Ханидо и Халерха - Курилов Семен

"Это не сказка, а жизнь. Чукотские духи тебя не оставили. Они не хотят, чтобы исполнилось предсказание, чтобы ты стал спасителем юкагиров. Это они подняли твой лук и сделали тебя вором!" Отец еще говорил, что юкагиры в голодное время всегда оставались честными: они тихо умирали, глядя на жирных чукотских оленей, и никто ни лука и ни ружья не поднимал. А я ответил, что лук я поднял вовсе не из-за страха перед голодной смертью и что надо было убить не трех, а десятерых оленей этого жадины. Тогда отец сказал: "Да, теперь я хорошо вижу, что чукотские духи могут и ум отнять, если ты так говоришь". Ну, я смеялся над этим. Ведь сильным меня сделал не бог, а дядя Пурама, в оленей же я сам стрелял, потому что знал одну мудрость: отчаянная месть не должна бояться позора. Но мои слова, мой смех и насмешки только вредили мне. Отец стал тревожно глядеть в онидигил и молиться большому богу.

А с матерью плохо стало… Она ведь и до этого… часто металась… По правде сказать, я не думал, что разговор в тот вечер принесет что-нибудь новое. Думал, опять они добиваются раскаяния перед ними, ну, перед богом. Но когда отец сказал, что надо вызвать шамана, я понял, что повел себя глупо, не так. Все было всерьез, только я не понимал их, а они не понимали меня. Я стал говорить ласково, перестал смеяться над ними. Но было поздно. Не помогло. Глупо я вел себя… Отец начал настаивать, мать опомнилась и стала просить. И я подумал: "Да пусть приедет шаман. Покамлает, что-то скажет, уедет. Родители хоть терзать себя и меня перестанут, а может, и совсем успокоятся. Ведь виноватыми будут духи, и я окажусь только их жертвой…" К тому же не обязательно было раскрывать нашу тайну — мы бы придумали что-нибудь насчет духов Мельгайвача… Но отец вдруг решил, что лучше всего вызвать Каку. Он — чукча, меня мучают чукотские духи, и он считал, что шаман-чукча тут самый надежный…

— И ты опять согласился? — спросил Ниникай. — Ты, наверно, подумал, что Кака признает вину духов Мельгайвача и что если обо всем узнают чукчи, то винить им придется только своих келе?

— Нет! — отрезал Косчэ-Ханидо. — Я сам скажу, о чем я подумал. Тут я подумал, что надо спасать отца от отца, мать от матери, а себя от шамана. Я закричал: "Кака — осенний бык! Кака — не шаман, а хищник с бубном! Кака — тухлятина, падаль, его и чайки не будут клевать!.." Я уж и не помню, что я кричал… Отец испугался. Когда я замолчал, он тихо сказал: "Ну вот — теперь все пропало. Слова твои слышал шаман…" Я говорю: "Ничего он не слышал. Не может он слышать". — "Нет, — говорил отец, — слышал". Мать говорит: "Адо [98], разве ты старше нас? К тебе шаман даже ни разу не подходил. А мы знаем: шаманы все слышат". — "Тогда, если у них уши, как озера, большие, пусть Кака услышит меня, — сказал я. И начал дурачиться. — Кака, — громко позвал я, — приезжай к нам: ты нужен нам, приезжай! Я зову тебя! Я зову — приезжай…"

Заснул я в тот вечер, однако, спокойно. Думал: отец к Каке теперь не поедет, и все будет по-старому.

Когда я проснулся, то подумал, что проспал несколько дней. Мне казалось, что я проспал все дела, которые сделал отец. У нас в тордохе, вот у этого очага, сидел Кака…

Тогда было начало зимы, и ни отец, ни я не ездили далеко, а в сторону Халарчи мы не ходили даже за тальником: примет своих оставлять не хотели.

Я подошел к очагу, поприветствовал чукчу и спокойно спросил энэ:

"Вчерашнее мясо осталось?" Она ответила: "Да, сейчас будем есть". Значит, я спал только ночь…

— Но ведь я же тебя учил: ничему не верь! — зло прервал его Пурама.

— А я и не поверил, что он услышал меня, — ответил Косчэ-Ханидо. — Я знал, сколько якутских шаганий он мог проехать за одну ночь, и легко представил, где был бы он, если бы даже ехал вдоль натянутого аркана и насмерть загнал оленей. Он сказал: "Вот я и приехал. Ты меня звал — я и приехал". Но я ему сразу дал знать, что меня даже волк укусить не может. Я спокойно ответил: "Надо пойти поглядеть — не с крыльями ли у тебя олени". Он тоже спокойно сказал: "А я твой голос услышал в дороге. Я ехал не к вам — к морю ехал: мне нерпичий жир нужен. Погляди — сети на нартах. Вечером ты меня звал. Следов не было — пришлось напрямик ехать… Рассветет — поезжай по моим следам".

— Волк тебя, может, и не укусит, а шаману в пасть ты сам голову сунул!

Я же тебе говорил: с шаманами больше молчи, — вмешался опять Пурама. — Ты думаешь, насчет оленей с крыльями мудро сказал? Ты глупо сказал. Ты же признался, что вы ждали его и что о нем говорили недавно. А когда больше всего говорят? Вечером, когда все дела сделаны. Твою шестерку он в масть семеркой покрыл… Ты туза козырного ему подарил! Он в момент понял почти все. Его звал отец твой, а ты сопротивлялся; вы поссорились сильно, а поссорились из-за того, из-за чего от людей убежали; значит, на тебе есть большая вина, значит, есть тайна и на вас надо давить… Волк его не укусит!..

— Га! До чего ты умно, мэй, говоришь! — сказал Ниникай. — Только кого упрекаешь ты? Меня? Куриля? А сам ты в двадцать лет сомневался в словах шаманов? Шаман бросал варежку в темноте, а ты вместе со всеми верил, что это птица.

— А ты, Ниникай, в заступники не очень-то лезь, — сурово поглядел на него Пурама, — У юкагиров заступников нету и не было. А ему твоя доброта и вовсе во вред: нечего привыкать ему к этому. И меня, старика, с ним не равняй. Мало ли что было сорок снегов назад!

Косчэ-Ханидо тихо заговорил:

— Я и сам собирался сказать, что на человека-волка ловкости моей не хватило. Я и теперь не пойму, как он нашел наш тордох.

— Да он и не ехал прямо! Блудил небось вокруг вас, пока олени снег не понюхали. А потом смекнул, кто может здесь жить, и для обмана крюк сделал.

Мог наскочить и случайно: ты же не знаешь, откуда был ветер в ту ночь — его олени на запах и понеслись.

— А нерп он в тот раз ловил? Или от вас в Халарчу вернулся? — спросил Куриль. Спросил не случайно: объяснение Пурамы его не совсем убедило — он знал, что есть чукчи-охотники, которые на расстоянии чуют, в какую ловушку попала добыча. Куриль все сомневался — не появилось ли у Каки такое чутье?

— Ловил он нерп, ловил, — подтвердил Нявал. — И удача ему была.

— Он тогда оленей Тинальгина спасал, — пояснил Косчэ-Ханидо. — Надо было разбросать по пастбищу, позади табунов, нерпичий жир, и Тинальгин обещал за нерп столько оленей, сколько пальцев на руках и ногах у всех его пастухов, у всех жен и детей пастухов. Кака сказал ему, что на оленей напали морские одноглазые духи…

Понимающий взгляд Куриля наскочил на такой же взгляд Ниникая.

— Ого! — заметил Куриль. — Это он, стало быть, к табунам Тинальгина приглядывался. Старик-то вот-вот уедет в тот мир, а старший сын его… не очень умен…

— Умен, как мерзлая нерпа, — уточнил Ниникай. — Да! — вспомнил Косчэ-Ханидо. — Кака в тот день опьянел и стал хвалиться, что скоро он будет царем всех тундр. Он тогда растаращил пальцы, вытянул руки и сказал: "Вот сколько у меня табунов будет. Кого захочу, того раздавлю, — сказал, — и самые лучшие пастбища захвачу".

Куриль с Ниникаем опять встретились взглядами. Для обоих это была новость из новостей. И от нее у каждого даже дух захватило. Они-то думали, что шаманская власть на издыхании! А она попреки всему вон какие замахи делает… Это смешно или страшно, глупо или серьезно?

— Ке, расскажи нам побыстрей и покороче, чем же тебя Кака еще обессилил? — поторопил парня Куриль. — Он сказал, что по сне видел красное мясо?

— Да! Он это сказал… — Парень удивленно глянул на Куриля, но быстро понял: Куриль хорошо знает придумки шаманов и может, наверное, сам рассказать, что было дальше. Но Куриль, конечно, но знает всего, не знает и самого главного. — Он сначала передал мне привет от Тинальгина, завел разговор о тех самых оленях, которых я спас. Он даже так сказал: "Дурак ты, нинхай, дурак. Юкагиры все дураки — от голода плесенью покрываетесь, от холода костями гремите, а добычу из рук выпускаете…" Дядя Пурама учил меня понимать шаманскую речь в обратном смысле. И получалось, что Кака что-то знает, а может, и все знает. Однако я не хотел верить, что тайну он узнал через келе. Думал: у Тинальгина на трех оленей счет не сошелся — и Кака сразу обо мне вспомнил, о нашем бегстве. Только это ведь не имело значения, что я подумал. Мы были на самом краю. Он придавил нас словами-намеками… В тот, первый, день он не пытался ошаманить меня, он только хотел, чтобы мы подтвердили его догадку — так мне казалось тогда. Он топил нас в страшном черном болоте. И совсем оставалось немного… Ну, не выдержал бы из нас кто-нибудь… — Косчэ-Ханидо прервал рассказ и вздохнул: он намекал, что не выдержала бы, конечно, мать. — Только в этот момент Кака сам себе хуже сделал. Когда я заорал: "Молчите!" — он оказался сзади и накинул на меня аркан. Петля перехватила мне руки, он ногой ударил мне по ногам, я упал.

Петлю он коленкой затягивал, а самой веревкой начал душить…