Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Немцы усиленно распространяли дезинформацию, оказавшуюся смертоносным оружием в атмосфере взаимного недоверия и подозрительности. Противоречивые слухи в Москве и Лондоне играли на руку Геббельсу. В своем дневнике он с большим удовлетворением отмечал, что относительно Советского Союза «нам удалось вызвать огромный поток ложных слухов. Газетные домыслы окончательно запутали дело, так что уже невозможно разобраться, где правда, где ложь. Именно такая атмосфера нам и нужна»{1362}. И.Ф.Филитов, корреспондент ТАСС в Германии и, по сведениям германской разведки, заместитель главы берлинской резидентуры НКГБ, 12 июня получил задание «выяснить, ведет или нет Германия активные переговоры о мире с Англией и следует или нет в дальнейшем ожидать попытки достичь компромисса с Соединенными Штатами». Он должен был дать понять, что «все мы убеждены: существует реальная возможность сохранить нашу мирную политику. Еще есть время…»{1363} В отличие от Деканозова, смягчавшего свои отчеты, но все же предупреждавшего об опасности, Филитов дал слухам оценку, вполне отвечавшую ожиданиям Сталина. Угрозу, по его твердому убеждению, следовало квалифицировать как «гигантский блеф» Гитлера. Он не считал, что война «вдруг разразится завтра», просто немцы оказывают давление «в надежде извлечь кое-какую прибыль, необходимую Гитлеру для продолжения войны…»{1364}

Слухи оказались для Гитлера подарком судьбы. С благословения фюрера Геббельс написал длинную статью под заглавием «Крит как наглядный пример», расписывающую мнимые приготовления Германии к войне в Средиземноморье. Она привлекла большое внимание и широко цитировалась, пока издание внезапно не изъяли из газетных киосков, создавая впечатление, будто статья раскрывает государственные тайны. На самом деле она была так ловко написана, хвастался Геббельс, что «враг мог извлечь из нее все, чему хотел верить в данный момент». Затем немцы максимально воспользовались кампанией в английской прессе, опубликовав множество статей, намекавших, будто уже заложены соответствующие основы для продолжения переговоров с Москвой. Игнорируя московское коммюнике, Геббельс в то же время поощрял «непрерывное распространение всяческих слухов: мир с Москвой, Сталина ждут в Берлине, в ближайшем будущем начнется наступление на саму Англию»{1365}.

9 июня Кобулов сообщил Сталину, что, по мнению «Старшины», слухи о переговорах намеренно распускают вермахт и Министерство пропаганды, чтобы скрыть подготовку к войне. Но «теория ультиматума» по-прежнему застила ему глаза. Цитировались слова подполковника Хайманна, начальника Русского отдела Штаба авиации, что Гитлер «предъявит Советскому Союзу требования экономического контроля Германии над Украиной, поставок хлеба и нефти и участия советского флота в действиях против Англии»{1366}. Через два дня последовало открытие, что окончательное решение о вторжении в Советский Союз принято, но, будет ли ему предшествовать предъявление каких-либо требований СССР, — «неизвестно». В ставке Геринга был получен приказ перенести штаб-квартиру из Берлина в Румынию. Второй военно-воздушный флот переведен из Франции в район Познани. Германский и финский генеральные штабы, по-видимому, ведут «интенсивные переговоры». Судя по документам, прошедшим через руки «Старшины», немцы нападут на СССР, на севере из Западной Пруссии и на юге из Румынии, образуя широкие клещи, стремясь в итоге окружить и уничтожить Красную Армию. Чтобы понять, под каким гнетом приходилось работать Кобулову («Захару»), стоит обратить внимание на его отчаянные попытки в заключении рапорта убедить Сталина, что рекомендация «Старшины» упредить немцев не «провокационна», а высказана «от чистого сердца»{1367}.

На следующий день Кобулов подкрепил предупреждение свежей информацией от «Старшины» относительно «окончательности решения о внезапном нападении». Он прямо процитировал слова «Старшины»:

«В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решен. Будут ли предъявлены какие-либо требования Советскому Союзу — неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара»{1368}.

Когда Меркулов 16 июня ознакомил Сталина с дальнейшими сведениями от «Старшины», указывавшими на то, что приняты уже последние меры перед атакой, Сталин вышел из себя и предложил «послать "источник" в Штабе Германских Военно-Воздушных Сил к е….. матери! Это не источник, а дезинформатор». Он полностью пренебрег сообщением, будто Розенберг, печально знаменитый как автор антисоветской главы в гитлеровской «Майн Кампф», уже подобрал администраторов для управления советской экономикой после оккупации. По словам «Старшины», Розенберг пообещал «стереть название "Россия" с географических карт»{1369}. Когда 9 июня Тимошенко и Жуков заговорили со Сталиным об обширной разведывательной информации, тот и бровью не повел. «У меня другие сведения», — прервал он их и отшвырнул подборку донесений разведки. Проигнорировал он и сообщение Зорге, насмешливо заявив, что тот в Японии «обзавелся какими-то заводиками и борделями и еще соизволил сообщить нам дату нападения немцев — 22 июня. И вы думаете, я ему поверю?»{1370}

И все же столь резкая реакция лишь доказывала, что уверенность Сталина пошатнулась. Когда в конце концов 17 июня к Сталину попали весьма впечатляющие рапорты, одновременно с информацией из Лондона, он срочно вызвал Меркулова и Фитина, главу внешней разведки, в Кремль. Сталин потребовал, чтобы рапорты были пересмотрены, так как кажутся «противоречивыми». Он «приказал подготовить более убедительную и доказательную сводку всей разведывательной информации»{1371}. В результате 20 июня появился документ «Календарь сообщений агентов берлинской резидентуры НКГБ СССР "Корсиканца" и "Старшины" о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 г. по 16 июня 1941 г.». Он попал в руки Меркулова через несколько часов после нападения немцев. В итоге он был возвращен Фитиным начальнику Германского отдела Управления внешней разведки и похоронен в архивах для потомства.

Сталин, тем не менее, просто-напросто отказывался воспринимать сообщения, казалось, подвергавшие сомнению мудрость его политики в течение двух предшествующих лет. Разумеется, множество донесений перекраивались ему в угоду, а разведчикам приходилось искать способы не слишком отклониться от истины и исполнить свой долг, все же предупредив об опасности. Конечный результат, однако, оказался обратным ожидаемому. Говоря о вероятности войны, они в то же время пробуждали в Кремле надежду, что еще можно отсрочить ее. Сталин хватался за редкие и противоречивые сведения о недостаточной боевой готовности вермахта. Как он утверждал, немцы якобы не откроют военные действия, пока их танки, авиация и артиллерия еще далеко от границы{1372}.

Он цеплялся и за тот факт, что назывались разные даты вторжения. Противоречивость этих данных как будто оправдывала осторожность Сталина при осуществлении планов развертывания войск{1373}. Наблюдение за Шуленбургом тоже давало повод для неоднозначных выводов. 9 июня, к примеру, Сталин узнал из перехваченной телеграммы, что хотя Шуленбург не получил инструкций начать переговоры, но ему не сообщили и о возможных военных действиях. Кроме того, германский посол продолжал повторять, что СССР «аккуратно выполняет обещания, данные Германии, поэтому трудно изыскать причины для нападения на Советский Союз»{1374}.

Связанная по рукам и ногам, разведка все-таки продолжала самым недвусмысленным образом указывать на грозящую опасность в те несколько дней, что еще оставались до войны. 18 июня НКГБ доложил о спешной эвакуации после 10 июня 34 работников германского посольства вместе с женами, детьми и личным багажом. Исход продолжался, оформлялись визы для других работников. Секретные бумаги заблаговременно отправили в Берлин, прочие сжигались во дворе посольства. Эвакуация, как сказали Сталину, объяснялась следующим: «За последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними». 12 июня работников посольства собрали и велели готовиться к отъезду из Москвы. Коммюнике принесло временное успокоение, но отсутствие реакции на него подстегнуло эвакуацию{1375}. Различные германские миссии засыпали «Интурист» заказами на авиабилеты{1376}. Шуленбург, по слухам, был «очень пессимистически настроен» и боялся в результате размолвки с Гитлером во время их встречи в Берлине оказаться вскоре в концентрационном лагере. Он не исключал даже такой возможности, что через неделю его «не будет в живых»{1377}. Его личный курьер вернулся в Москву несолоно хлебавши. В результате работники германского посольства стали еще быстрее собирать вещи и усиленно хлопотать об эвакуации своих семей. В телеграмме, перехваченной советской разведкой, Россо сообщал в Рим, что «вооруженный конфликт неизбежен и что он может разразиться через два-три дня, возможно, в воскресенье (22 июня. — Г.Г.)»{1378}.