Идущая - Мария Капшина

— Идут следом. Но ты можешь уже успокоиться: нас они не найдут.

— Как это? Ты наколдовал что-то? А почему я ничего не заметил? И что ты наколдовал?

— Небольшую иллюзию, — Раир помедлил, словно от неловкости, как если бы сам он не был уверен в разумности своего поступка. — Оранжевые колпаки и оранжевые широкие манжеты. Только иллюзия, и ничто больше! Зато никто и не подумает искать нас под личиной нашада — даже если кто-то из магов знает меня в лицо…

— Что?! Нашада?! Я не буду нашада! Убери эту гадость! Я, может, не герцог, но я свободный человек, клянусь пятью стихиями, и душа у меня имеется, не буду я даже на недолго изображать нашада, я не был никогда и не буду никогда неприкасаемым! Я свободный человек!

— Ликт, — не очень приветливым голосом сказал Раир, придерживая разбушевавшегося парня за плечо и не останавливаясь. — Я — принц крови.

За тысячу шагов от порта он снял иллюзию, разрушив её с особенным удовольствием. Он и сам не понимал, как ему могла прийти в голову такая безумная идея, и не слишком был рад, что поддался первому импульсу и решил проблему так. Но расчет оказался верен: маги Ксондака действительно знали Лаолийца в лицо и даже видели его издали уже и после того, как была наведена иллюзия, но не узнали его, хотя оранжевая отделка была единственным, что Раир поменял во внешности. Любой здравомыслящий человек замечает в нашада только знаки его касты. В лица всматриваться нет охотников. А вдруг, пока будешь всматриваться, коснешься ненароком? Как для лаолийца с непривычки кажутся на одно лицо все гартаоэ, а для илирца — все жители Арны, так для любого человека на Центральной равнине и в окрестностях на одно лицо были все нашада. Да и к тому же, маги искали дворянина. Человека, а не нашада.

А Раир долго удивлялся потом своему поступку. Позже, уже в Торене, обдумывая разговор с Занотой, он вспомнил эту историю и подумал: возможно ли, что он и в самом деле заразился от Реаны некими крамольными идеями?..

__________________________________________

— А почему ты сам не участвовал в операции, святейший Мастер? Или магия перестала входить в число способов [способы познания: магия, наука, искусство, философия. Звание Мастера получает освоивший все.]?

— Ваше высочество изволили забыть мои слова: я не вправе выступать против Лаолийца открыто. Он не еретик, он не богохульствует и не порочит истинную веру, и столь же чист перед церковью, как и Ваше Величество.

— Он исповедует ересь Тоа Илирского — разве это нельзя использовать как формальную причину?

— Нет, Ваше Величество. Учение Тоа не является ересью. Оно отдельно от церкви.

— Так объяви его ересью и получишь желанный повод!

— Это ваше желание, Ваше Величество, но не желание церкви. Церковь же сторонится мирских дел. Долг церкви — оберегать покой человеческих сердец и хранить беспристрастие.

— Ррагэ!

— Не поминайте имени нечистого, Ваше Величество! — тут же встрял Ксондак с искренним желанием спасти заблудшую душу.

— Если бы ты рискнул, святейший Мастер, — сказал Шегдар, сдерживая злость, — Лаолиец был бы уже мёртв!

— Долг церкви — хранить беспристрастие, — повторил Ксондак. — Ваш же долг, как императора — действовать и искоренять скверну. Вы же попустительствуете ведьме и дочери нечистого, Возродившейся! Неужто вы жаждете свершения пророчеств и конца времен?

— Я жажду восстановить Империю и избавиться от Лаолийца, о чём ты прекрасно знаешь! А вот ты стремишься переждать бурю в шалаше, святейший Мастер! Или ты надеешься уцелеть, бездействуя? Что ты молчишь?

— Смирение пред гневом сильных и почтение к земным властителям суть украшения слуги Вечных, — возгласил Ксондак, приподнимая руки к небу.

— Я не всегда столь терпелив, как в охоте на Возродившуюся, святейший Мастер, — доверительно сказал Шегдар. — В критический момент я вспомню твои советы и разрублю узел.

— Да укрепит Хофо ваш разум, Ваше Величество, — ответил Ксондак, и глаза его ясно говорили, что вызов принят.

— Да укрепит Таго мою руку! — отозвался Шегдар.

Ксондак помолчал, склонив голову.

— И ещё, Ваше Величество. Вы следите за ситуацией в Дазаране? — не дождавшись ответа, Мастер продолжил:

— Вам не кажется целесообразным принять какие-либо меры?

— Например? — саркастически скривился Шегдар. — Объявить войну первым?

— Вашему Величеству следовало бы более пристально внимать Мудрому, а не Яростному [Хофо и Таго соответственно], и вы увидели бы другое решение. Уменьшить пошлины для дазаранских купцов и повысить цены на их камни, пряности и ткани.

— И тем самым признать поражение, ещё не начав войну? — возмутился Шегдар. — Уж лучше перебить тех зангских умников, которые подали Дазарану эту идею — добиваться новых позиций на мировом рынке! Я ожидал от тебя большего, святейший Мастер! После таких уступок Занга потребует себе если не весь Форбос, то, по крайней мере, право устроить там и свою колонию. И к Верго тогда наш контроль над Науро!

— А если вы не пойдете на эти уступки, Ваше Величество, то к Верго отправятся ваши планы по восстановлению Империи, потому что Кадар не выдержит атаки на четыре фронта. Или вы думаете, что Лаолийца надолго задержит армия Арны? Или что Занга откажется присоединиться к морским атакам Дазарана? Или что даже тогда Нанжин Арнский не сумеет убедить Совет Арнакии отказаться от нейтралитета?

Ксондак нок Аксот говорил бесстрастным голосом, не глядя на багровеющего императора.

Шегдар неожиданно вернулся к нормальной окраске и позволил себе усмешку.

— А ведь насколько всё было бы проще, святейший Мастер, — задумчиво сказал он, — если бы ты проявил должное рвение в охоте на Лаолийца.

__________________________________________

А при торенском дворе в Лаолии покой царил на удивление. Никаких интриг, одни интрижки. Правящий род в Лаолии любили, а Раир и вовсе считался одним из величайших рыцарей современности. И в значительной степени потому, что Раир, в отличие от нескольких своих предшественников, не пренебрег древней традицией: если король умирает задолго до нового весеннего равноденствия, принц должен отправиться в странствие или хотя бы на маленькую войну. Особенно, если прежде он себя зарекомендовать не успел. Раир успел. При дворе он проводил ощутимо меньше времени, чем на дорогах соседних и не очень государств. И умудрялся, тем не менее, сохранять за собой славу одного из обходительнейших людей; слава эта подкреплялась каждым его очередным визитом домой.

Через месяц после возвращения в Торен он тосковал по делу, с нетерпением ждал коронации, трепался с Ликтом, спорил с Занотой и принципиально не понимал намёков на то, что Лаолию понадобится наследник, и надо бы Раиру присматриваться к девицам. Девицы все были на одно лицо — обильно напудренное, круглое и глупое, — одинаково хихикали невпопад, краснели и размахивали ресницами. Даже Ликт, вначале испытавший феерический восторг при мысли, что сможет флиртовать с благородными дамами, быстро разочаровался в этом утомительном и бесполезном занятии. Имелись ещё дамы, которые на людях вели себя так же, как и девицы, но в отсутствие строгих свидетелей забывавшие не только о стыдливом румянце и очах долу, но и о некоторых других установлениях истинной веры. Дамы эти вполне устраивали Ликта, который, в процессе обучения этикету оттачивал на них свои таланты светского человека, и нагоняли тоску на Раира, который из всех столичных обитательниц по-настоящему общался только со своей кузиной, своевольной и умной вдовой лет примерно двадцати семи.