Том 6. Живые лица - Зинаида Гиппиус

О тундре

Писать роман – какое бремя!Писать и думать: не поймут…Здесь, на чужбине, в наше время,Еще тяжеле этот труд.

А кончил – «не противься злому»:Идешь на то, чтобы попастьАнтону Крайнему любому –В его безжалостную пасть.

Не жди от критиков ответа,Скорее жди его от нас:Ведь всем известно, что поэтыПроникновенней во сто раз.

И по заслугам оценив, мыДавно б воспели твой роман.Но только… нет на «Тундру» рифмы.И в этом весь ее изъян.

1926

Paris

«Люблю огни неугасимые…»

Люблю огни неугасимые,Любви заветные огни.Для взора чуждого незримые,Для нас божественны они.

Пускай печали неутешные,Пусть мы лишь знаем, – я и ты, –Что расцветут для нас нездешниеЛюбви бессмертные цветы.

И то, что здесь улыбкой встречено,Как будто было не дано,Глубоко там уже отмеченоИ в тайный круг заключено.

Октябрь

Чуть затянуто голубоеОблачными нитками.Луг, с пестрой козою,Блестит маргаритками.Ветки, по-летнему знойно,Сивая слива развесила,Как в июле – всё беспокойно,Ярко, ясно и весело.Но длинны паутинные волокнаМеж высокими цветами синими.Но закрыты милые окнаНа даче с райским именем.И напрасно себя занять яСтараюсь этими строчками:Не мелькнет белое платьеС лиловыми цветочками…

1926

Le Carnet

Отраженность

Опять ты зреешь золотистой дынейНа заревом небесном огороде,И с каждым новым вечером – пустыннейВокруг тебя, среди твоих угодий.

И с каждым вечером на желтой кожеСильней и ярче выступают пятна:Узор, как будто на лицо похожий,Узор тупой, привычно-непонятный.

Всё это мне давным-давно знакомо!Светлей, круглись и золотей бессонно.Я равнодушен к золоту чужому,Ко всем на свете светам – отраженным.

Две

Она войдет, земная и прелестная,Но моего ее огонь не встретит.Ему одна моя любовь небесная,Моя прозрачная любовь ответит.

Я обовью ее святой влюбленностью,Ее, душистую, как цвет черешни.Заворожу неуловимой сонностью,Отдам, земную, радости нездешней.

А пламень тела, жадный и таинственный,Тебе, другой, тебе, незримой в страсти.И ты придешь ко мне в свой час единственный,Покроешь темными крылами счастья.

О, первые твои прикосновения!Двойной ожог невидимого тела.И путь двойной – томления и дленияДо молнии, до здешнего предела.

1915–1927

Стихотворный вечер в «Зеленой лампе»

Перестарки и старцы и юныеВпали в те же грехи:Берберовы, Злобины, БуниныСтали читать стихи.

Умных и средних и глупых,Ходасевичей и ОцуповПостигла та же беда.Какой мерою печаль измерить?

О, дай мне, о, дай мне верить,Что это не навсегда!В «Зеленую Лампу» чиннуюВсе они, как один, –

Георгий Иванов с Ириною;Юрочка и Цетлин,И Гиппиус, ветхая днями,Кинулись со стихами,

Бедою Зеленых Ламп.Какой мерою поэтов мерить?О, дай им, о, дай им веритьНе только в хорей и ямб.

И вот оно, вот, надвигается:Властно встает Оцуп.Мережковский с Ладинским сливаетсяВ единый неясный клуб,

Словно отрок древнееврейский,Заплакал стихом библейскимИ плачет и плачет Кнут…

Какой мерою испуг измерить?О, дай мне, о, дай мне верить,Что в зале не все заснут.

31 марта 1927

Тройное

Тройною бездонностью мир богат.Тройная бездонность дана поэтам.Но разве поэты не говорятТолько об этом?    Только об этом?

Тройная правда – и тройной порог.Поэты, этому верному верьте.Только об этом думает БогО Человеке.    Любви.      И Смерти.

Ей в Thorenc

В желтом закате ты – как свеча.Опять я стою пред тобой бессловно.Падают светлые складки плащаК ногам любимой так нежно и ровно.

Детская радость твоя кротка.Ты и без слов, сама угадаешь,Что приношу я вместо цветка…

И ты угадала, ты принимаешь.

Белград

Он до сих пор тревожит мои сны…Он символ детства, тайного мечтанья,И сказочной, далекой старины,И – близкого еще воспоминанья.

О, эта память о недавних днях!Какая в ней печальная отрада!Дым золотой за Савой, на холмах,И нежный облик милого Белграда.

А виноградник, свежий дух земли,Такой живительный и полный ласки…На карточке – улыбка Эмили, –Пленительной царевны в русской сказке.

Над белой скатертью веселый свет,И речь веселая, и неизменно –Во всех словах, во всех глазах – привет,Для бедных странников нежданно ценный.

И много, много было – но всегоВ экспромте этом рассказать нет силы…Те дни прошли, погасли… Ничего!Они прошли, но сердце не забыло.

1928

На Croisette

Зверенок на веревочке, с круглыми ушами,С предлинным и претонким тельцем шерстяным,Откуда и зачем ты явился между нами,И как ты на веревочку попал – к чужим?

Не то чтоб обезьяна он; нисколько не кошка:Ухватки не кошачьи, и лапочки не те.Свистит протяжно-робко, сидит, поджавши ножки.На собственном, смешном, на узеньком хвосте.

За что тебя обидели чужие напрасно?Заставили покинуть родину твою?

Ты всё это расскажешь мне, свистом ясным,Когда мы повстречаемся с тобой – в Раю.

Смотрю

Я сужен на единой Мысли,Одно я вижу острие…Ну что ж! Смотри, гадай и мысли,Не отступай, – смотри в нее.

Я на единой Мысли сужен.Смотрю в блистательную тьму…И мне давно никто не нужен,Как я не нужен никому.

В старом замке

Птичий всклик зеленой ночью  отрывисто-строгий,лунный сверк зеленой ночью  креста при дороге…

  Древнее молчанье  башен тяжелых.  Тень и молчанье  в бойницах полых.

И только сердцене ищет покоя.Слышу, как бьется сердце,еще живое…

Хорошая погода

Травы, травы, тростники  На сухой вершине…Почему бы тростники?Ни ручья здесь, ни реки,  Вся вода в долине.

Небо каждый Божий день  Ровноголубое.Почему бы каждый день?И куда девалась тень?  Что это такое?

Для того, чтоб обмануть,  Свод небес так ясен.Соблазнить и обмануть,Убедить кого-нибудь,  Что наш мир прекрасен.

Не поддамся этой лжи,  Знаю, не забуду:Мир кругом лежит во лжи…Ворожи, не ворожи –  Не поверю чуду.

Жить

Как будто есть – как будто нет…Умру наверно, а воскресну ли?То будто тень – то будто свет…Чего искать и ждать – известно ли?

Вот и живем, и будем жить,Сомненьем жалким вечно жалимы.А может быть, а может быть,Так жить и надо, что не знали мы?

В новой