Идущая - Мария Капшина

— И потому речь должна быть не менее регламентирована, чем поступки?

— Не только поэтому, мой принц. Речь есть отражение мысли. Форма, в которую мы отливаем свои размышления. Если форма нехороша, то и мысль окажется никуда не годной. Форма без содержания лишена дыхания Наамы, безжизненна, но содержание без формы не может существовать. Долг благородного человека — охранять форму во всем. От мыслей, до жестов и слов. Иначе мир скатится в первобытный пепел, и Верго поглотит всё.

— Значит, такие люди, как, например, Ликт, приближают гибель нашего мира?

— Отнюдь, мой принц. Твой дурно воспитанный друг может поступать наперекор правилам, но у него нет силы разрушать обычай. Он сам вскормлен этим обычаем и не представляет жизни иной. Даже поступая вопреки установленному, он помнит установления, и лишь потому не теряет направления. Такие бунтовщики не страшны, как не страшны для равновесия мира восстания простонародья. Они напротив сходны с очистительным огнем: разрушая прежнее, они возвращают мир к истокам. Страшны другие. Те, что нарушают заветы не оттого, что Килре толкает их на поступки наперекор, а оттого, что попросту не думают о них. Им нет дела до правил, они создают собственные. Есть люди, что не замечают границ, оскорбляя Кеила, сносят двери, не уважают чужих владений, поступают по-своему всегда, не помнят традиций, не почитают Вечных, пренебрегая ритуалом. Люди, которые ни во что не ставят ни знатность и благородство, ни доброе имя и богатство, ни этикет и обычаи. Они — подлинные разрушители, ибо враг их — любой порядок, любое устоявшееся бытие. Человек, способный отказать герцогу, но не гнушающийся нашада, не выказывающий почтения императорам, но с рабом держащийся, словно с равным, — вот подлинное несчастье. Люди такие страшны тем, что не всегда возможно отличить их: они не станут нарушать все порядки, как это делают бунтари, вдохновленные Килре, бунтующие назло. Если порядок им не мешает, они способны молчать и не выделяться ничем, но как только что-то потревожит их покой, они проснутся, и никакие уже воззвания к совести не переубедят их. И тогда они делаются способны разрушить мир.

— Ты говоришь о Реане? — хмуро спросил Раир.

— Я говорю обо всех людях такого рода, мой принц. Судя по тем историям, что рассказывают о Реане, она принадлежит к таковым бунтовщикам, способным обратить всё в пепел. И я говорю о Реде, которая несомненно была такой же. Она пренебрегала обычаем, не считалась с чинами и знатностью, что и погубило её. Она расшатала государство, переступая устои и нарушая границы.

— Это натяжки, Занота. При желании можно подогнать под эту мерку чуть ли не каждого. Нет ведь на свете людей, которые выполняли бы все предписания и не нарушали ровным счетом никаких обычаев!

— А жаль, мой принц. Если бы люди прилежнее выполняли то, что должно, мир был бы куда устойчивей, и давно уже пришел бы к покою. И мои мысли — вовсе не "натяжки", как ты изволил их назвать. Напротив, идеи эти лежат на поверхности. Ведь если бы не была Реда таковой разрушительницей, неужто возникла бы легенда о Возродившейся, которая вернётся, чтобы разрушить мир? Лэнрайна ол Тэно не была чрезмерно жестокой или необычно коварной. Да, это вовсе не идеал правителя, как полагали некоторые еретики. Но в её поступках, если рассуждать о коварстве и жестокости, не было ничего, что выделяло бы её резко из череды других правителей. И жестокость, и коварство — не редкость среди императоров и королей. Достаточно припомнить Люалоре Арнского или Танерту Везаренол. Не будь Реда разрушительницей, её не именовали "пришедшей, чтобы разрушить мир" и "дочерью Верго" [Верго — пустота, пепел, ничто, хаос, Бог-Которого-Нет].

— Мне неприятно это слушать, — сказал Раир, прервав возникшую паузу. — Реана странная и дикарка, но не Возродившаяся, не разрушительница. Она и не думает разрушать традиции, ей до них никакого дела нет!

— "Нет дела"? — повторил Занота, но завершать мысль не стал. Раир и сам запнулся, поняв, что его тезис pro и в самом деле обернулся contra, неожиданно для неудачливого оправдателя.

— Мне внушает опасения другое, мой принц. То, что тебе довелось пожалеть Возродившуюся — не беда само по себе. Беда в том, что ты заразился от неё некими недостойными идеями. Ты больше не считаешь знатность определяющим фактором в выборе манеры общения с людьми. Должно уважать труд и земледельца, и сапожника, но непозволительно забывать о пропасти, разделяющей благородного человека и человека простого. Эти отличия и эти границы проложены самими Вечными, мой принц! Странствуя, ты принужден был общаться с людьми, в том числе, и недостойными. Сейчас нет необходимости в этом. Нужда в подобных сторонниках не исчезла, но нет более необходимости приближать их к себе. Более того, подобные, с твоего позволения, знакомства, становятся даже нежелательными. Мой принц, теперь, когда ты дома, тебе лучше было бы заручиться поддержкой сильнейших родов Торена и страны…

— Занота, политическая поддержка — это одно, а друзья — несколько другое. И если в первом я буду руководствоваться интересами государства, то во втором я намерен прислушиваться только к собственному мнению.

— Это сыграет против тебя, мой принц, — покачал головой Занота. — Даже простой народ не оценит этого. Людям нужно видеть, насколько ты велик, но они не поймут тебя, если ты снизойдешь до их уровня. А дворяне… Мой принц, представь, сколько возмущений это повлечет за собой: что же, неужто древность рода и чистота линии не важна, если сам Раир Лаолийский зовет личным другом человека без второго имени? Такие друзья, мой принц, — это дестабилизирующий фактор, да будет Хофо свидетелем. Будь осторожнее, мой принц, дабы самому не стать разрушителем, подтачивающим покой. Подобные мысли страшны тем, что грань между истиной и ложью в них размыта. Бойся нечеткости, мой принц! В ней основа беспорядка.

— От друзей я отказываться не намерен.

Занота вздохнул.

— Что ж, быть может, с помощью Тиарсе, мы найдем, как решить и эту проблему…

Из-за двери послышался какой-то шум, голоса ("Так уж и занят? Да уж меня-то, клянусь зубами моей бабки, Раир уж точно будет рад видеть! Плевал я на твой приказ, ты, ошибка жестянщика! Дай я пройду!").

Раир со смешком поднялся с кресла:

— Надо его впустить, пока он не натворил чего-либо противозаконного.

— Лучше будет, если это сделаю я, мой принц. Тебе следовало бы больше заботиться о своем достоинстве.

Раир пожал плечами, послушно сел обратно в кресло, и надел несколько преувеличенное выражение монаршей снисходительности. Он достаточно знал своего учителя, чтобы понять: несмотря на то, что Занота всерьёз озабочен, ему тоже смешно.