Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Пурама еще раз поцарапал ногтем иконку и вдруг бросил ее на постель, как бросают шапку, нож или сбрую. Халерха вздрогнула, глянула на постель, потом на Пураму. Она все поняла, но ничего не сказала.

— Халерха, — заговорил он. — Пойдем ко мне. С моей женой вместе поплачете. И я там поплачу. В тепле побудешь, чаю попьешь… Послушай и рассуди: это Куриль велел тебе быть в одиночестве. Значит, надо сделать наоборот.

— Нет, дядя Пурама, нет. Останусь. Родное жилище страшно бросать… Совсем страшно кочевать кумаланкой по людям.

— Ну, гляди, ты не маленькая… Давай переставлять твой чум.

Тордох покойного был самый ветхий — он еле стоял. Жерди отжили свой век — подгнили, крошились, дряхлую ровдугу пришлось снимать осторожно, чтоб не порвать, не сломать. Невеселое дело — переносить такое жилище. Но утешались тем, что переносили поближе к стойбищу, к людям.

Была уже ночь, когда Пурама зажег костерок посреди чуть обновившегося жилья.

Положив у очага холодное мясо, старый охотник хотел молча уйти, но Халерха задержала его:

— А Куриль, дядя Пурама, хочет сделать людям добро?

— Зять-то мой? Хочет. Он давно хочет. Только не сможет: толстый живот мешает…

— А Ханидо?

— Ханидо? А вот приедет — у него и спроси.

И Пурама ушел.

Согрев у костерка ноги и пожевав мяса, Халерха вдруг заснула.

Прилегла — и тут же заснула. Сил больше не было: четыре ночи почти не спала.

Разбудил ее говор. Открыла глаза — люди в тордохе.

Куриль пришел не один. С ним были его дядя — старик богач Петрдэ и Пайпэткэ, пьяненькая после поминок. Богачи тоже не были трезвыми.

Сгорбленный старичок Петрдэ приплелся сюда из любопытства. Племянник Куриль сказал: "Пойдем обещание исполнять", — и это значило очень многое.

Шутка ли, детей бедняков производили в люди, да еще в какие люди! Богатство им отдают, а потом и власть. Такого в тундре еще не бывало…

— Халерха, эммуо [104], сядь, — приказал Куриль. — Не ко времени разговор, но тянуть не могу. Сам бог торопит меня. Завтра Косчэ, твой жених, приезжает. Я говорить буду громко, пусть все услышат. — Он кивнул в сторону: тордох облепили люди — ровдуга кругом промялась, хорошо был слышен скрип снега. — Тебе отец сказал, что твоя линия по родству тянется к эрбэчканам [105]?

— Да, говорил, — потупилась Халерха.

— Мы помолвку сделаем как можно скорей.

Халерха прикрыла рот толстой косой и посмотрела на Куриля исподлобья.

— Это не свадьба? — спросила она. — А свадьба когда?

— Махлё, когда свадьба — не знаю. Жених твой в город поедет учиться. А учиться ему два, а может, три снега. Посмотрим, как все пойдет…

Халерха закусила косу, а руки ее так и упали вниз, на колени.

— …Но хитрости тут нет никакой! — поспешил заверить ее Куриль. — Ты жить у его родителей будешь. Я вам поставлю новый, совсем новый тордох. Я буду хорошо тебя одевать, привезу украшений, каких не носила ни одна юкагирка…

Скупердяй Петрдэ заерзал от зависти и трясущимися руками стал вынимать кисет. Все было правдой! Совершаются чудеса… Он незаметно глянул в лицо Халерхи, представил ее в нарядах и униженно содрогнулся: ничего не изменишь — быть ей царицей тундры, красота ее обессиливает…

— Ты ее одаришь так, что она и родственников забудет, — сказал он угодливо.

— О, как я рад услышать такие слова! — воскликнул Куриль. — Первый раз ты родственников признал.

— А как же! Я не чужой. Я эрбэчкан, и ты. И Ханидо наш потомок. А Халерха невестка моя…

— Ну, если родственник, то и поступать надо по-родственному. Сто оленей в день помолвки пригонишь.

Петрдэ остолбенел.

— Как — пригонишь, как — сто? Что говоришь?

— Им нужно дать сто оленей, — повторил твердо Куриль. — Я не сказал двести — пусть они пока привыкают. А тебе зачем столько оленей: в тот мир с собой не возьмешь, Мэникан с таким наследством не справится. Сто, говорю.

— А ты?

— Я оленей буду на бревна менять и строителей буду кормить. Мои расходы один бог подсчитает.

Старик попался в капкан. Ох, как он пожалел, что сунулся в дело, которое и без него обошлось бы с лихвой. Но сироте отказать нельзя. Да тут еще у тордоха столько ушей!

— Конечно!.. Размахнулся ты шибко. Расходы… Без полога не останься… Два раза по пятьдесят пришлю. Гок?

— Нет. Сразу.

— Господи! — взмолилась Халерха. — Сто оленей? Зачем? Что с ними делать? На троих! Ама, энэ, у меня стадо оленей!.. Нет, нет! — пересела она от гостей. — Не надо. Не хочу! Раньше бы, раньше — три снега назад… И украшения не покупайте: не буду носить — юкагирка я, была и буду беднячкой. Нет у меня мужа еще, ни он, ни я, ни вместе мы ничего не решили.

— Апанаа, хайче, спать уходите, — начала подниматься на ноги Пайпэткэ. — Тут пошел не ваш разговор… Мой! — мутными, пьяными глазами она показала на выход, хотя сама никак не могла встать.

Люди шарахнулись от тордоха, когда из него выскочил богач старикашка.

Им можно было и расходиться: дела как будто налаживались.

ГЛАВА 13

Перед свадьбой жених должен уехать из стойбища и вернуться с добычей.

Добыча — волк. Почему именно волк? Почему не дикий олень необыкновенной масти, не медведь, не красавица черно-седая лисица, не снизка маленьких, но дорогих горностаев?..

Три дня гонял Косчэ-Ханидо оленью упряжку — и все забывал, зачем его отправили в тундру; забывал, спохватывался, но опять забывал. Правда, волки не попадались. Однако не попадались они под копыта оленей, а дальше этого он смотрел лишь урывками. Впрочем, первые два дня он вообще об охоте почти не думал. Какая охота, если жизнь кривлялась, как шаманская рожа! Мысль о том, что его новая жизнь начнется со свадьбы, не помогала. Невесту он выбрал не сам, радости от скорой женитьбы никакой не испытывал, о близости к женщине думал налетами, с нехорошей ухмылкой, каждый раз обрывая себя и оглядываясь по сторонам, точно в белой пустыне за ним кто-то мог незаметно следить. Лицо Халерхи перед ним не всплывало, а сам он и не пытался четко представить его.

Любви к Халерхе он никогда не испытывал, слухи о сватовстве к ней задевали не чувства, а мысли — горькие мысли молодого шамана и вора. Сейчас ему было проще думать о Халерхе как о женщине без лица и души, но это быстро уводило его совсем к другим мыслям…

Утром четвертого дня, проснувшись, Косчэ-Ханидо обнаружил в мешке только крошки вареного мерзлого мяса. Сжевал их и сразу почувствовал голод.

Еды он взял всего на два дня, да и выехал натощак, отказавшись есть мясо, оставленное Курилем, — пусть наедятся мать и отец. Косчэ-Ханидо привык к голодухе, но сейчас он почему-то стал не унылым, а злым. "А зачем это я буду волка душить? — рассудил он вдруг. — Мало я их переловил! Дедовский старый обычай… Возьму да и приеду так, на пустой нарте…"

Ослушаться Пураму, поступить по-своему было очень заманчиво. Вспомнился Ниникай, плюнувший на обычай и не только не проигравший, но даже, напротив, завоевавший уважение и чукчей, и юкагиров. Но тут Косчэ-Ханидо подумал о том, что его ждут не просто с добычей: в шкуре волка не должно быть дыр от ножа, на коже не должно быть кровавых затеков, на шерсти — крови. "Что за обычай? — подумал он. — Кровавая схватка ведь сильней о храбрости говорит! В ловкости дело, наверно. Но ловкость меньше, чем храбрость. Нет, видно, в том дело, что безоружный человек должен показать превосходство над хищником. Но тогда почему с оружием не идти на медведя? Предки разве не на самого сильного зверя равнялись?"

Косчэ-Ханидо привык в одиночестве находить на загадки жизни самый верный ответ — такой ответ, чтобу все сомнения отпадали. Он слышал не раз, что эрбэчканы, предки его, были мудрыми — в любой обычай они закладывали смысл большой и не такой, чтобы он просто угадывался. Они будто знали: если мысль легко залетит в человека, то так же легко и вылетит из него.

"Может, медведя мне привезти, и тоже без крови на шерсти? — подумал он. — Да… Но почему все-таки нужен волк? Хищник он, враг человека — через оленя враг человека? Наверно, в олене все дело. Жених должен сородичам доказать, что он сможет семью от голода и кумаланства спасти?.. Но почему нож нельзя вынимать?"

Отвязав от ноги аркан, который тянулся к оленям, Косчэ-Ханидо стал готовиться в путь. Он запрягал двух оленей — двух последних ездовых оленей, сбереженных отцом, несмотря ни на что. Запрягал не торопясь: разгадка обычая была слишком простой, к тому же неполной.

"А может, и не в оленях дело? Разве один волк несчастье приносит? А черная гибель оленей? Да ведь голод и кумаланство приходят с разных сторон, если даже олени здоровы и целы. Станет на дороге шаман — и останешься без тордоха и без упряжки, а найдется такой богач Тинальгин — и могилу своей жадностью выроет, детей не пожалеет… При чем же здесь волк?.."