Доминум - Полина Граф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неизвестный медленно поднялся, все его движения казались бессистемными. Протектор ожидал увидеть, как человек обращается в черную слизистую тварь, но насколько же сильным был его шок, когда враг посмотрел на него абсолютно белыми глазами. Преображение началось, и все в этом казалось неправильным, ломающим то, во что Стефан верил годами. Он сразу же выстрелил, но пули и даже светозарный огонь не имели никакого эффекта. Лицо монстра прорезала угольно-черная костяная маска, белая слизь капала на пол, источая удушливый гнилостный запах. Вне сомнений, это был сплит – такой же свирепый и голодный, но при этом не черный, а белый. Стефан увернулся от его первого выпада, с трудом уйдя от отросших когтей. И даже воспользовался кровным оружием – щитом, поняв, насколько плохи дела. Тварь росла, ширился кривой черный оскал. Ни один выстрел не нанес монстру увечий, словно он не чувствовал боли от мерцающего серебра. Уворачиваться от атак становилось все труднее. Обычно сплиты избегали близости щита, но тут существо просто сбило его, оставив глубокие раны на левой руке протектора и отшвырнув его в стену. Удар был такой силы, что Стефан своим телом сломал деревянный столик. Содержимое ящика со звоном ударилось о землю. Это был пистолет – привычный, будто созданный техотделом Соларума, но с пулями из мрачного золота. Стефан глазам своим не поверил, но, как только сплит вновь ринулся к нему, протектор уже вставил патроны в оружие и выстрелил прямо в грудину монстра. Белая тварь даже звука не издала, просто сползла вниз, а ее костяная маска глухо ударилась об пол.
Стефа трясло; он развеял щит и потрясенно смотрел, как монстр рассыпается белым пеплом. Часы показывали без пяти шесть. Он серьезно думал, что умрет прямо здесь и сейчас. У него и в мыслях не было задаться вопросом о природе странного сплита – вне сомнений, очередного опыта Шакары. Протектор проверил по-прежнему запертую дверь. Обождав пару минут, он засыпал две пульсирующие раны кометной пылью, отчего на руке остались бледные шрамы. Сразу после этого помещение наполнилось золотым свечением. Разлепив глаза, Стефан обнаружил, что все следы твари исчезли, а белая гниль выжглась как со стен, так и с его одежды. Раздался скрип, и открылся другой проход, ранее сливавшийся со стеной.
Оставалось семь минут.
Когда Стеф заглянул внутрь следующей комнаты, у него сбилось дыхание. Он заставил себя пройти мимо двенадцати коек, на которых лежали люди, в том числе и два люмен-протектора. Именно из-за них и была организована спасательная операция. Водолей оглядел мерцающее оборудование, манипуляции, которые поддерживали подопытных во сне. Внезапно все они потухли, а вместе с ними замерло и сердцебиение протектора. Он с непреодолимым ужасом огляделся. Кто-то из людей уже начал приходить в сознание. Никакой помощи. Только он, золотые пули в пистолете и пять минут. Время, когда он становился уязвим, приближалось. Паника и отчаяние не позволяли дышать. Все прямо как раньше, в начале протекторства. Тот же самый мерзкий, но безудержный страх смерти, вмиг захвативший разум. Стефан сжал пистолет и бросил на меня полный боли взгляд. Я остался с ним, но закрыл глаза. Выстрелы оглушали, оставляя после себя лишь звон в ушах.
Протекторы нашли Стефа лишь через час. Увиденное повергло в шок всех. Стефан уверял, что они были монстрами, тварями. У него не было иного выхода, ведь тогда они бы разорвали его! Но отчет по обследованию тел пришел быстро. Никаких остаточных следов Тьмы. Даже рассказы о белом сплите звучали нелепо, ведь никаких следов не осталось. Коул лично проверил память Стефа, но ничего там не обнаружил. Точно ничего и не произошло. Вердикт один: Водолей, пускай и благодаря обману падших, убил десять приземленных и двух протекторов.
Дальше шли долгие судебные разбирательства. Стефан даже не вникал в них, полностью ушел в себя. Все законы говорили о том, что его обязаны казнить за массовое убийство. Но тогда Смотрителем был Коул – единственный, кто знал о бессмертии Стефана и понимал, что казнь окажется затруднительным процессом. Коул настаивал, что «белые сплиты» – вымысел, ведь доказательств не осталось, но именно он нашел общий язык с недовольными протекторами и делегацией эквилибрумов. Стефа с трудом восстановили в статусе, но не в глазах окружающих.
Вскоре, стоя возле стены с фотографиями в комнате отдыха, Стефан взглянул на снимок. На нем были изображены он, Клавдия и Лука. Журавль и Цефей. Его товарищи. Те, кого совсем недавно похоронили без него.
– Хватит штаны протирать, пошли с нами, – вспомнился ему голос девушки перед тем, как она отправилась на задание с Лукой. – Уже месяц никуда не выбирались.
– Ага, уже бегу. У меня последний день отпуска вообще-то! – усмехнулся Стефан. – А вы там не надорвитесь. Ладно, не смотри на меня так, завтра, как обычно, выйдем на охоту, обещаю.
Все могло пойти иначе. Совсем иначе.
Они могли остаться в живых. И тогда неизвестный не испортил бы фото, написав на лице Стефа слово «палач».
Он забрал снимок и во мраке собственной комнаты сжег его.
Случившееся навсегда его сломало.
Всего несколько человек не обвиняли его и не провожали с ненавистью в глазах. Одной из них была новенькая протекторша, выбравшая себе странное имя Фри. Она даже знака получить не успела. Стефу было приятно ее общество. Новенькая поддерживала его, пыталась помочь и даже волновалась о нем. Но Стеф не считал, что заслуживает подобного отношения. Он ведь даже избежал наказания за такой страшный поступок. Все это отчаянно давило на него, вгоняя в большую апатию и убеждая, что если его не покарала система, то он должен сделать это сам. Гребаный трус.
Глава XXXII
Розы – для живых
Пустой вновь оказался рядом со мной. Все вокруг наполнилось тьмой.
– Он справляется, – сказал Пустой. – Но почти сорвался.
– И что дальше? – спросил я, чувствуя себя полностью раздавленным.
Вместо ответа тот указал вперед. Там я увидел ребенка лет пяти. Он стоял под бледным лучом света и комкал в ладонях грязную льняную рубаху, явно намного большего размера, чем нужно. Он был бос, донельзя худ и мал для своего возраста. Светлые сальные волосы больше напоминали гнездо. Единственное, что четко выделялось на чумазом лице, – пронзительные бирюзовые глаза. Не по возрасту серьезные.
Темнота вибрировала от звука мужских голосов. Память Дана подкидывала эфемерные дымные образы тучного
