Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Однако сокрушительное поражение в Греции и на Крите ослабило влияние Англии на Турцию. Гитлеру, с другой стороны, было жизненно важно заключить пакт о ненападении с Турцией, чтобы осуществить операцию «Барбаросса». Соглашение, подрывающее сотрудничество Турции с Англией, снимало потенциальную угрозу его правому флангу. Приманкой служило предложение греческой Фракии в обмен на право переброски войск и военных грузов через Турцию. Как и болгары, турки упорно не соглашались ни на какие условия, которые могли бы затронуть их отношения с русскими. Они боялись, что такое соглашение или приведет к англо-советскому сотрудничеству, или вызовет восстание, как в Югославии{1318}.

Иден был застигнут врасплох. Он не оценил всю глубину подозрений турок относительно Советского Союза после визита Молотова в Берлин; кроме того, он склонялся к мысли, что готовится советско-германское соглашение за счет Турции. Его отчаянные попытки в последнюю минуту свести вместе Турцию и Советский Союз провалились. Турки, как отметили в Форин Оффис, «всячески выказывали свое недоверие к русским». 16 июня Кэдогану пришлось признать неудачными запоздалые потуги вдохнуть жизнь в останки Балканской антанты. Как ему показалось, турки стояли «на пороге подписания соглашения с немцами, явно не собираясь ничего говорить об этом Москве»{1319}.

Гитлер откладывал пакт с турками до самого последнего момента перед началом операции «Барбаросса». А уж тогда от них потребовали подписать соглашение «немедленно». Чтобы предупредить реакцию Советов, а также сделать более податливыми турок, была организована утечка в прессу информации о заявленных Молотовым ранее претензиях на базы на Босфоре. Спешка при подписании соглашения позволила туркам ограничиться пактом о ненападении, сохранить нейтральную позицию и избежать пресловутых секретных протоколов, к которым вынудили их балканских соседей{1320}. Турки испытали откровенное облегчение после объявления войны. Саракоглу, сообщал в Берлин Папен, «вынужден был отключить телефон, чтобы избавиться от поздравлений». До самого последнего момента он явно боялся советско-германского соглашения на принципах, предложенных Молотовым во время его визита в Берлин, которое перенесло бы войну в Средиземноморье и поставило под угрозу суверенитет Турции{1321}. Это был несомненно поразительный успех турецкой дипломатии, хотя в конечном счете, как и в XIX веке, важнейшее геополитическое положение Турции сделало ее площадкой для игр великих держав. То, что ей удалось сохранить нейтралитет на все время, пока шла война, — результат не только искусной дипломатии, но и неожиданной поломки германской военной машины на русском фронте.

Британское правительство твердо намерено было помешать германо-советскому соглашению, подрывавшему его стратегию на Среднем Востоке. Сталин, стараясь задобрить Германию, признал прогермански ориентированное правительство Рашида Али после переворота в Ираке в начале мая, и это придало вес идее о создающейся новой советско-германской общности интересов. Батлер предупредил Майского, что такие действия произвели «чрезвычайно неприятное впечатление»{1322}.

Однако все попытки Идена выжать из Майского информацию о намерениях Сталина на их встрече 27 мая не принесли плодов. Майский пришел в сопровождении своей «тени» Новикова, явно чувствовал себя как в смирительной рубашке и перешел к обычным жалобам по поводу кампании в прессе, возбуждавшей всевозможные слухи, от предположений, что переговоры о германо-советском военном альянсе идут полным ходом, до предсказаний скорого нападения Германии на Украину и Кавказ. Идена вряд ли устраивал такой поворот, а Майского отнюдь не успокоило заявление Идена о грядущей эвакуации с Крита, явно ставившей Англию в уязвимое положение, если речь зайдет о возможном мире с Германией{1323}.

В июне англичане рассматривали назревавший конфликт на восточном фронте почти исключительно с точки зрения средневосточных перспектив. Как опасался Криппс, после сокрушительных поражений, которые потерпела Англия, уже ничто не мешало Сталину вести активную политику на Среднем Востоке. Вместо того чтобы делать «действительно опасные экономические уступки», он мог соблазниться возможностью пропустить немецкие войска через южную Россию к Персии и Ближнему Востоку. Только «решительная политика на Среднем Востоке» могла предотвратить такое развитие событий{1324}. Криппс сообщил Идену, что Сталин «не подвержен ни прогерманским, ни про-каким-либо-еще настроениям, кроме просоветских и просталинских. Он питает не больше симпатии или антипатии к нам, чем к Германии, и всегда будет стараться использовать любую страну, чтобы достичь своей цели — оставаться в стороне от войны так долго, как это будет возможно, не подвергая опасности свой режим или советскую власть». Тем не менее, оба согласились, что ключ к будущему — в развитии событий на Ближнем Востоке{1325}. Кабинет предупредили о возможности того, что Сталин уступит требованиям немцев и нанесет ущерб английским интересам, разрешив вермахту «…свободный проход севернее Черного моря через Кавказ в Ирак и Иран. Это позволит обойти с фланга наши позиции на Среднем Востоке, и, если так и случится в ближайшем будущем, мы можем не успеть принять эффективные контрмеры»{1326}.

Первейшей заботой Идена было предотвратить германо-советское соглашение, так чтобы не возбудить у Москвы подозрений, будто он стремится втянуть Советский Союз в войну. Тревога его была велика, так как, по его мнению, давление Германии на СССР достигло таких размеров, что русские должны будут «уступить, пока с них не сняли шкуру»{1327}. В разговорах с Майским он старался внушить ему, что у Англии «хватит силы и решимости, чтобы защитить [свое] положение и интересы на Среднем Востоке». Но этот внезапный поворот к теме Среднего Востока, очевидно, совершенно не трогал русских, которые на самом деле не вели никаких переговоров с немцами. Главнокомандующий на Среднем Востоке получил приказ готовиться к оккупации Ирака, которая дала бы Королевской авиации возможность устроить «величайший за все время существования пожар» на бакинских нефтепромыслах. Идея угрожать Советскому Союзу бомбардировкой Баку, имевшая столь тяжкие последствия для Большого Альянса, вновь была оставлена из-за соображений, связанных с проблемой нарушения воздушного пространства Турции и Ирана{1328}.

Взаимные подозрения приводили обе стороны к фатальному непониманию, все больше мешая им должным образом оценить надвигающуюся опасность. Стремление сохранить господство на Среднем Востоке продемонстрировали оккупация Сирии в начале июня и постоянное подзуживание Черчиллем генерала Уэйвелла, чтобы тот начал операцию «Алебарда» — контрнаступление против Роммеля — в середине месяца{1329}. Заговорив о признании Советским Союзом мятежного режима Рашида Али в Ираке, Иден вновь повторил Майскому на их встрече 2 июня, что британское правительство твердо намерено сохранить превосходство на всем Среднем Востоке, включая Иран и Афганистан. Он выразил надежду, что Германии не удастся спровоцировать конфликт между Советским Союзом и Великобританией в этом регионе. Майского гораздо больше интересовало, не уступит ли Англия Германии на Среднем Востоке, как она сделала это в Греции и на Крите. Зная ход рассуждений Сталина, он поспешил уведомить последнего о существовании в Кабинете вроде бы противоречивых истолкований намерений Германии относительно СССР. Черчилль, по-видимому, теперь считал, что не слухи, а вполне конкретные сведения указывают на наступательные цели развертывания германской армии на советской границе. Это только усилило бы в Москве подозрения, будто Черчилль in extremis{1330} старается втянуть СССР в войну в тот чрезвычайно ответственный и деликатный момент, когда в Кремле с нетерпением ожидают предложений Гитлера. Поэтому Майский сделал акцент на другой точке зрения, высказанной Иденом: развертывание войск выглядит «как прелюдия к нападению на Советский Союз», но он склонен «думать, что данное сосредоточение сил — один из ходов Гитлера в "войне нервов" с Советским Союзом и Турцией». В данных обстоятельствах все, что мог сделать Майский, это, не сосредоточиваясь на сути предупреждения и в соответствии со строгими инструкциями из Москвы, заявить, что «товарищ Сталин не трус» и потому не имеет смысла пугать Советский Союз Германией. Красная Армия, напомнил он Идену, хорошо оснащена, «и ей не придется сражаться палками, как в последнее время». По словам Идена, «пока м-р Майский с пафосом произносил это заявление, мне казалось, что он старается убедить самого себя, как всегда»{1331}.