Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Перемешаться правде и чуду помогало и то, что с событием и впрямь оказалась связанной судьба богатыря и красавицы: Ханидо и Халерха были и придуманными, сказочными и в то же время живыми.

Как бы то ни было, но Халерха опять очутилась в центре внимания, только теперь уж прочно и неотступно. Внимание к ней обострилось не только по той причине, что по всем тундрам жили ею отвергнутые женихи. Тревожные вести поползли о ее судьбе. Очень хотелось людям — простым людям, конечно, чтобы в этот год шестая луна не была для нее коварной. С нетерпением ждали возвращения Куриля, который должен сказать, что шаман Кака всего-навсего зло пошутил или подурачился глупо, по пьянке. Но видно, тундру кто-то проклял на вечные времена. Пока неуверенно ожидали добрых вестей, случилась беда — беда определенная, неотвратимая. У Халерхи умирал отец.

В последние годы Хуларха стонал все чаще и чаще, особенно по ночам. И Халерха постепенно привыкла к стонам. Ей даже становилось не по себе, когда боль отпускала его — ей не хватало голоса единственного родного человека, отца, потому что если он стонет, то, значит, живет… Уже больше трех лет тордох Хулархи стоит на одном и том же месте: с больным, не ходячим отцом хозяйке-дочери не до кочевки. Голодное время было три года назад, и многие старики и старухи завидовали Хулархе: он мог уехать в тот мир легко — но сравнению с ними, здоровыми, но голодными. Хуларха, однако, не умер: болезнь не одолела его, а от голодной смерти спасли брат Хулур, Пурама и прочие люди, приносившие то бульон в кружке, то кроху мяса. Много ли еды надо больному! И Халерха, деля с отцом милостыню, исхудала, сделалась белой, как снег, но не опухла, не умерла… Потом Хуларха болел как-то попеременно: иногда, получив угощение — пару глотков горькой воды, он приободривался, даже вставал, но иногда по ночам он так громко стонал, что люди потихоньку просили бога впустить несчастного в мир его предков.

И вот, наконец, взбаламутилась тундра: Куриль уехал за женихом, а в Улуро началась суета — стали появляться не здешние люди: то купцы из дальних краев, то целые семьи чукчей, то какие-то богачи, которых раньше никто и не видел. И вот в это-то время Хулархе вдруг сделалось плохо, да так плохо, как никогда еще не было. Старик неожиданно стал разговаривать очень трезво, словно бы здоровее здорового, и глаза его помолодели. Но при этом он нехорошо, безостановочно-жадно дышал. Да что там, жадно дышал! Он начал часто метаться на своей вытертой шкуре, хвататься руками за горло. Стонал он теперь не жалобно и не громко, но зато с хрипом, с безнадежностью человека, который понял, что остался наедине со смертью.

Люди стойбища теперь и не знали, что делать. Что говорить старику, как и чем утешить его самого, чем утешить его дочь, о чем молить бога? С одной стороны, Хуларха мог и должен был вот-вот увидеть счастье своей Халерхи, испытать всеобщее почитание, и поэтому всем хотелось, чтобы он не умирал сейчас. С другой — всё могло обернуться плохо, так плохо, что лучше бы ему ничего этого и не узнать. Не легче было и с Халерхой, которую охраняли всякими способами от страшных шаманских слов. Ободрять ее, утешать близким счастьем? Но ведь неизвестно, будет ли это счастье. А вдруг Кака правду сказал, вдруг Косчэ уже не жених ее и не приемный сын Куриля? Оставшись круглой сиротой, Халера сразу после смерти отца почувствует над собой проклятие и, глядишь, умом тронется, как Пайпэткэ. Или, напротив, готовить ее ко второму удару, намекать, что будут другие беды?.. И так плохо, и этак.

И с отцом плохо, и с дочерью плохо…

Прошло уже целых семь дней, а никто из трех путников, уехавших за женихом, в стойбище не возвращался. И никаких новых слухов не привозили ни здешние люди, ни приезжающие издалека. Это казалось зловещим. А Хуларха был уже близок к полному успокоению. Вечером, когда боль от него отступила, он позвал людей и отдал предсмертные распоряжения — сказал, где его похоронить, какого оленя запрячь, что положить в могилу.

Порядок требовал вызвать шамана, который смягчил бы последние муки и рассказал бы о судьбе Хулархи в мире предков. Однако пойти на это было нельзя — боялись прогневить бога, теперь летающего, конечно, над самым Улуро, да и никто не осмелился бы вмешать любого шамана в сложное дело, которым заняты самые важные люди.

И тогда сказитель Ланга обошел с десяток тордохов. Он позвал на совет самых мудрых и самых почтенных людей.

Собрались они поздним вечером — знали, что чаще всего смерть забирает больных перед утром.

— Если род остался без вожака, то люди сами решают, что нужно делать.

Так говорится во многих сказках…

С этих слов мудреца Ланги начался разговор.

— Мужики, — продолжал он, — мне на старости лет показалось, что сказки придумывали для людей будущего, может, для внуков наших внуков… Но Куриля нет. Хуларха мучается так, что седые волосы на голове шевелятся, и в тот мир он может уехать без почестей и без всякого следа. Что будем делать?.. Кто знает, как провожают в тот мир при попах?

— Правильно говоришь, Ланга, — согласился дотошный старик Бахчэдэ. — Хуларха уезжает от нас перед крещением. Выходит, он богу нужен и с ним по-божьему надо. Я сам около русского умирающего не был, понятно. Однако, слышал, что русские стучат в железный звон. Не зря, видно, стучат. Может, они так просят бога облегчить муки? Может, просят скорей забрать? Может, передают ему скорбь живых?.. Не знаю, придумывать не хочу. Только они громко бьют в холохол. Вот слово мое.

— Ты верно сказал, Бахчэдэ, — согласился Ланга. — Я тоже слышал, только хотел, чтоб другой кто сказал. А то получится, что я вожак. А я — как вы. Я еще слышал от одного якута вот что: над домом царя висит холохол величиной с наш тордох. Крестился якут, что это правда. В него и бьют, как начнет умирать близкий к царю человек.

— Безбожник, однако, этот якут! — резко не согласился Хурул. — Врет.

Холохол такой оглушит царя. И если помирает близкий к царю, а значит и к богу, человек, то зачем так громко просить бога? Он сам должен все знать. О простом человеке надо громко просить.

Старики смущенно замолчали, и Ланга растерялся. Первым опомнился Бахчэдэ. Он сказал:

— Брехня не брехня, а в Среднем остроге в холохол бьют. Чайгуургин говорил — попал один раз к смерти русского. У нас тоже так будет — Куриль говорил.

— Ладно, пусть так, — пошел на уступку Хурул. — Однако, где у нас холохол?

— Железо есть, медь есть! — сказал Бахчэдэ. — Громче всего звук от железа, а поет лучше — медь. У кого что есть, в то и будем стучать. Кроме что можно сделать?! Еще поговорим с Хулархой — пусть нам тайны откроет. Шамана нет, попа нет — с нами пусть разговаривает.

— Хорошо, — согласился Ланга. — Но я еще скажу к этому: все, что говорил Кака, называть враньем. Может, до него какие слухи дошли… Зачем ему новые муки? И греха не будет на нас: мы ведь правды не знаем.

Все согласились.

— Давайте и об этом поговорим, что будем делать, если Кака ошаманил жениха Халерхи, — предложил Бахчэдэ.

— Куриль не послушает нас, — вздохнул сказитель Ланга.

Все опустили глаза — согласились. Но не согласился Хурул — брат умирающего Хулархи.

— Что это так: все Куриль да Куриль! — зло сказал он. — Куриль не дюже-то думал о больном и его дочери, когда голодное время было. Люди от себя отрывали — спасли. А теперь он хочет распоряжаться!.. На племянницу я тоже права имею.

Наступило молчание, тягостное и тревожное.

Наконец Ланга спокойно сказал:

— Если Косчэ-Ханидо взялся за бубен, то сделал он это не на радость Каке, а назло Курилю. Я думаю так. Тут может быть большая тайная ссора.

Это было слишком смелое подозрение: богатырь вступил в спор с самим головой. Но подозревал не кто-нибудь, а сказитель. И собравшиеся вдруг дали своим языкам волю.

— Если так, возьмем Ханидо под защиту. Он все поймет и сам бубен бросит.

— Свадьбу все равно устроим.

— Пусть Куриль на попа учит Сайрэ. А Ханидо пусть обучит книги читать и слова заносить на бумагу.

— Верно: зачем богатырю быть попом?

— И Ханидо сумеет тогда все родственные линии нарисовать на бумаге.

— На бумаге сможет жалобу написать…

— Царю написать сможет, что нету в тундре ни чаю, ни табаку, что красивые шкурки отдаем за иголки…

— Написать можно, сколько людей помирает. Этак, мол, и песцов ловить некому будет…

Наверное, не было бы конца этим мечтам и пожеланиям, если бы не трезвый голос Хурула:

— Брат мой помирает…

И закряхтели старики от стыда.

— К Каке надо ехать, — сказал Ланга. — Пусть второй раз скажет, что тогда говорил. Если пьяный обманывал, то Хуларху можно утешить хорошими новостями.

— А если не врал, то надо сказать, что в большой юкагирской беде он виноват больше всех, — прибавил старик Бахчэдэ. — И пусть он забудет Олерскую тундру.