Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Он цеплялся и за тот факт, что назывались разные даты вторжения. Противоречивость этих данных как будто оправдывала осторожность Сталина при осуществлении планов развертывания войск{1373}. Наблюдение за Шуленбургом тоже давало повод для неоднозначных выводов. 9 июня, к примеру, Сталин узнал из перехваченной телеграммы, что хотя Шуленбург не получил инструкций начать переговоры, но ему не сообщили и о возможных военных действиях. Кроме того, германский посол продолжал повторять, что СССР «аккуратно выполняет обещания, данные Германии, поэтому трудно изыскать причины для нападения на Советский Союз»{1374}.

Связанная по рукам и ногам, разведка все-таки продолжала самым недвусмысленным образом указывать на грозящую опасность в те несколько дней, что еще оставались до войны. 18 июня НКГБ доложил о спешной эвакуации после 10 июня 34 работников германского посольства вместе с женами, детьми и личным багажом. Исход продолжался, оформлялись визы для других работников. Секретные бумаги заблаговременно отправили в Берлин, прочие сжигались во дворе посольства. Эвакуация, как сказали Сталину, объяснялась следующим: «За последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними». 12 июня работников посольства собрали и велели готовиться к отъезду из Москвы. Коммюнике принесло временное успокоение, но отсутствие реакции на него подстегнуло эвакуацию{1375}. Различные германские миссии засыпали «Интурист» заказами на авиабилеты{1376}. Шуленбург, по слухам, был «очень пессимистически настроен» и боялся в результате размолвки с Гитлером во время их встречи в Берлине оказаться вскоре в концентрационном лагере. Он не исключал даже такой возможности, что через неделю его «не будет в живых»{1377}. Его личный курьер вернулся в Москву несолоно хлебавши. В результате работники германского посольства стали еще быстрее собирать вещи и усиленно хлопотать об эвакуации своих семей. В телеграмме, перехваченной советской разведкой, Россо сообщал в Рим, что «вооруженный конфликт неизбежен и что он может разразиться через два-три дня, возможно, в воскресенье (22 июня. — Г.Г.)»{1378}.

Все больше информации поступало и от Зорге. Как сказал германскому военному атташе в Токио курьер из Берлина, «он убежден, что война против Советского Союза начнется не позднее конца июня»{1379}. Перед самой войной Зорге поспешил уведомить Голикова, что Отт, германский посол в Токио, признался ему: война с Советским Союзом «неизбежна». Японский Генеральный штаб уже обсуждает вопрос, какую позицию займет Япония, когда она начнется{1380}. За день до нападения НКГБ собрал очередной урожай свежей информации: «Из глубины Германии через Варшаву в восточном направлении к границе СССР происходит непрерывное передвижение крупных сил Германской армии». Назывались число составов, пункты их назначения, номера немецких войсковых частей и их соединений. Как обнаружил НКГБ, последняя задача, поставленная германским разведчикам, заключалась в сборе сведений о состоянии железных и автомобильных дорог в России, порядках развертывания Красной Армии, вооружении частей, развернутых на границе, и т. д. Немецкие офицеры вели интенсивную идеологическую обработку войск, главным образом сосредоточившись на теме предательства Советского Союза и близости войны{1381}.

Как мы убедились, Жуков и Тимошенко с 10 июня убеждали Сталина привести армию в полную боевую готовность. 18 июня оба они продолжали отстаивать свою точку зрения на совещании в сталинском кабинете в присутствии членов Политбюро, продолжавшемся более трех часов. Воспоминания Тимошенко об этой встрече дают яркое представление о процессе принятия решений у Сталина и его безжалостном, нетерпимом и оскорбительном обхождении с военными. Тимошенко и Жуков явились в Кремль, вооружившись картами, в мельчайших подробностях изображавшими места сосредоточения немецких войск. Уравновешенный Жуков говорил первым, описывая тревогу в войсках и заклиная Сталина разрешить привести их «в полную боевую готовность». Чем больше он говорил, тем больше раздражался Сталин, нервно постукивавший своей трубкой по столу. Наконец, он вскочил, подошел к Жукову и закричал на него: «Ты что же, пришел пугать нас войной? Или тебе нужна война? Может, тебе орденов не хватает, или звание недостаточно высокое?» Жуков сразу потерял все свое хладнокровие и сел. Тимошенко продолжал настаивать, предупреждая, что оставить войска на нынешнем этапе развертывания — значит обречь их на уничтожение в случае удара вермахта. Это вызвало тираду Сталина, демонстрирующую его грубость и дающую некоторое представление о его сокровенных мыслях:

«Сталин вернулся к столу и грубо сказал: "Это все Тимошенко, он всех подстрекает к войне, надо бы его расстрелять, да я знаю его как хорошего солдата еще с гражданской…" Я сказал [Сталину], что он говорил всем на митинге выпускников академий, что война неизбежна. "Видите, — обратился Сталин к Политбюро, — Тимошенко прекрасный человек с большой головой, но вот с такими мозгами, — тут он показал кукиш. — Я говорил это для народа, нужно было повысить его бдительность, а вы должны понимать, что Германия по своей воле никогда не станет воевать с Россией. Вы должны это понимать". И он вышел. Потом он открыл дверь, высунул из-за нее свое рябое лицо и громко произнес: "Если будете продолжать провоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, полетят головы, попомните мои слова", — и хлопнул дверью»{1382}.

Не допустить провокации, по-видимому, стало главной задачей Сталина в его попытках избежать войны. Его беспокойный дух и безжалостные методы правления были направлены на поиск способов обойти ловушку. Начиная с апреля местный НКГБ доносил, что украинские националисты «распространяют провокационные слухи». Они высказывают предположения, что либо Советский Союз «готовит нападение на Германию», связывая это с заключением пакта о нейтралитете с Югославией, либо «Германия готовит нападение на СССР»{1383}. В украинских школах, сообщали Сталину, поощряется изучение истории и географии «Самостийной Украины», карты которой висят на стенах многих учебных заведений в Кракове.

Ходили слухи, будто 200 активных украинских националистов были посланы на специальные курсы в Берлин, «где… из них будут готовить руководящих работников "Самостийной Украины"»{1384}.

В первых же строках глава Украинского НКГБ выражал опасение, что в случае войны эти националисты будут действовать как пятая колонна. Под началом Степана Бандеры собрался отряд в 1000 чел., получивший оружие от разных преступных элементов, и уже развернул враждебную деятельность против советского строя, запугивая местное население. Скрываясь днем в лесах, по ночам организация терроризировала колхозников, особой мишенью ей служили оставшиеся без защиты семьи тех, кто был осужден во время репрессий{1385}. Перехваченная телеграмма японского консула в Кенигсберге, казалось, подтверждала подозрения. В местных университетах немцы якобы организовали курсы русского языка.

Около 2000 членов «Организации украинских националистов», работавших на заводе Сименса в Берлине, вернулись в Польшу. Шестеро из тех, кого затем послали в Львовскую область, были арестованы пограничным патрулем Красной Армии{1386}. Позже в мае 120 колхозников из колхозов, расположенных в 16 километрах от границы, как сообщалось, не вышли в поле, ссылаясь на «провокационные слухи о предстоящей в ближайшие дни войне с Германией». В Молдавии, гласил рапорт, «в базарный день враждебные элементы распространили провокационный слух о том, что Красная Армия под напором немцев отступает и угоняет весь скот. Население окружающих сел в панике оставило базар, бросилось по селам и начало прятать скот»{1387}.

В результате переговоров с Шуленбургом в середине мая Сталин забеспокоился, что все эти слухи и провокации действительно вызовут войну против воли Гитлера{1388}. Деятельность националистов представлялась особенно опасной, так как ими могла воспользоваться германская армия, которая, как считал Сталин, стремилась втянуть Гитлера в войну. Упорно придерживаясь своей концепции и полагая, что деятельность «бывших членов различных контрреволюционных националистических партий» используется «иностранными разведками в шпионских целях», Сталин приказал НКГБ провести аресты «провокаторов» и отправить их в лагеря на сроки от 5 до 20 лет. Определялись пять категорий людей, подлежащих аресту, в том числе члены националистических организаций, бывшие контрреволюционеры, полицейские и бывшие правительственные чиновники. Не пощадили и членов их семей. Меркулов распорядился немедленно организовать особые лагеря и «выслать» всех подозреваемых туда. Эта операция, в общем и целом, получила приоритет даже над сбором разведывательной информации в тот важнейший период развертывания сил вермахта. Меркулов руководил ею лично, с помощью 208 офицеров, освобожденных от занятий в местных высших школах НКГБ. Разработка операции заняла три дня{1389}. 22 мая Берия издал приказ пограничным войскам НКГБ приступить к операции «по ликвидации вооруженных бандитских групп и аресту участников контрреволюционных, шпионско-диверсионных, повстанческих и иных антисоветских формирований». Около 12 000 подозреваемых и членов их семей были взяты в ту же ночь и отправлены в лагеря на восток. В следующие две недели НКГБ бросил все свои силы на пресечение деятельности националистических организаций в надежде уничтожить угрозу провокации{1390}.