Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Если что и объединяло англичан и русских накануне войны, так это убеждение, будто военным действиям будет предшествовать германский ультиматум и, возможно, соглашение. Даже когда Криппс сообщил Идену достоверную информацию о планах немцев в начале марта{1301}, он испортил весь эффект от своего предупреждения, высказав предположение, что все это может быть «частью войны нервов… немцы организуют кампанию, в результате которой с помощью обещаний и запугивания вынудят [Советский Союз] пойти на альянс. Атака последует, только если давление не возымеет действия». Теория «войны нервов» так хорошо согласовалась с английской концепцией, что это помешало Форин Оффис передать предупреждение Москве, из опасения, что русские «играют в немецкую игру»{1302}.

Подобно тому как случилось в Москве, выводы Объединенного комитета разведки просочились в различные посольства, породив множество слухов такого рода. Толстые папки в Форин Оффис, где собраны всякие прогнозы, полны подобных донесений. Всего один пример: как сообщал Идену 1 мая британский посол в Японии, он узнал «из надежного источника», что «нападение Германии Советской России в ближайшее время не угрожает, а недавние слухи распространило германское правительство, чтобы: а) усилить страх Советов перед вторжением; б) заставить Советы присоединиться к Тройственному союзу и в) стимулировать поставки сырья». Предвзятость мешала верно оценить самые откровенные признания, не давая заметить очевидное. «Компания Макса считает, — цитировал посол свой источник, — что вторжение — дело решенное, но, по их мнению, по крайней мере столько же шансов на то, что Сталин не будет сопротивляться», — таким образом, а priori предполагалось существование синдрома ультиматума. Даже когда немецкие источники «отвергали мысль, будто все это — часть войны нервов», посол настаивал на том, что «это, тем не менее, кажется более вероятным объяснением»{1303}.

Немногие задумчиво хмурили брови, наблюдая широкомасштабные приготовления немцев. Проф. Постан, известный медиевист из Кембриджа и глава Русского департамента МВЭ, осмелился предположить, что Гитлера толкают к войне «почти исключительно по сугубо военным причинам, т. е. потому, что желательно разделаться с Советами, а с военной точки зрения, в нынешний сезон представляется гораздо более благоприятный случай для этого, чем в последующие годы». Пытаясь примирить возрастающий поток неопровержимой информации с предвзятыми концепциями, разведка предпочла занять выжидательную позицию, высказывая мнение, что еще не решено, «подвергнется ли Россия нападению или ее угрозами убедят уступить желаниям немцев»{1304}. Пусть и не доводя свои аргументы до логического конца, Кэвендиш-Бентинк, председатель Объединенного комитета разведки, задавался вопросом, почему германское Верховное командование возлагает столь тяжкое бремя на экономику, увеличивая размеры армии до 250 дивизий. «Русские, — отмечал он, — и в лучшие времена могли свести с ума тех, кто имел с ними дело, а Гитлер, человек мстительный и злопамятный, наверняка может предъявить им большой счет за уловки и двойную игру, которые они несомненно позволяли себе после августа 1939, пока считали, что поставили немцев в невыгодное положение. Кроме того, Гитлер рано или поздно вернется к заповедям "Майн Кампф": on revient toujours à ses premiers amours!{1305}»{1306}

Точно так же и Черчилль размышлял, не указывает ли массовое сосредоточение войск на решение Гитлера захватить Украину и Кавказ, «тем самым обеспечивая себя зерном и нефтью». Но он колебался, полагая, что скоро грядет «либо война, либо стычка»{1307}.

Любые сведения, не укладывающиеся в схему, отбрасывались. Когда, к примеру, один шведский бизнесмен сообщил о признании Геринга, что Германия нападет на Советский Союз около 15 июня, Иден небрежно заметил: «15 июня называют так часто, что это становится подозрительным». Такая же информация от Коллонтай, советского посла в Стокгольме, была отвергнута на том основании, что, «если м-м Коллонтай говорит, что не знает о каких-либо политических переговорах, это еще ничего не значит»{1308}. Даже когда вероятность вторжения стала очевидной, в Форин Оффис это интерпретировали так:

«Последние сведения нашей разведки о передвижениях войск и т. д. определенно указывают на решительные приготовления немцев к вторжению на советскую территорию; иными словами, указывают на намерение немцев предъявить Сталину столь далеко идущие требования, что ему останется либо сражаться, либо согласиться на "Мюнхен"»{1309}.

Поэтому в месяц, предшествующий нападению Германии на СССР, усилия англичан в первую очередь были направлены на то, чтобы предотвратить воображаемые переговоры. По иронии судьбы, эти их весьма заметные усилия лишь укрепляли иллюзии Сталина по поводу достижимости соглашения. Таким образом, взаимодействуя по принципу обратной связи, системы британской и советской разведки поддерживали заблуждения друг друга.

Иден и Криппс неустанно старались сорвать «соглашение», которое, по их мнению, должен был заключить Шуленбург по возвращении из Берлина в начале мая. Гитлер, полагали они, готовился к выяснению отношений со Сталиным, подкрепленному значительным сосредоточением войск на границе. Он вызовет Сталина к границе и предъявит ультиматум, который тот должен будет немедленно принять. Криппс, по крайней мере, считал, что Сталин пойдет на все, чтобы задобрить Гитлера, из страха перед англо-германским примирением{1310}. Слухи из Москвы о подавленном состоянии Шуленбурга после возвращения из Берлина не слишком повредили этой концепции. Тот факт, что он уже собирал вещи, мог значить всего лишь, что его «заменят на более крутого наци, который лучше сумеет угрожать и давить»{1311}.

Чтобы свести к минимуму вред от соглашения, необходимо было реконструировать его условия. Обманутые динамикой войны, когда Гитлер, казалось, систематически создавал плацдарм для расширения войны на Средний Восток, многие наблюдатели полагали следующей жертвой Турцию. Такая возможность означала катастрофические последствия для английской стратегии, позволяя немцам проникнуть на Средний Восток через заднюю дверь{1312}. Саракоглу, турецкий министр иностранных дел, хотя и заявлял, что имеет лишь «смутные» мысли по поводу намерений Германии, все же настаивал на том, что немцы и русские «уже ведут предварительные переговоры или находятся на пороге переговоров, которые могут завершиться даже военным альянсом». По его мнению, Советский Союз добьется соглашения «в ущерб целому ряду стран, к которым следует причислить и Турцию»{1313}. Поскольку слухи и достоверные сведения совершенно перемешались, Криппс вскоре тоже пришел к выводу, что в Берлине ведутся «некие переговоры» и вероятным их результатом будет урегулирование вопроса о переброске немецких войск через южную Россию на Средний Восток и в Иран{1314}.

23 мая Объединенный комитет разведки с заметным беспокойством констатировал: «Хотя уже несколько недель по всей Европе ходят слухи о скором нападении Германии на СССР, сейчас мы видим обратное. Некоторые признаки позволяют предположить, что в ближайшее время будет заключено новое соглашение между двумя странами». «Широкомасштабное соглашение», по-видимому, будет охватывать «экономические, политические и военные вопросы». Политическое сотрудничество, заявил комитет, «будет направлено на захват Среднего Востока»{1315}. Три дня спустя военная разведка с достаточной уверенностью высказала предположение, что суть соглашения будет заключаться в «разделе сфер влияния на Среднем Востоке, а немецкие войска, собранные во Львове, пройдут через Советский Союз в Иран с согласия русских»{1316}. Поэтому в качестве первоочередных мер следовало предостеречь турок от «немецкой ловушки» и посоветовать им не делать «ничего, что могло бы вызвать подозрения или возмущение Советов и сблизить Сталина с Германией»{1317}.

Однако сокрушительное поражение в Греции и на Крите ослабило влияние Англии на Турцию. Гитлеру, с другой стороны, было жизненно важно заключить пакт о ненападении с Турцией, чтобы осуществить операцию «Барбаросса». Соглашение, подрывающее сотрудничество Турции с Англией, снимало потенциальную угрозу его правому флангу. Приманкой служило предложение греческой Фракии в обмен на право переброски войск и военных грузов через Турцию. Как и болгары, турки упорно не соглашались ни на какие условия, которые могли бы затронуть их отношения с русскими. Они боялись, что такое соглашение или приведет к англо-советскому сотрудничеству, или вызовет восстание, как в Югославии{1318}.