Том 6. Живые лица - Зинаида Гиппиус

Сон

Наивный месяц, мал и тонок,Без белых облачных пеленокСмотрел на луг. А на лугу –Сидел взъерошенный котенок,Как в зачарованном кругу.

Зачем он был, зачем сидел,И отчего так месяц бел, –Все мне казалось непонятно…Но был котенок очень смел,А луг круглился необъятно.

И пенилась моя надежда, –В котенке, в небе, – как вино…Иль это сонная одеждаНа том, что есть, – но не дано,Что наяву утаено?..

Август 1918

Три сына – три сердца

З. В. Р. Р.

Когда были зори июльские багровые,Ангел, в одежде шарманщика, пришел к нейна дачу, где, счастливая, она жила.

Только всего и было, что зори багровые.Спросил ее шарманщик: одно ли у тебя сердце?Она подумала и сказала: три.

Заплакал шарманщик, шарманку завертел свою,другие слушали и ничего не понимали,но выговаривала шарманка ясно для нее:

«Посмотри, посмотри на зори багровые,вынуты у тебя будут все три сердца,три раны, три раны останутся вместо них…»

Розовые в свете зорь багровеющих,розовые капали у Ангела слезы…Кончилась песенка, и пошел он прочь.

Но чуть вышел за ограду садовую,встречу ему попался пустой извозчик,старый старичишка с белой бородой.

Увидал старичишка Ангела,начал, на чем свет стоит, ругаться:«Ах ты, своевольник, такой-сякой,

Ах ты, жалетель без ума-разума,чего распустил розовые слюни,душу человечью на месте убил?

Гляди, вот, ее веревочка длинная,в тысячу дней тесемка,и не сряду на ней, не сряду три узелка!

Тысячу дней ты сделал минуточкой,да как ты осмелился на такое,силы человечьи не ты считал!»

Испугался Ангел, и слезы высохли.Николая-Угодника узнал он:нажалуется, не минует, – как быть?

А извозчик на козлах прыгает,рукой морщинистой машет:«Иди, неуемный, иди назад,

сыграй ей такую песенку,чтобы всё, что узнала, забыла;а тебе нагоняй – своим чередом».

Побежал Ангел, спотыкается,спешит, а она на том же месте,только не стоит – сидит на песке.

И видит Ангел: губы у нее белые.Вынуты у нее все три сердца,но не три раны, а одна.

Привязал к шарманке веревочку,длинную веревочку с тремя узелками,длинную веревочку в тысячу дней,

и заиграл Ангел песенку,песенку забвенную, бедную,возвращая Время в свой круг,

покрывая тьмою грядущее,чтобы копились силы человечьипо воле Того, Кто их знал.

И дрожал шарманщик, играючи:закроется ли тройная рана?вернется ли в свои дни душа?

Люди подбежали, поднялиту, что сидела с белыми губами.Она очнулась, слушает, глядит,

смеется: – «Ах, вдруг точно уснула я,и что-то снилось мне, что – не знаю…»Три сердца ее Ангел увидал,

три сына, Смертью отмеченные,три узелка на веревочке длинной,на длинной веревочке в тысячу дней.

А Николай-Угодник у решетки дожидается,посадил Ангела в старенькую пролеткуи судить его за самовластье повез.

Недаром разгорались зори багровые.У кого не вынули они сердца?Не оставили кровавых ран?

У той, что на даче жила, счастливая,первое сердце взяли чужие,второе – свои, а третье – неизвестно, кто.

Но три раны не сливались в единую,потому что давал ей сил для страданья,давал каждый из тысячи дней.

1914–1918

СПБ

Мир сей…

Прости мне за тех, кого я  отнял у жизни сей,отнял у сна и покоя,  у жен и у матерей.

Ведь если я отнимаю,  в это иду, любя;верю, иду и знаю:  так делаю – для Тебя.

<Сентябрь – октябрь 1918>

Петербург

Любовь («Какая тайна в этом слове…»)

Какая тайна в этом слове,как мало думают о нем.Оно пылает ярче кровипреображающим огнем.

Его – никто не понимает.Ему до срока – не сверкнуть.И милосердие скрываетего недейственную суть.

12 октября 1918

Я воздыхал и дни и ночи,об избавлении стеня,и чьи-то пристальные очивзглянули тихо на меня.

Они взглянули и сказали:ты шел неправедно за мной.Вернись, и выйди из сандалий,и с непокрытой головой.

13 октября 1918

Любовь приходит незаметнои, непредвиденная, – ждет,пока не вспыхнет семицветнов живой душе ее восход.

Не бойся этого прозренья.Его ничем не отвратить.Оно дается на мгновенье,чтоб умереть иль полюбить.

15 сентября 1918

Как незаметно из-под пылипробилась чистая струя.О, первая любовь, не ты лиЛюбовь последняя моя?

Смотри: глаза мои прозрели,мечты земные о земном,преобразясь, запламенелив кольце светящемся твоем:

И дух и плоть – неразделимок тебе на жертвенник легли.И древний столб огня и дымавознесся к небу от земли.

Не за мной

Мой путь идет по кручам,и остры стремнины…давно я изранен, измучен,но не сойду в долины.Я для тех, кто всеми оставлен,иду за второй белизною –мой путь окровавлен,не ходи за мною.Я свободен – и связан,всё равно пойду по стремнинам:мой путь мне указанОтцом и Сыном.

Сонет («Шестнадцать уст, и в памяти храню я…»)

Шестнадцать уст, и в памяти храню яК устам прикосновенье уст моих.В них было откровенье поцелуя.Шестнадцать уст! Я помню только их.

Любовию иль нежностью волнуем,Во власти добрых духов или злых,Когда б я не касался уст иных,Святое пламя пил я с поцелуем.

И если даже вдруг, полуслучайно,Уста сближались на единый раз,В едином миге расцветала тайна.

И мне не жаль, что этот миг погас.О, в поцелуе всё необычайно.Шестнадцать уст – я помню только вас!

1918

Программа

Здесь всё – только опалово,только аметистово,да полоска заката алого,да жемчужина неба чистого…

А где-то на поле – цветы небывалые,и называется поле – нетово…Что мне зеленое, белое, алое?Я хочу, чтоб было ультрафиолетово…

Большевицкий сон

Ам…ии

Комната. Окна в какой-то сад.В комнате гости. А день так светел.Я улыбаюсь, гостям я рад…Странное в них не сразу заметил.  Что? Да как? Они без лиц!  Дримса-пумса-цуц и цыц.

Сверху у этих – вот тебе раз! –Гладко и бледно что-то круглится.Нету на гладком ни ртов, ни глаз:Это, что хочешь, только не лица.  Ни единого лица,  Лапца-дрыпца гоп-ца-ца!

Каждый телесным своим пятном,Розово-желтым, ворочал мило.Это казалось сперва смешно,Ну а потом – меня затошнило.  Хоть кусочек бы лица,  Дрости-крости гоп-ца-ца!

Вдруг я увидел, что черный котТихо скользит меж толпой у двери,Щурит глаза, раскрывает рот…О, как я жадно бросился к зверю!  И целую во уста –  Есть лицо хоть у кота!

Красноглазое