Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— А если не врал, то надо сказать, что в большой юкагирской беде он виноват больше всех, — прибавил старик Бахчэдэ. — И пусть он забудет Олерскую тундру.

— Может, не одному поехать? — спросил охотник, самый молодой из собравшихся. — А? — В его очень скуластом лице и очень раскосых глазах были не только решимость немедленно ехать, но и скрытая решимость совершить непредвиденное.

— Нет, — мудро сказал Ланга. — Поедет один. Лучше бы двое — муж и жена — к родственникам.

Понимал сказитель, чем могла обернуться поездка горячих людей…

— Ладно, один поеду, — согласился охотник, давая понять, что ничего не случится.

Поздно разошлись мудрецы по своим тордохам. Но разошлись очень довольными. Знали они, что приезжие богачи уже второй день не выходят из высоченной яранги — обговаривают свои дела. А теперь вот и они, простые люди, тоже обговорили свои дела…

К Хулархе решили идти сразу: в это время ему бывает немного лучше, да и говорят, что молитвы в такую пору бог лучше слышит. Попутно сказали людям, что надо делать.

А небольшой несчастный тордох уже не был пустым: кроме самой Халерхи и ее названой матери, а теперь самой близкой подруги, вдовы Пайпэткэ, тут уже засели мужчины и женщины, образовав круг, не замкнутый лишь у полога да у двери. Люди успели преподнести хозяину много предсмертных подарков и теперь сидели в ожидании самого главного — того, что задумал Ланга со стариками.

Угол полога был откинут, и мигающий жирник освещал Хуларху, полулежавшего на груде старой одежды. Щеки Хулархи совсем провалились, а скулы выпятились двумя белыми шишками. Руки он вытянул поверх потертого одеяла из шкур, а вдоль рук, по бокам его, лежали варежки, мягкая обувь, свертки, разные поделки из дерева и рога — подарки от людей, остающихся в этом мире.

Ланга вошел первым, за ним Хурул, Бахчэдэ, потом остальные. В тордохе стало так тесно, что поворачиваться, шевелиться было совсем нельзя. Никто не курил, и лица легко угадывались в полумраке. Нужды разглядывать людей у Ланги не было, но ему бросилась в глаза голова старого Амунтэгэ — то ли оттого, что была она с плешью и чуть блестела, то ли из-за подслеповатого, но очень напряженного взгляда, которым он встретил вошедших. Амунтэгэ был мужем давно умершей шаманки. "Неужели при людях решится просить Хуларху передать послание Тачане?" — насторожился Ланга. Набожный Хуларха открестился от сатаны, откажется встретиться с Тачаной на том свете, а пустоголовый Амунтэгэ, злой на его умершую жену Чирэмэдэ, на Халерху и Пайпэткэ, возьмет да и что-нибудь ляпнет… "Как же мы не догадались занять его чем-нибудь?" — поду мал Ланга, садясь у самых ног неподвижного Хулархи и спиной к Амунтэгэ.

— Ке, — начал он, — мы пришли поговорить с тобой и помочь тебе, как бог нас вразумил. Тебе сейчас вроде бы легче…

— Успокаиваюсь, друзья… успокаиваюсь понемногу, сказал Хуларха. — Передышки стали длинней — значит, скоро уеду от вас…

— Ты с богом разговаривай больше.

— Да я уж сколько раз просил его. Видно, плохо он слышит меня…

— Вот и мы так рассудили: хотим помочь тебе, чтобы услышал он.

— Это для меня радость… большая радость… Я вижу, улуро-чи заботятся обо мне… И подарки вот принесли… Я много раз вспоминал твой рассказ, ке, Ланга… как одна старушка… великой неряхой была… и умерла… а потом ожила. Сказала, что бог на ее подошве… чешую рыбью заметил… и не принял… Потом она — помнишь, ты говорил — чистоплотной стала… каких мир не видел… И через несколько лун померла… Но на мне даже такого греха нет… вы же знаете, люди… И на Чирэмэдэ греха не было, а про дочь и говорить нечего…

— Мы знаем…

— И это бог видел… — раздались голоса.

— Молитесь за меня с чистой совестью…

— Ты, Хуларха, знаешь: тундру скоро будут крестить, — продолжал разговор Ланга. — Людей уже много приехало. И мы рассудили так: бог, наверно, решил принять тебя особо — не как других… Но ты сильно уж мучаешься, и мы сговорились не только молить за тебя бога… Мы будем громко стучать, Хуларха…

— Стучать? Зачем же стучать?

— Нужно так, Хуларха, нужно, — сказал Бахчэдэ.

И Ланга начал пересказывать то, что они обговорили и обдумали с божьей помощью.

Рассказ этот сильно насторожил Хуларху. Ланга еще не закончил, а из глаз его уже выкатывались слезы, ручейками опоясавшими бугорки скул. Он долго молчал в тишине — и было похоже, что только сейчас до несчастного старика дошла правда истинная: жизнь его в среднем мире кончается.

Но потом Хуларха как-то сразу повеселел. Он заворочался, погладил рукой шерстку камусов, сшитых кем-то в подарок, и тихо проговорил:

— Я богу скажу, что люди моего рода добрые и хорошие. Попрошу его, чтобы он немного прибавил вам счастья и радости, чтобы немного жизнь облегчил…

Кто-то из женщин неожиданно и вроде бы без причины заплакал.

Хуларха напрягся, пытаясь улечься повыше, пошевелил плечами и сурово сказал:

— Плакать зачем же! Все хорошо-то как обернулось… А я… Я скоро вернусь к вам. Вот Халерха моя выйдет замуж и родит сына, а вы приглядывайтесь к нему, приглядывайтесь: это я буду…

— А за кого она выйдет? — вдруг раздался голос за спиною Ланги. — Ты бы сейчас и решил, за кого ей выходить. Старые люди детей устроить должны, и ты не откладывал бы, Хуларха… Амунтэгэ… Это он сказал.

Долго думать толпа не умеет. Зато толпа умеет быстро давать отпор.

— Что ты болтаешь!

— Из тайги, что ли, пришел?

Голоса были резкими, но сдержанными — все, кто осаживал злого и тупоумного старика, понимали, что нельзя слишком наваливаться — это раскроет тайну. И все-таки начался шум. А муж умершей шаманки или не понял, чего от него ждут люди, или не хотел понять.

— Что вы, мужики, женщины, я ведь дело спрашиваю! — стал оправдываться он. — Хуларха же не отдаст дочь за шамана.

Хуларха из последних сил привстал на локтях и замер.

— За какого шамана? — спросил он, расширяя глаза.

— Ну, Косчэ-то… как же, все знают…

— Хуларха, зачем ты хочешь сплетню услышать? — заглушил его голос Ланга. — Большой человек всегда опутан сплетнями, как русский нитками.

— Поддержи-ка меня, Бахчэдэ, — попросил Хуларха. — Под спину… Амунтэгэ, ты о Косчэ… говоришь?.. То-то я вижу, что его нет вместе с вами… И Куриля нет… И Ниникая… и Пурамы…

— Они завтра придут! — поспешил заверить его Ланга. — Нявал-то аж к Мерзлому морю уехал…

— Крестись… тогда поверю, что сплетня.

Несчастный сказитель сразу стал похож на мокрую сову, которая вдруг поняла, что дождь никогда не кончится. Он закрыл глаза и опустил голову.

— Так. Понимаю… Положи меня, Бахчэдэ, — тихо попросил Хуларха. — Кака ошаманил — некому больше…

Весь тордох будто провалился в могильную яму — так стало тихо в нем.

Люди лишь поворачивали глаза, посматривая то на больного, то на его дочь.

Халерха сидела у костра рядом с Пайпэткэ, и лицо ее многим было хорошо видно. Халерха окостенела. Она не только не шевелилась — она не дышала и не моргала. При первом слове "Косчэ" спина у нее выпрямилась, да так выпрямленной и осталась. Руки замерли на коленях, грудь не опускалась и не поднималась, а белое лицо и расширенные от ужаса, но все равно маленькие глаза не оживлял даже пляшущий свет костра. И удивительно похожей на нее была сейчас такая же белолицая, с такими же маленькими глазами уже постаревшая Пайпэткэ. Она тоже выпрямилась и напряглась. Но только она не замерла — даже напротив, грудь ее от глубокого дыхания так сильно ходила туда-сюда, что плечи то поднимались, то обваливались. Пайпэткэ в упор глядела в затылок Амунтэгэ, и, если бы все это происходило в иное время, она, наверное, закричала бы или бросилась на ненавистного старикашку, который был когда-то ее неродным жестоким отцом. Но она сдержала себя и негромко сказала:

— Кака его ошаманил. Они с теткой моей Тачаной договорились, когда меня бить хотели, а Куриль не дал. И Амунтэгэ все это знал, только молчал…

— Нет! — вскочил на колени Амунтэгэ. — Я не знал. Вот — крещусь: я не знал… Тачана, может, знала…

— Но если ты, изверг, знаешь не больше людей, то почему люди молчат, а ты говоришь? Потому, что люди слухам не верят. А ты веришь, выходит? Или больному хотел сделать больней?.. Хайче, если будет твоя воля отдать за шамана, за какого угодно шамана, я убегу из Улуро и Халерху увезу. Мне, сумасшедшей, бог все простит…

А у Хулархи глаза разошлись в стороны. Ему стало плохо. Но он, уже ни на кого не глядя, все-таки тихо проговорил:

— Ланга, голос твой хочу слышать…

И Ланга, царапая ногтями щеку, утыканную редкими белыми волосинками, начал говорить. Он говорил все, как оно было и как есть сейчас.

До конца не дослушав, Хуларха сказал хрипло и тихо:

— Понимаю… жалели меня… Воля моя такая… дочь не будет женой шамана…