Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Словом, я впервые задумался над тем, что всматриваться в жизнь с ее первичными закономерностями, и судьбы человечества, не всегда слагающиеся в соответствии с его потребностями, давать чисто социальное оценки явлениям в обществе и многое другое можно совершенно по-иному, чем у нас было принято; оказывается, очень важно позволять своей мысли искать истину не только в логически доказуемом, но и в неразрешимостях, подчас нелепых противоречиях и парадоксах...

Закруткин застал меня в своем кабинете совершенно отрешенным от всего окружающего и очумевшим от знакомства с непривычной философией. А когда разглядел у меня в руках Шопенгауэра, расхохотался до слез: "Нашел, мол, что изучать на похмелье".

Потом он взял другой том и то ли наугад, то ли, хорошо зная расположение авторского текста, прочитал в нем нечто о дружбе, которая, по утверждению Шопенгауэра, "основывается на преследовании обоюдного блага, на общности интересов. Но пусть только интересы сделаются противоположными, утверждал Шопенгауэр, - и прелестная дружба расторгается; ступайте искать ее в облаках".

Нет, я не приемлю наличие главного смысла истинной дружбы в толковании немецкого философа, ибо больше верю в абсолютно бескорыстную дружбу, даже без признаков общности интересов, но обязательно с общностью взглядов на прекрасное и дурное, на проявления человеческой жизни в поступках и привязанностях, на отношения к искренности и притворству. Но меня озадачил глубокий, пусть и метафорический, смысл слов Шопенгауэра: "...Ступайте искать ее в облаках". Эти неожиданные слова дают простор размышлениям о дружбе, раскрепощают привычные границы суждений о ней... Дружба - не только выражаемые в словоизлияниях человеческие чувства, но, что самое главное, в конкретности поступков.

В тот же день Виталий Закруткин подтвердил сии, может, туманные суждения именно непредвиденными своими поступками.

Напомню, что это была вторая половина марта. На Дону - распутица. Вечером Закруткин, надев резиновые сапоги, провожал меня к теплоходу на Кочетовскую пристань. Теплоход уже приближался к причалу, и я стал благодарить Виталия Александровича за гостеприимство. Нечаянно у меня вырвалась фраза:

- Жалко расставаться, не наговорились.

- И мне жалко! - ответил Закруткин. А потом вдруг повернулся к своему недалекому дому, где стояла на крыльце и смотрела нам вслед Наталия Васильевна - жена Закруткина - и повелительно крикнул ей:

- Наташа! Неси, дорогуша, мне хромовые сапоги. Я тоже поплыву в Ростов, провожу Ваню.

Наталия Васильевна знала, что перечить ее мужу было бесполезно, и тут же принесла на пристань сапоги.

Утром мы проснулись в Ростове. На речном вокзале нас встречал полковник Закруткин Евгений Александрович - брат Виталия. Он держал в руке свежий номер "Литературной газеты", в которой, как оказалось, была напечатана огромная статья, посвященная пятидесятилетию Виталия Закруткина. Ее автор - Михаил Алексеев!..

А когда приблизилось время отправляться мне в аэропорт, чтоб лететь в Москву, Виталий Александрович вдруг сказал:

- Ваня, я на полпути не оставляю друзей. Провожу тебя до Москвы!..

Как же были изумлены моя жена Тоня и Михаил Алексеев, встречавшие меня во Внуковском аэропорту, увидев рядом со мной озорно улыбавшегося Закруткина в лихо заломленной папахе и серо-голубой шинели.

Вот таким был в общении с друзьями Виталий Александрович.

20

Однажды позвонил мне главный редактор "Огонька" Софронов Анатолий Владимирович, с которым меня познакомил несколько лет назад его заместитель по журналу Михаил Алексеев.

- Ваня, ты знаешь, что Миша меня покидает? - спросил он.

- Знаю, - ответил я. - Алексеева избрали на съезде секретарем Союза писателей РСФСР, и Леонид Соболев зовет его к себе рабочим секретарем.

Соболев, возглавивший тогда (в 1965 году) Союз писателей Российской Федерации, уговорил Алексеева стать "вторым лицом" в Правлении. Михаил Николаевич согласился занять новую должность, а на свое место в "Огоньке" посоветовал Софронову пригласить меня.

- Скажи откровенно, - стал допрашивать меня Анатолий Владимирович, - у тебя были партийные взыскания?

- Не было.

- А почему тебя уволили из армии?

- По моей просьбе... После седьмого рапорта начальнику Главпура, спокойно ответил я, уже зная от Алексеева причину задаваемых мне вопросов. - В кадрах армии не приживаются писатели. Слабо щелкают каблуками перед начальством.

- Можешь приехать сейчас в "Огонек"? Для серьезного разговора.

Минут через сорок я уже сидел в служебном кабинете Софронова.

- У тебя в ЦК есть знакомства? - задал он мне многозначительный вопрос.

Я не успел ничего ответить, как в кабинет вошли Михаил Алексеев и Борис Иванов - давний и весьма надежный "огоньковец" (тоже заместитель главного редактора).

- Ваня, здесь все свои, Отвечай на мои вопросы откровенно.

- Насчет знакомств в ЦК? - переспросил я. - Знаю секретаря ЦК Ильичева Леонида Федоровича, помощника Хрущева по сельскому хозяйству Шевченко и помощника по литературе Лебедева.

- Стоп! - Софронов прихлопнул ладонью по столу. - В какой мере знает тебя Ильичев?

- Ехал с ним в его машине на рыбалку в запретную зону на Учу. У меня не было туда пропуска, и Грибачев, когда машины с рыбаками собрались против Моссовета, у памятника Долгорукому, усадил меня в чей-то ЗиМ. Я тогда понятия не имел, в какой оказался компании.

- Давай подробнее, - попросил Софронов, окинув веселым взглядом сидевших в его кабинете писателей.

- Приехали на Учу, спустились на лед, стали сверлить дырки... А на зимней рыбалке все похожи друг на друга - в валенках, меховых костюмах, шапках-ушанках. Расспрашивать, кто есть кто, не принято. А когда уселись на рыбацких ящиках в кружок обедать, начали травить анекдоты. Я стал рассказывать о проделках Кузьмы-лунатика - героя моего романа "Люди не ангелы", а Ильичев вдруг перебивает: "Я читал это в книге Стаднюка". Тогда Грибачев и раскрыл меня, как автора этой книги. Ну, заинтересовались, Леонид Федорович тут же подарил мне катушку западногерманской лески, наговорил много добрых слов...

- Как ты думаешь, Грибачев не мог бы позвонить Ильичеву, чтоб он поддержал назначение тебя моим заместителем? - спросил Софронов.

- Нет, это не в правилах Грибачева, - ответил я. - Да и сам не люблю протекций.

- Понимаешь, ты не в номенклатуре ЦК, - стал оправдываться Софронов. И я боюсь, что пришлют нам "номенклатурщика", а он ни ухом, ни рылом в журналистике...

Предсказания Софронова сбывались. Посланная им в ЦК бумага-"объективка" с предложением назначить меня в "Огонек" не "сработала": предлагались на пост заместителя главного редактора другие кандидатуры.