Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Роковой самообман

Сталин и нападение Германии на Советский Союз

Предисловие

Немногие события XX века можно сравнить по значимости с операцией «Барбаросса». Она оказала огромное влияние на ход Второй мировой войны и ее последствия. В связи с пактом Молотова — Риббентропа и нападением Германии на Советский Союз вспоминаются анекдотичные эпизоды: Вячеслав Молотов, советский нарком иностранных дел, пьющий за успех вермахта после оккупации Польши в 1939 г.; генерал Гудериан, вместе с советским коллегой наблюдающий совместный парад Красной Армии и своих танковых соединений в Брест-Литовске в честь раздела Польши; последний состав с советскими промышленными товарами, отправленный на занятые Германией территории и встреченный в ночь на 22 июня 1941 г. гулом германских орудий{1}. Эти эпизоды акцентируют внимание на так называемой теории «ножа в спину», поскольку пакт до сих пор воспринимается как наиболее очевидная и непосредственная причина Второй мировой войны. То, что всего два года спустя Германия и Советский Союз были вовлечены в войну беспрецедентных масштабов, исход которой обеспечил Союзникам победу над нацистской Германией, видимо, одна из иронических гримас истории.

Ступить на эту хорошо вспаханную почву меня побудила публикация в 1985 г. В.Резуном (более известным как Суворов), советским военным разведчиком-перебежчиком, серии статей, впоследствии переработанных в книги. Суворов изобразил Советский Союз в июне 1941 г. не жертвой, а злодеем. Он сделал абсурдное и безосновательное заявление: на протяжении 1939–1941 гг. Сталин тщательно готовился к революционной войне с Германией. Операция «Гроза» была назначена на 6 июля 1941 г., но сорвана нападением самого Гитлера на Советский Союз. Захватывающее открытие: проводя свою внешнюю политику, Сталин, как и Гитлер, следовал генеральному плану достижения мирового господства путем превращения Второй мировой войны в войну революционную{2}.

Я скрестил шпаги с Суворовым сразу, как только он выдвинул свои идеи{3}. Однако восторженный прием «Ледокола» в России и нежелание российских военных историков и специалистов по истории дипломатии ответить ему заставили меня опубликовать в Москве развернутое опровержение под названием «Миф "Ледокола"»{4}. Как бывший мастер дезинформации в ГРУ, Суворов использовал тот факт, что рассматриваемый период окружен мифами и ложными слухами, большая часть которых распространялась в свое время намеренно. Впоследствии они были некритически восприняты некоторыми историками, не только из-за недостатка достоверной информации, но и по причине политической поляризации в эпоху холодной войны, поощрявшей подобный подход. Популярность, завоеванная поверхностным и лживым творением Суворова в России и многих странах Запада, показала, что самая старая и навязшая в зубах ложь — всегда самая живучая. Его книги возрождают старые мифы, последовательно и намеренно нагромождают препятствия на пути к истине, вульгаризируя сложную ситуацию.

Процесс формирования нации, особенно с использованием революционных средств, всегда обрастает мифами. Официальный культ Великой Отечественной войны в Советском Союзе породил и всячески прокламировал общепринятую версию истории войны{5}. Пять десятков лет официально санкционированные воспоминания о войне являлись главной связующей силой в коллективной социальной памяти советского народа. Они скрывали преступления Сталина, прославляя его вклад в победу, и позднее использовались Хрущевым и коммунистическим руководством, чтобы завоевать общественную поддержку. В результате история войны превратилась в причудливую смесь фактов, лжи и «белых пятен», заслоняющих от народа истину. По очевидным причинам эпоха пакта Молотова — Риббентропа и катастрофического начала войны больше всего претерпела от советских историков. Святыня была столь неприкосновенна, что пала последней после развала СССР. Пала, однако, от рук иконоборцев, которые, в пылу развенчания мифов, создали столь же искаженную и политизированную картину войны. В итоге «белые пятна» заполнились ложными теориями (суворовская — яркий тому пример), принятыми как новое евангелие. Суворовские взгляды не заслуживали бы серьезных академических комментариев, если бы их обнародование не совпало по времени с началом Historikerstreit{6}, яростных дебатов о смысле и ходе германской истории{7}. В общем и целом суворовские аргументы подкрепляли аргументы Нольте в пользу рациональности и закономерности политики нацистской Германии. Если Сталин в самом деле замышлял «освободить» Центральную Европу, то решение Гитлера воевать с Советским Союзом не может больше рассматриваться как осуществление идеологических клише «Майн Кампф», или стратегическая глупость, или слишком поспешный акт агрессии. В Германии «Ледокол» помог профессорам Нольте, Хоффману, Мазеру и Посту «простить» Гитлеру поход на Восток как упреждающий удар. Война оправдывается германскими геополитическими интересами и угрозой, которую ненавистный сталинский режим представлял для Германии и цивилизованного западного мира{8}. Австрийский историк Эрнст Топич пошел еще дальше, заявляя в своей книге «Сталинская война», что Вторая мировая война «была по сути советской атакой на западные демократии, в которой Германия… послужила лишь военным суррогатом»{9}. И для новой историографии, и для сути дебатов в целом общей является неспособность привести хоть какое-то новое доказательство в подкрепление подобных утверждений. Разговор сводится, по существу, к теоретическому анализу советской внешней политики накануне войны и обнаруживает жесткую идеологическую заданность.{10}

Когда я писал опровержение на суворовский опус, меня все меньше и меньше удовлетворяла обширная литература о пакте Молотова — Риббентропа и операции «Барбаросса» в целом. Стало ясно, что, развернув дебаты вокруг второстепенного вопроса об упреждающем ударе, Суворов отвлек историков от вопросов фундаментальных. Из них главный, до сих пор ускользающий от их внимания, — какое-либо убедительное объяснение решения Гитлера напасть на Советский Союз. Различный политический климат, по-видимому, порождает разные истолкования. Данный вопрос никоим образом не является центральным в моей книге, и я не претендую на то, чтобы вынести окончательное суждение по этому поводу. Однако, сопоставляя недавно открытые советские архивные источники с германскими, можно было бы восстановить документально подтвержденную последовательность событий, раскрыв обстоятельства, приведшие Гитлера к принятию Директивы 21 в декабре 1940 г.

Главная задача этой книги — освещение политики Сталина накануне войны. После более полувека исследований сталинская политика все еще остается, по словам Черчилля, «тайной, покрытой мраком». «Тоталитарная модель», построенная в эпоху холодной войны, чтобы спроецировать на нового противника вражду, испытываемую к прежнему, ничего не объясняет. Все, на что способны ее приверженцы, это до упора настаивать на родстве марксизма с нацизмом{11}. Почти полное отсутствие сведений о сталинских замыслах и стратегии накануне войны заставляет историков или подозревать его во всех смертных грехах, или соглашаться с Черчиллем в том, что Сталина и его генералов следовало бы гнать как «плохих работников Второй мировой войны, которых обвели вокруг пальца по всем пунктам: в стратегии, политике, способности предвидеть будущее»{12}. Скупые свидетельства, появившиеся вскоре после смерти Сталина, исходили от военных. Маршалы воспользовались своим могущественным положением после прихода к власти Хрущева, чтобы снять с себя ответственность за катастрофу 22 июня и свалить всю вину на Сталина. Но обильные военные мемуары — книги и статьи — рассматривали события сугубо с военной точки зрения{13}. В дальнейшем акцент на теоретический фундамент и ментальные корни конфликта увел дебаты в сторону от реальных предвоенных событий. Не делалось серьезных попыток проследить изощренную политическую игру, затеянную Сталиным и связанную с его военной стратегией и политическим видением ситуации. Отсутствие четких сведений о сталинской политике в итоге завело историков в тупик{14}.

Главное достоинство данной книги — последовательный анализ сталинской политики накануне германского вторжения, не только бросающий вызов общепринятым интерпретациям, но и рождающий совершенно новое освещение событий. За исключением вводной статьи, в книге не идет речь о переговорах, приведших к заключению пакта Молотова — Риббентропа, и немедленных откликах на него; беспринципное использование секретных протоколов с достаточной полнотой рассмотрено за последние несколько лет. В центре внимания — год, предшествовавший войне. Серьезный недостаток большинства работ по военной истории и истории дипломатии этого периода — изучение его вне связи с общим контекстом событий. Редко вспоминают, что всего лишь за год Европа подверглась величайшим политическим изменениям в своей истории. Каждое из этих изменений, начиная с Норвегии и Дании на севере, затем вторжения в Нидерланды и Францию и до проникновения на Балканы, непосредственно сказывалось на советской политике. Когда, в конце концов, разразилась война титанов, она стала отправной точкой для историографии, заслонив предшествовавшую ей политическую драму.