Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Переговорный процесс представителей югославского посольства с Кадаром и Андроповым шел без остановки, в последнее время обозначились конкретные сдвиги: по распоряжению советского командования сняли оцепление вокруг посольства, и хотя отдельные группы военных появлялись на площади, это никак не напоминало неприступное кольцо по границе дипмиссии днями раньше; не осталось в зоне видимости ни одной бронемашины, а неприглядные разрушения от танковых выстрелов, аккуратно заделали. Восстановленную стену оштукатурили и, так как погода позволяла — покрасили. Ремонт делало командование советскими войсками. Все вокруг говорило за изменение к лучшему. Жизнь в Будапеште налаживалась: пустили общественный транспорт, открылись магазины, школы. Горожане стали свободно передвигаться по улицам, хотя кое-где все еще можно было наткнуться на грозные танки. Схваченных во время ноябрьских событий в ближайшее время обещали выпустить на свободу. Венгерская Партия Труда стала пополняться новыми членами. Кадар одной рукой бил, а другой гладил, и то, и другое производило впечатление на обывателя.

Шепилов и Громыко заверили маршала Тито, что советское руководство хочет выйти из инцидента красиво, намекнули, что новое венгерское руководство не станет цепляться за сотрудников государственной безопасности еврейской национальности и вычистит евреев из центрального аппарата правительства. Поговаривали о новой либеральной газете, крестьянам обещали выделить дополнительные наделы земли. На прошлой недели в опере дали первое после кровавых событий представление, в столице заработало три кинотеатра.

Весь этот ком новостей создавал позитив. У беглецов забрезжила надежда на спасение. Ведь гарантии дал лично Кадар, о них говорил Шепилов. Первым не выдержал заточения венгерский министр культуры.

«Никто нас не тронет!» — после очередной сводки новостей заявил он и попросил югославских дипломатов узнать, что будет его ожидать, если он отдаст себя в руки социалистических властей? Ответ был жизнерадостный — будет прощен, но на руководящую работу пусть не рассчитывает. Такой ответ вполне устраивал — можно будет свободно ходить по родному городу, обнять друзей, понянчить детишек! Утром министр культуры и его жена покинули югославскую миссию. Они вышли за двери, пересекли площадь. Из окон за парой с волнением наблюдали товарищи.

— Наверное, уже с родными обнимаются! — завистливо проговорил писатель Миклош Гимеш. Откуда было ему знать, что за первым же поворотом к паре приблизились люди в штатском и предложили сесть в машину, обещая довезти до дома. Только машина домой не поехала.

Это было три дня назад. За эти дни узники многое передумали, они томились заточением, все нестерпимей хотелось покинуть унылое укрытие, да и югославские дипломаты порядком устали от непрошенных гостей. Сначала было интересно:

«Это премьер-министр!» — незаметно, одними глазами показывал один.

«А вон — министр земледелия», — пояснял другой.

«Седой — директор банка!»

«Если станет опять банкиром, как думаешь, подкинет деньжат?» — хихикал дипломат с вытянутым лицом.

«Догонит и еще даст!» — шутил другой.

Но постепенно уважения и интереса у дипломатов поубавилось. Однообразные дни сменяли один другой, люди стали уставать друг от друга. Дипработники перестали тепло, как раньше, реагировать на беспомощные, источающие надежду глаза, старались не замечать обреченно-страдальческие лица. Один посол, понимая возложенную на него степень ответственности, не терял присутствия духа, был мил и участлив.

В очередной раз бывшим членам правительства были даны гарантии неприкосновенности. От министра культуры передали восторженное письмо, в конце которого его хрупкая жена, написала своим детским почерком: «Целую, целую, целую!» Теперь уже каждый понял, что уходить из укрытия не опасно, — и они решились. Посольство уведомило венгерские власти, те снова подтвердили гарантии и больше того, пообещали подать к дипмиссии автобус, с тем, чтобы развезти всех по адресам. Югославский посол предусмотрительно заручился в МИДе согласием на сопровождение бывших членов правительства дипломатами. Все складывалось замечательно. Иосип Броз Тито был удовлетворен своей миротворческой миссией, в очередной раз он показал себя влиятельным и сильным политиком. Напоследок посол организовал небольшой фуршет, на котором немного выпили.

— В конце концов, сколько можно прятаться? — чокаясь с Надем, говорил Миклош Гимеш. — Хватит!

Автобус подрулил к зданию в 16–30. В 17–00 Надь и его спутники в сопровождении дипработников расселись на сиденьях. Автобус, фыркая, завелся и медленно покатил через площадь. Как было хорошо на улице, ласково светило солнце, казалось, что все люди вокруг улыбаются! Второй секретарь Югославского посольства держал в руках недопитую бутылку вина и по чуть-чуть к ней прикладывался. Надь, Санто Золтан, Миклош Гимеш и остальные, зачарованно глядели в окна — как истосковались они по вольному воздуху! Как же хорошо вокруг!

Автобус свернул в переулок, потом, объезжая разрытую канаву, — в другой, проехал пол-улицы и затормозил — дорогу перегородил кривобокий зеленый бронетранспортер. В одно мгновенье со всех сторон появились солдаты. Двери автобуса распахнулись, вовнутрь ворвались шесть офицеров. Старший, полковник, приказал ошеломленным югославским дипломатам покинуть транспорт. Пожилой советник посольства стал возражать, доказывая, что имеет дипломатическую неприкосновенность и по международному праву… Но полковник грубо перебил его:

— Если не выйдешь, на обратном пути подорвешься на мине!

Майор и капитан, стоящие рядом, достали пистолеты.

Дипломаты ушли. Второй секретарь югославского посольства, как оплеванный, стоял на дороге, пытаясь извергать проклятия. Потом, глядя вслед изрыгающему дым автобусу, достал из сумки бутылку, прихваченную с прощального посольского фуршета, открыл ее и залпом опустошил содержимое.

— Нае…ли! — на чисто русском языке выговорил дипломат.

Пленников привезли в советский военный гарнизон и водворили на гауптвахту. Серов тут же связался с Хрущевым.

— У нас — порядок, все под замком!

— Прям, все?

— Так точно! Что дальше делать? Кадар требует передать пленных ему, настроен плохо.

— Передавать не будем!

— На всякий случай, я бы увез их из Венгрии.

— Куда?

— Может, переправим в Румынию? Там есть курортный городок Сагов, подберем гостиницу с хорошей территорией и поселим, пусть пока там побудут.

— Действуй! — согласился Хрущев.

— Тито раскричится, — тихо добавил генерал.

— Ну, что я сделаю? Что?!

В Кремле к этому событию готовились специально. За неоценимый вклад в развитие Вооруженных Сил и в связи с шестидесятилетием со дня рождения, Георгию Константиновичу Жукову присвоили четвертую Золотую Звезду Героя Советского Союза! Ни один человек не получал столь высокой оценки. По три Золотых Звезды имели асы авиации Кожедуб и Покрышкин, с тремя Звездами Героев Социалистического Труда ходили выдающиеся ядерщики Курчатов, Духов, Щелкин, Харитон, а тут такая немыслимая оценка — четвертая Звезда Героя! И ведь было за что — Жуков есть Жуков! Недаром Георгия Константиновича в народе величали Маршалом Победы. На какой бы опасный участок он ни приходил, везде его ждал успех.

Маршал с утра принимал поздравления. Первыми к нему приехали члены Президиума и секретари Центрального Комитета. Объятья были горячими, поцелуи крепкими. Этот почтительный визит был данью уважения великому полководцу, сделавшему невероятное и во время Отечественной войны, и сейчас — понадобилось всего полдня, чтобы в Венгрии воцарился порядок. Куда только не посылала маршала Родина, в каком только пекле он не побывал! Очень хорошо сказал Маленков, назвав маршала Георгием Разящим! Перечисляя заслуги, много говорил Каганович. Микоян был растроган до слез, и, конечно, Никита Сергеевич сильно выступил, произнес цветастую речь и про героизм, и про терпение, и про принципиальность, и про дружбу, не раз вспомнил о жуковской порядочности, как вырвал тот из лапы НКВД Рокоссовского; припомнил арест Берии, где Георгий Константинович выступал на первых ролях.

Много сказали хорошего, теплого, но все это, по образному выражению Хрущева, было прелюдией, потому как в четыре часа в Георгиевском зале, на слове «георгиевский» Никита Сергеевич сделал ударение, маршалу будет вручена награда. Широко улыбаясь, Хрущев добавил:

— Отныне Георгиевский зал будем называть Жуковским!

Первому Секретарю, который обнимал и тискал маршала, и виновнику торжества бурно аплодировали.

После отъезда высшего руководства Жуков принял Серова, начальника Генерального штаба маршала Соколовского, начальника Политуправления Армии и Флота Желтова, генерала Крюкова с женой, певицей Руслановой и Костю Телегина, затем на аудиенцию поспешили Главкомы родов войск. Около двенадцати приехал старейший маршал Семен Михайлович Буденный, а сразу за ним обнимали полководца генералы Москаленко и Батицкий. Маршал артиллерии Неделин явился во главе отряда ядерщиков: Курчатова, Ванникова, Завенягина, Славского и академика Келдыша. После в кабинет допустили некоторых министров и руководителей государственных ведомств. Наконец появилась любимая Галина и прекратила шествие, увезла мужа домой, чтобы он перевел дух и к четырем часам выглядел красавцем.