Том 6. Живые лица - Зинаида Гиппиус

I

Вот Новый Дант в последний Круг пробралсяОдин, без спутника, – он очень смел, –Он наверху чего не навидался!Едва кой-что в тумане рассмотрел –Он к одному из тамошних подселИ начал с ним (на это был он скор)По-дружески тотчас же разговор.

Тот поднял на него потухший взор,Сказав с трудом: «Вот странность, и какая!Не сверху ль вы? Оттуда к нам давноНе приходили. Впрочем, всё равно,Пускай и не приходят никогда».

Дант отвечал ему: «Я это знаю,Но, кажется, не в этом вся беда.Скажите мне, ведь я пришел как друг,Что делается, что у нас вокруг?Я не бывал в подобной темноте,Едва вошел – и сразу в слепоте.Всё так черно, черней китайской туши…И вы здесь не один. Всё это души?»

Качаясь на волне, тот помолчал,Потом, не без усилия, сказал:«Не так вопросы ставятся у нас.Да, впрочем, понимаю: в первый разВы здесь, во тьме, на нашем берегу.Отвечу, как умею и могу.

Но видите: мне страшно стало вдруг…Сказали вы земное слово „друг“…А если я и вам теперь солгу,Как на земле друзьям я лгал? Боюсь,Опять к себе земному возвращусь…»– «Не бойтесь, – живо возразил пришлец.Я правду чувствую, и, наконец,Зачем вы будете бесцельно лгать?

Вопросов я не буду предлагать,Они, я вижу, были неудачны.Но ваши своды так черны и мрачны,И сразу я не мог сообразить,Что лучше вы расскажете мне сами,Что знаете, и что такое с вами».

«Лишь о себе могу я говорить,Одну свою историю я знаю.А о других моих соседях, тех,Кого порою мельком я встречаю,Хоть и не знаю, но подозреваю,Что разные истории у всех.О нашем месте вы меня спросили.Иль вам о нем вверху не говорили?Земное имя вспомнить был я рад.Но имя здешнее его – Безмерность.И в здешнем большая, пожалуй, верность,Чем в простеньком словечке – ад.Вы захотели знать еще: зачемСижу я здесь во тьме. Не то! Не то!Спросите лучше иначе: за что.

Тогда я дам вам правильный ответ.А на „зачем“ у нас ответа нет.А что я делаю? Я жду. Чего?Жду Времени. Вы спросите: какого?Да просто Времени. И вот, егоВсё нет еще. Должно быть, не готово.Иль, вероятно, не готов и я.

Вот, наконец, история моя.Я всё скажу. Не поскучайте только.В Безмерности нет времени. И сколькоИз вашего у нас займет она –Не мне судить. Лишь знаю, что длинна.Ведь я и там, еще на вашем свете,Испытывал и волн приливы эти,И тьму. Я знал, они – предупрежденье,Но, не желая думать, – забывал,Сам для себя готовя, за обман,Качанье волн, и черный океан,И всё, что видите, и даже туНеизъяснимую вам тошноту,Которую я тоже знал когда-то…За что теперь я здесь – понять умейте,Но всё поняв – жалеть меня не смейте!Ведь это – справедливая расплатаЗа жизнь мою и за ее растраты…Вот первое „за что“. Уж из негоИ тянется другое ниткой длинной.Всё – следствия единственной причины.И если общей не понять картины,То можно не понять и ничего.

Я здесь – а в этом главное и дело –За искажение Любви и тела.Его не я создал. Но мне оноНа время было некое дано.Зачем? И знать я это не желал.Оно мое! И я воображал,Что ежели сочту его своим,То как хочу – распоряжаюсь им.А вышло вот что: очень скоро телоМеня себе поработить сумело.Оно влекло меня, куда хотело,Его желанье сделалось моим,И шел я, покоренный, вслед за ним.

Но было в сердце хитрой тайной сжато –Как раз вот это, – для меня, – когда-то.И только здесь, где страшно и темно,Уж распрямляется слегка оно.

Меня к одним таким же, как и я,Влекла покорность собственному телу.И говорил я, что душа мояДовольна, рада своему уделу.А так как те, кто влек меня, обычноБывали чем-нибудь меня да ниже,По уровню тому или другому,То с равными мне стало непривычно,И как-то скучно. Те ж, напротив, ближеВсё делались. Ведь если вам знакомыДела подобные, где в общем счетеВсё сводится к одной лишь только плоти,И чувства вы мои тогда поймете:Я находил приятнее того,С кем говорить не надо ничего.

Я не судил, однако, и других,Иль с мягкостью. Причину ж несужденийЯ видел в добродетелях моих –И лгал. Я даже не жалел о них,Здесь убедился я, что, без сомненья,Я просто-напросто не видел их,В том равнодушьи вечно пребываяИ невниманьи к ним, почти до края,Что пустоту вкруг смертного рождая,Его толкают, не спеша, в провал.Слова святые есть. Я это знал,И всё же их беспечно оскорблял.За похотью бежал я собачонкой,Ее Любовью тотчас называя,И повторял себе, не уставая,Что ведь в Любви – всё только чистота.Так значит, рассуждал я очень тонко,И каждая „любовь“ моя чиста,Как нежное дыхание ребенка.

Иль слово „друг“. Святое, но егоЯ также постоянно унижал,Не думая. И кто ж достоин сталНа языке моем такого слова?Им звал сообщника очередного,Готового совсем не к тем услугам,Каких обычно ждем мы от того,Кто нам действительно бывает другом.

Вот страшное признание одно.Но будет ли понятно вам оно?Кто никогда не знал подобной жути,Тот не уловит в деле этом сути.Скажу я попросту о том, что было.Всё это приходило-уходило,И вновь являлось: изредка во сне,А то и наяву: душа двоилась,И даже весь я, – так казалось мне.

Вот, я встречал кого-то вдруг… И мнилось,Что это я же сам. Уйти пытался,Но тот не позволял, хитро смеялся:«Попробуй не узнать! Присядь поближе,Вглядись в меня. Ну разве я – не ты же?И разве так не нравлюсь я тебе?Не лги бесцельно. Думай о себе –Как обо мне. Ведь я одет прекрасно,Собою недурен. Ведь мы вдвоем –Ты это будешь отрицать напрасно! –Украсили однажды общий дом?Он был устроен по твоей же вере, –И по моей. Довольно лицемерий!Надоедает мне твоя игра,Признай себя во мне, – давно пора!Наш общий друг не будет ли доволен?Меня в себе ты отрицать не волен.Не вместе ль мы, не оба ли одно?Один бокал у нас, – одно вино…А ты мне: „милостивый государь“…И в мыслях: „низкая и злая тварь“…А ты себя – уж не творцом ли мнишь?Хорош творец! Ведь вижу я, дрожишь,Боишься даже моего и взораИ каждого прямого разговора.Мы оба тварь. А ежели я низок,Не потому ли я тебе и близок?А зло… Но до банальности такойНе доходили мы еще с тобой.Нет, милый друг, давай пойдем сейчасК тому, конечно, кто обоих насВ игре приятной смешивал не раз…Ты убедишься. Сам ты говорил…»»Но Дант с гримасою его остановил:«Однако, милый, не спадайте с тона,На вашем месте я бы без уронаПодробности такие опустил».Тот головою покачал уныло:«Вот, быть непонятым – судьба моя!Ведь это он же говорил – не я!А мне, вы думаете, очень милоВот так встречаться с этим двойником?И до сих пор я не забыл о нем,Я даже здесь порой дрожу, – боюсь,Что к старому кошмару возвращусь».

«Но не видали здесь его ни разу? –Дант подхватил. – Не бойтесь, он сюдаНаверно не придет. А вас я сразуНе мог понять, не видев никогдаСебя вдвойне. Простите замечанье.Оно не стоит вашего вниманья.Мне просто сделалось слегка противно…Детали ваши чересчур интимны.Но слушаю я дальше».

Тот безгневноВсё принял, спорить с Дантом не желаяИ прежним голосом, как бы плачевным,Трагическую повесть продолжая,Сказал: «Вы правы, лучше бы о нем,Об этом подлом двойнике моем,Совсем не вздумал я упоминать.Но я хотел вам всё, до дна, сказать.Здесь нет его, какое облегченье!Хоть в этом от себя освобожденье.

Лишь здесь, когда в Безмерности сижу,В себе я разбираться начинаю.А там, на свете, не желал и знать яТого, что ныне, хоть не всё, а знаю.Об этом, знаемом, я и скажу:Я здесь – за громкие себе проклятья,Для виду – и для рифмы иногда.За тихое себя же оправданье,К которому стремился я всегда.Для этого я, не жалея сил,Искал, хватал, вытаскивал и кралСлова и мысли – у кого угодно,Лишь только были бы они мне годны.И ежели такие находил, –Я искажал их, но приспособлялОпять к тому же самооправданыо.Ведь было же какое-то сознанье!..Но я его старательно гасил.

Я жертвенность единственную знал:Всем жертвовал я собственному телу.Свои дары я в тлен его бросал,Но в то же время маску надевал,Что, будто, делаю такое делоИз скромности: какие, мол, дары!

И так я жил до самой той поры,Когда так жить в привычку обратилось,И ею всё во мне – окаменилось.Но камень – верностью решился звать я,Слыть в людях верным – не красиво ль платье?Другое – быть… А знает ли тот верность,И даром ли дана ему Безмерность,Кто верящих ему давно и слепоОбманывал и грубо, и нелепо,Всё для того, чтоб плоти угодить,Ее веления не преступить?А верящих обманывать легко…Откроется обман? Когда-нибудь!Зачем загадывать так далеко?Сию минуту надо обмануть.

Так вот: привычки в камень обратились.Тогда и знаки сверху прекратились.Должно быть, для меня уж был готовИ океан, и этот черный кров.За что ж еще я ныне здесь качаюсь?Сказал я много. И теперь признаюсь:Мне эта исповедь была нужна.Ее как будто слышит и волнаИ ждет еще какого-то признанья.

За что? Вы видите, всегда за то ж:За неизбытную всей жизни ложь.И за угрюмые мои молчанья…Ведь слову моему велел: служиПокровом ловким, коль сумеешь, – лжи.Ведь я в самой молитве даже лгал:Устами равнодушно повторялСлова святые (если был другойВблизи; один, наедине с собой –Зачем, кому молиться? Я не знал).

Неправда, знал! О, если бы сумелЯ погасить сознанье, как хотел!Насколько был бы я тогда невинней,И, может быть, теперь передо мнойНе черный был бы океан, а синий,И сам я сделался б уже иной…

Но всё равно. Кончаю эту повесть.Я говорил – подсказывала совесть.Вы поняли, как жил я на земле,Вы поняли, что я сижу во мглеЗа весь обман, которым я себяОправдывал. И за высокий дар,Мне посланный, среди других, любя.И вот – я сделал из него кошмар.

Скажу теперь впервые – только вам:Когда я понял, – о, не здесь, а там! –Кто этот дар высокий мне послал,Кто просто от любви его мне дал,И понял, как Пославшего обиделТем, что Любовь великую отверг…Ведь я Его – Его! – возненавидел!Тогда-то здесь, должно быть, и померкПоследний свет – как бы в ответ на это.

Вы слушали. Но вашего ответаЯ не хочу. Предвижу я его.Не говорите лучше ничего.Вы улыбнетесь – я не рассержусь.Но есть слова, которых я боюсь.

Вы скажете, конечно, что во мглеНе видно мне, что нынче на земле.И что мои, как будто, преступленья –Ничтожество и пустяки в сравненьиСо всем, что делается ныне – там.Вы сразу ошибетесь: здесь, в молчаньи,Ловлю я сводов тяжкое дрожанье,И что творится на земле – увы! –Догадываюсь, знаю, как и вы.Прибавите: не слишком ли суровоНаказан я? Делами же своими…Не слишком ли и здесь я занят ими?А если вы произнесете Имя…»Но Данте тут его остановил.В глазах подземника заметив муку,Он властным жестом только поднял рукуИ не спеша проговорил (недаромАлигиери имя он носил,И говорили даже, что со старымВ прямой и родственной связи он был):

«Вы предрешали мой ответ – зачем?Он был готов, и не такой совсем.

Пусть больше не тревожат вас сомненья.Ошибки ваши вовсе не ошибки,Но – говорю вам это без улыбки –Они действительные преступленья.Ничуть не меньшие они, чем эти,Что люди ныне делают на свете.А то и большие, пожалуй… ВамБыл послан дар сознания, а там –Они сейчас как брошенные дети,Иль сами бросившие талисманВ какой-то неизвестный океан.

Вы скажете: „Преступные делаОдин я делал. Смерть их унесла“.Подумайте: не глядя на других,Не видя глубины чужих сердец,Что можно знать? А если у иныхУж стало в сердце шевелиться то же,И было это принято – от васВ какой-то роковой и тайный час?О, столько их теперь, на вас похожих!И вы повинны в том. Да, наконец,Все преступления – одно и то же…Но недвижимая черта легла,Непреступимая для всех веков,Делящая, одна, добро от зла,Святое от преступного… Увы,Ее, черту, стереть хотели вы…Ужель еще не поняли без слов,Что ваша жизнь была одной изменой,Одной изменою Тому…»

Но вдругВолна вздыбилась дымно-черной пенойИ вместе их обоих залила.Но, отходя, с собою унеслаЛишь одного. Где Данта новый друг?Чуть виден на гребне, вдали качаясь.И голос слышался, всё отдаляясь,Рыданьями как будто прерываясь:«Изменой, да… А Он меня любил…И как любил! А я Его обидел!Пусть лучше бы меня… Он ненавидел…А Он любил…»

«И любит до сих пор!» –Дант крикнул уплывающему вслед.Но был ли им услышан, или нет?Его ничей не различит уж взор.

Так с первым кончил Данте разговор.

II