть не должно. — Он помолчал и спросил:

— Ниникай тут без меня не появлялся?

— Нет… Как с Пурамой уехал…

Куриль постоял, о чем-то подумал. Потом указал суковатой палкой на очень высокий каркас, вокруг которого вдалеке хлопотали люди:

— Как Ханидо появится, скажите, чтобы ко мне ехал сразу. Туда.

— А где… Ханидо? — спросил о самом главном Ланга.

— За духами Каки по тундре гоняется! — с величайшим достоинством ответил Куриль и шагнул через толпу. — Привезет шкуру — посмотрите, чтоб дыр не было… А сейчас идите к своим очагам.

И юкагирский голова один, пешком пошел между жилищ через стойбище. Он был одет очень богато и шагал медленно, важно, размеренно переставляя тяжелую палку и чуть волоча ее.

А люди давно ждали его возвращения от Хулархи и теперь стояли рядами, выскакивали из жилищ, громко здоровались, иные неумело, по-русски, кланялись, многие шли рядом с ним или опережали его, чтобы всполошить соседей. Юкагиры из стойбища, юкагиры приехавшие, чукчи, ламуты, якуты, люди, уже не знающие своего рода-племени, — все перемешались, все заглядывали ему в глаза… Так, в сопровождении толпы, Куриль и дошел до тордоха своего дяди Петрдэ. То, что он испытывал за это время, ему не удалось бы рассказать ни другу, ни побежденному врагу, который, между прочим, только что появился в стойбище и прятался в тордохе Амунтэгэ. Куриль то чувствовал, что мерзлая земля проминается под его властными ногами, то вообще ничего под собой не чувствовал. Разве об этом расскажешь?!

Похоронить Хуларху Куриль велел рано утром: в это время в каждой семье дела, от которых нельзя оторваться, приезжие спят, дети спят, богачи потягиваются за пологами.

Но похоронить потихоньку не удалось. Все стойбище вышло на улицу.

Видно, народ поверил Ланге, который в смерти отца Халерхи перед крещением видел важное, доброе предвестие. Вышли и богачи — купцы, вожаки родов, владельцы табунов, деловые люди и даже шаманы. Это была их не бесхитростная дань юкагирам, на земле которых затевалось важное дело, дань сородичу Куриля — хозяину дела… И получилось, что так многолюдно и пышно не хоронили ни одного бедняка во всех тундрах и во все времена. Правда, похоронщики поторапливались — они понимали все. Куриль попросил шамана Токио покамланить, и тот немного постучал в бубен — для порядка и, почти ничего не сказав людям, смешался с толпой. Лодку с покойником укрепили на нарте и повезли на олене, которого выбрал сам Хуларха. Перед могилой закололи оленя и хлестали его кнутами, пока он не сдох. Опустили лодку с покойным хозяином в яму. Забросали землей, поставили крест. И разошлись.

Потом были поминки. И тут уж Куриль не поскупился, а глядя на него, не поскупились и богачи. Были и водка, и чохон, и сладости — все то, что попадает бедняку в рот редко случайно.

Халерха возвращалась в стойбище вместе с Пайпэткэ и подругами. Самыми последними шли они. Не плакала Халерха. Перед ней двигалась огромная масса одетых в шубы людей, очень похожая на табун оленей, сбросивших перед весной рога; она смотрела им в спины — и душа ее до самых краев была наполнена благодарностью и к судьбе, и к Курилю, и к каждому, кто провожал отца — пусть даже только из любопытства. Могилы в тундре напомнили ей, как до ужаса просто хоронили в голодное время других, как хоронили мать, и она сейчас даже не думала о своем полном сиротстве. Правда, она невольно глотала комки, распиравшие горло, стирала пальцами слезы и даже порывалась бежать назад, к могиле отца, но все-таки не кричала, не билась.