Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Искала я о Вас информацию в Украинской энциклопедии, в справочниках об украинских писателях - нигде про Вас ни малейшего воспоминания! И наконец услышала о Вас правду из уст поэта В. Коротича, когда он был в Нью-Йорке. Коротич сказал (на мой вопрос, который слышали 200 украинцев в зале круглого стола) : "Стаднюк - украинец, но пишет по-русски". Это всех ошеломило. "Как? - удивлялись люди. - Это же не пора Гоголя, когда украинская литература не имела никакой перспективы, а пятый десяток лет после Октябрьской революции, когда украинская литература стала на весь мир известна?!"

Неужели и сейчас возможны такие оборотни, как Гоголь?! Но Гоголя все таки оправдывали исторические обстоятельства, а Вас... исторические обстоятельства могут только осудить! Долго и горько говорили о Вас люди, а я горько заплакала. Вот такой талант - и утраченный для украинского народа! Потом мне захотелось написать Вам, излить жалость, но я не имела адреса. И вот как-то в нашей газете "Свобода" промелькнуло упоминание, что Вы - один из редакторов "Огонька". Теперь мне ясно: Вас подкупили таким высоким положением. Вы соблазнились на славу у чужого народа! Больно это констатировать и хочется обратиться к Вам и просто сказать: "А может быть, Вы еще вернулись бы к своему народу? Вы же еще молодой! И Украину любите, как это видно из Вашей повести. Читайте великого Кобзаря, и Вам станет ясно, что Вы делаете!

Н. Осыньска{8}

Письмо заокеанской украинки меня, конечно, взволновало, повергло в размышления и немножко рассмешило. Раньше мне и в голову не приходило, что я могу в чьих-то глазах выглядеть предателем украинского народа хотя бы потому, что с ранней юности избрал себе профессию военного человека. Но почему военного? Не потому ли, что моему детству и моей юности на Украине сопутствовали голод, нищета и даже в малой мере не светили перспективы получить высшее образование?.. Армия же обувала, одевала, кормила и давала неограниченную возможность учиться. Наверное, и поэтому, хотя никак нельзя исключить и жившую тогда в сердцах молодежи страсть к какой-то романтике, которая наиболее ярко виделась в военной службе, особенно в авиации и на флоте. Газетным же работником мне посчастливилось стать случайно...

А то, что я соблазнился "на славу у чужого народа" - горькое заблуждение госпожи Н. Осыньской. Верно, что крохотную славу принес мне роман "Люди не ангелы". Но ведь он увидел свет именно благодаря "чужому народу", хотя каждая его страница пронизана моей болью об Украине. Литературная же критика Украины безмолвствовала по поводу выхода первого романа, повествующего о ее, Украины, страшных временах, в том числе о голоде и репрессиях, - это признает в своем письме и госпожа Осыньска.

Впрочем, русская критика тоже не очень баловала своим вниманием "Людей не ангелов". Зато роман последовательно выдвигался на литературные премии Ленинскую, Государственную и республиканскую имена Горького, хотя они мне не "светили". Правда, за присуждение "Людям не ангелам" премии имени Горького проголосовало большинство членов комитета. Но под самый "занавес" из отдела культуры ЦК принесли председателю Комитета по присуждению премий записку с требованием непременно присвоить лауреатское звание прекрасному поэту Калмыкии Давиду Кугультинову... Не выполнить распоряжение Старой площади было нельзя, и началось переголосование... Как всегда в подобных ситуациях, проигрывают Иваны... Но к Давиду претензий я не имел: своей поэзией и своей судьбой он заслужил даже непомерно большее. И благодарен ему: со временем он нашел возможным высказать мне свое дружеское сожаление, что невольно стал причиной моего "поражения".

Ну, а вопрос пани Н. Осыньской: "Неужели и сейчас возможны такие оборотни, как Гоголь?!" - это никак не умственная кокетливость и словесное щегольство, а "жемчужина" ее эпистолярного творчества. Назвать великого Гоголя, чьи произведения стали духовным достоянием всего просвещенного мира, оборотнем, это кощунство. Мне бы тысячную толику его художнической силы!..

Фраза: "Неужели и сейчас возможные ТАКИЕ оборотни..." удерживала меня от того, чтоб прочитать письмо кому-либо из своих друзей. Ведь эта фраза давала хороший повод для зубоскальства. Да и меня самого веселила она глобальностью несоответствия в сопоставлении.

Но надо было что-то ответить уважаемой пани Осыньской. И я все-таки решил посоветоваться с друзьями. Когда однажды в "огоньковском" кабинете Анатолия Софронова собрались по какому-то поводу Евгений Поповкин, Аркадий Первенцев, Борис Иванов, Николай Кружков, я дерзнул: попросил Поповкина, знавшего украинский, прочитать адресованное мне из Бруклина письмо. Как я и предполагал, фразы о Гоголе, как "оборотне", вызвали хохот. Но в целом к письму отнеслись с вниманием, а ко мне даже с сочувствием. Когда же я сказал, что размышляю над ответом, Софронов напомнил, что личные письма за рубеж подвергаются цензуре и, поскольку я еще и "номенклатурный работник", не лишне будет посоветоваться с заведующим сектором агитпропа ЦК, который главенствует над журналами, Иваном Петровичем Кириченко. Мое ответное письмо должно быть весьма дипломатичным: его наверняка напечатают в той же американской газете "Свобода".

Иван Петрович Кириченко - коренастый, чернобровый сибиряк с чистым, чуть румяным и улыбчивым лицом, подкупал своей открытостью, прямотой, четкостью суждений. У меня сложились с ним дружеские отношения с самого начала моей работы в "Огоньке". И сейчас будто вижу его доброжелательно-внимательный взгляд и слышу первые вопросы, когда заходил к нему в кабинет в здании на Старой площади: "Что нового?" - "Как дела?" - "В редакции спокойно?.."

Кириченко не любил предполагать, предпочитая знать точку зрения собеседника на тот или иной предмет. В разговоре с ним требовалась только истина. Притворство, неопределенные ответы, дипломатничанье он угадывал немедленно и становился хмурым, неприветливым. Я однажды испытал это на себе, уклонившись от оценки одной приключенческой повести, которая с продолжением печаталась в нескольких номерах "Огонька" при моем негативном отношении к ней. Ивану Петровичу откуда-то стало известно, что я резко высказался на редакционной летучке о состоявшейся публикации.

- А мне доложили, что вы ломали ребра этой повести, - резковато заметил Кириченко. - Надо было настойчивее добиваться ее отклонения.

- Я один перед большинством редколлегии бессилен. Да и автор больно именитый.

- Именитость автора и литературный уровень его конкретного произведения - вещи разные! - энергично и уверенно вразумлял Иван Петрович. - И уж если ваша точка зрения не получила поддержки в редакции, вы все рано не должны отказываться от нее, тем более в ЦК.