Ханидо и Халерха - Курилов Семен

На другой день после шумной и пьяной ночи, только продрав глаза, Куриль сразу вспомнил, что теперь надо ехать к шаману Каке. Вспомнил и тревожно задумался. "А как же так получилось, что такой сильный, здравомыслящий и обозленный парень сдался Каке? Тайну они не выдали, но он все-таки ошаманил парня!.."

Куриль тихо привстал и навострил ум. Он лучше любого знал, на что способны шаманы и на что способен Кака. Видно, Кака смекнул: раз семья перенесла голод, но убегает из стойбища, значит, что-то неладно. Но почему Косчэ не ударил его своим кулачищем, когда тот появился в тордохе? Это же был самый простой и самый выгодный шаг: сразу отлетели бы в сторону подозрения! Что же удержало его? И никак не могло быть, чтобы Косчэ со своими понятиями о добре и зле не догадался, кому и какую дорогу переезжает шаман… "Нет, здесь что-то не так, — подумал Куриль. — А не чистое ли здесь шаманство? Уж не пришло ли к Каке настоящее вдохновение? Чукча ведь он — все может быть. Может, как Токио, усыпил?"

Нельзя было ехать к шаману, чтоб засмеяться ему в лицо, не узнав правды.

Пошевелив предупредительно полог, за которым спал Косчэ-Ханидо, Куриль юркнул в этот темный многострадальный угол. Парень лежал на спине, заложив руки за голову. В полумраке чуть поблескивали железные звоночки бубна, поблескивали и глаза: Косчэ-Ханидо, видно, давно проснулся.

— А ты что же, одиночества не перенес? — мирно спросил он, вынимая кисет. — Выхода никакого не видел и хотел вернуться к людям через шаманство?

Спрятав руки под шкуру, Косчэ-Ханидо ответил:

— Это было бы хуже, чем воровство.

— Тогда какой же был смысл браться за бубен?

— Был смысл. Возненавидел я всех: было обидно…

"И меня, конечно, возненавидел", — подумал Куриль.

— Значит, по своей воле взялся за бубен?

— Нет, не по своей.

— Не понимаю. Я должен знать: сейчас мы поедем к Каке.

— К Каке? От нас прямо к Каке? Может, мне одному встретиться с ним?.. А? Так ведь было бы лучше. На обучение ехать-то мне все равно не придется… — Косчэ-Ханидо приподнялся, подумал и начал быстро оправдываться: — Энэ и ама совсем старые стали. Помрут они без меня. Энэ даже снег возле тальника разгрести не может. Сейчас мне за топливом надо идти: энэ ушла и до ночи провозится. Как я уеду? Как буду прощаться?

"Ого! — подумал Куриль. — Тебя из трясины вытащил я, а ты уже условия ставишь. Или собрался мстить? Нет, с моего аркана ты не сорвешься".

Но надо было задабривать хитреца.

— Ке, я, наверное, перед вашей семьей виноват, — заговорил немного громче Куриль, зная, что их подслушивают Ниникай с Пурамой. — Но я повторю, что говорил. Мы исправим и забудем все прошлое. Твои энэ и ама без помощи не останутся, у них будет все, что нужно. Этот старый тордох мы бросим. Новый, хороший для них поставим. Человека приставлю к ним, еду и одежду — все дам… Но ты послушай меня. Ты совсем взрослый — послушай. Хорошо: ты не пойдешь за мной, выместишь обиду. Ладно. Еще ты сведешь счеты с Какой — плюнешь ему в глаза, изобьешь, искалечишь — не знаю, что сделаешь. Потом переедешь в стойбище. Женишься. И конец дороге твоей? Да?.. Моему делу ты причинишь вред. Но дело это уже не остановится. А ты останешься в стороне, люди от тебя отвернутся и всю жизнь будут подозревать… Ты так решил, а?

Косчэ-Ханидо молчал.

— Если так — оставайся, — вздохнул Куриль. — Но люди будут знать, от какого дела ты отказался. Мое дело большое и светлое. Я хочу изменить жизнь в Улуро, чтоб улуро-чи не вымерли, не пропали, как сахар в чае, чтобы в тундре было много товара и чтоб от черной веры следов не осталось. Буду делать и так, чтоб ни один богач не отказывал в помощи бедным. Скажи: плохое дело мое? Маленькое? Большое дело. Не знаю, кем бы ты стал — божьим человеком, первым попом во всех тундрах или первым ученым головой, но ради этого ты должен забыть обиду.

Бодрый, молодой голос Ниникая прервал эту жаркую речь Куриля:

— Афанасий Ильич! Да поедет он, конечно, поедет. Он же орленок. Не будет же он трепыхаться в тордохе с заткнутым онидигилом. Ему летать надо! С высоты же легче на хищников нападать…

Наступило молчание. Куриль покосился на полог: эти слова Ниникая ему не очень понравились. Но он сказал совсем не то, что хотел бы сказать:

— Ну, с такими хищниками, как этот наглец и клятвопреступник, мы раньше покончим, думаю. Сегодня покончим с Какой!

Резко повернувшись и привстав, Косчэ-Ханидо почти закричал:

— Да как же вы, честные люди… такое мне… говорите?! Брошу бубен — за крест возьмусь? Руки жечь будет… крест!

— А ты ведь шаманом и не был, — спокойно осадил его мудрый Куриль. — Баловался бубном. Я тоже стучал… Да нам и врать не придется богу: сам сказал, что взял его не по своей воле. Или не говорил?

— Он меня силой заставил, — сказал Косчэ-Ханидо. — Силой!

— Как… силой? — заикнулся Куриль. Он заморгал быстро-быстро, будто проснувшись только сейчас. — Что говоришь?

Полог взметнулся вверх, его руками поднял Пурама, сорвавшийся с места, словно с горячих углей.

— Тебя кто, волчонок, врать научил? Кака? — прошипел он.

— Нет! Я не вру. Так было. Он сперва обессилил меня.

— Как обессилил? Внушил? Ты говоришь правду? Ты почувствовал это? — сбился с ровного голоса и Куриль.

У Косчэ-Ханидо вытянулось лицо — опустились углы крупных, бледных губ, разлетистые брови искривились: он как будто удивился — кто, мол, задает такие вопросы — ничего не понимающий русский или сам голова юкагиров, от которого и пошли все сомнения в силе шаманов?

— Я… я, дядя Пурама, встану сейчас, — засуетился он, чувствуя неладное. — Я расскажу там… у очага… как было…

Шурин и зять тревожно переглянулись, а Куриль, выбираясь из-за полога и глянув в лицо Ниникаю, еще и пробубнил с тяжелым вздохом:

— О, господи! Эти шаманы доведут меня… Не захочешь, а драться начнешь… на старости лет.

Вчерашнее веселье обошлось дорого для хозяев: весь запас тальника был сожжен — остались только обгорелые кончики. Кончики эти собрали в кучку и увидели, что они годятся лишь на растопку.

— Неси, Ханидо, бубен! — весело сказал Ниникай. — Спалим. Хоть маленькая польза от него будет.

— Перестань, Ниникай, — тихо одернул его Куриль. — Сжечь бубен — это не баловство.

Ниникай вдруг повернул голову к Пураме:

— Мэй, а не пойти ли и нам за тальником? Старуха в снегу возится, а мы сидим — ждем огонь… Ханидо! — обернулся он к пологу. — А где твой ама?

— Поехал пасти проверить. — За пологом раздалось тихое звяканье бубна, но не успели все насторожиться, как Косчэ-Ханидо вышел и бросил бубен к самому очагу. — Ама хочет побольше шкурок начистить. Сказал, что отдаст их на строительство божьего дома.

— За вас Кака рассчитается, — резко сказал Куриль, оттолкнув ногой бубен. — И тут уж он меня не обессилит.

— Это — по справедливости, — встал Ниникай. — А сейчас пошли, Ханидо, поможем старушке тальника заготовить. Пурама, не пойдешь?

— Можно бы и помочь.

— Мы разве хозяева здесь? — возразил Куриль.

— А мы не для хозяев, мы для себя…

Куриль рассердился. Он нахлобучил шапку, встал и направился к выходу.

Ниникай поспешил за ним.

— Афанасий Ильич, не серчай, что я веселый, — заговорил он сразу за выходом. — Надо же парню дать передышку. Доведем мы его… У меня самого голова, как бубен, гудит…

Был уже полдень, когда наконец в тордохе Нявала опять задымил очаг.

Куриль все-таки не пошел вместе со всеми дергать и резать тальник. Но он вернулся в тордох не с пустыми руками — небольшую охапку топлива все же принес. Дымок из онидигила он пустил задолго до возвращения всех остальных.

Сначала вернулся Нявал. Старик привез целый ворох песцов. Увидев такую добычу и вспомнив, что два дня назад они тоже вынули из ловушек много белых лисиц, Куриль ясно, зримо представил себе, сколько добра за так, ни за что получил от Нявала Кака. В голове стало темно, сердцу жарко, и он даже не нашел о чем бы заговорить с Нявалом. От злости на Каку, от досады на глупого старика он чуть было не швырнул бубен в огонь.

Мужчины вернулись свежими, бодрыми, а старушка, хлебнув теплого дыма, стала вдруг кашлять, да так сильно, что Куриля затошнило.

Косчэ-Ханидо начал рассказ без напоминаний, как только в котел положили снега и все дружно и всласть закурили.

— …В тот вечер ама неожиданно вспомнил, как я родился. Шаман Сайрэ тогда сказал людям, что я будто бы появился на свет по божьей воле. Так это было? Спасителем вымирающих юкагиров я должен был стать — богатырем. Чукотские духи будто узнали об этом и хотели меня убить. А узнали они будто бы через тетю Пайпэ. Вселились коле в какого-то Эргэйуо — не то полоумного, не то слишком горячего. А он ударил ножом девочку, чтобы моя энэ испугалась и родила меня мертвым. Сам шаман Сайрэ и спас меня… Я и раньше кое-что знал об этом, но все сразу, от начала и до конца, услышал впервые. И я сказал отцу: "Какую интересную сказку придумал шаман!.." А отец ответил: