Доминум - Полина Граф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы кто такие и что тут забыли? – раздался девичий, но безусловно суровый голос.
Протектор с трудом оторвал взгляд от оружия и перевел его на девушку. Она была одета в сине-коричневое платье, запачканное от работы. Светлые волосы убраны платком. Как же чертовски странно смотрелось ружье в ее руках. Оно не сочеталось с ее кажущейся хрупкостью. И в то же время, если брать во внимание ее грозное выражение лица, все вставало на места. Она не блефовала и не боялась. Серьезности ей было не занимать.
– Так ты меня запомнила? – почти удовлетворенно констатировал Дан. – Как тебя зовут?
Вместо ответа девушка стиснула челюсти и практически ткнула дулом ему в нос.
– Спрошу еще раз…
– Ханна! – раздался позади тонкий голос. В проходе уже столпилось несколько детей. – Что ты там делаешь? Мама хочет тебя видеть!
– Ида, позови отца! – скомандовала Ханна, не отрывая предупредительного взора от Дана. – Скажи, что к нам опять вломились.
– Где?!
Тут девушка нахмурилась.
– Прямо перед тобой! Ты что, не видишь?
Как Дан и предполагал, объяснения с новичком затянулись. Но в этот раз он почему-то был даже рад. Естественно, Ханна уходить не хотела. Уже в двадцать лет она заменяла всему десятку братьев и сестер мать – та тяжело болела и почти не вставала с кровати. Лишь настойчивые заверения, что семье помогут адъюты, а из Соларума еще и пришлют деньги, заставили Ханну пойти на уступки.
Сначала она думала, что идет только посмотреть – и все ради семьи. А потом осталась в Соларуме навсегда. Как и все мы, очарованная увиденным. Дан был рядом. Он не стал ее наставником, но многое ей объяснил. Его очень заинтересовала сама Ханна – не многие приземленные валили его с ног и тыкали ему в лицо ружьем. Дан чувствовал в ней уверенность, единение с самой собой. Все то, чего не хватало ему самому. Он поначалу цинично относился к ее наивности в отношении людей, к филантропии, а она смеялась над ним. Так бессовестно и дерзко. Но Дан это принимал и со временем задумался о правильности своих суждений. Что-то в нем стремительно оттаивало, а он был и не против. Ему нравились перемены.
Ханна не возвращалась домой, пока через год не пришло сообщение от местных адъютов, наблюдавших за ее семьей. Мать умерла.
Дан был удивлен, что Ханна до последнего не срывалась и не плакала. Ей явно хотелось, но отчего-то она не могла. Или не хотела при нем? Как бы то ни было, он настоял, что сопроводит ее. Так ведь проще – разделять с кем-то свое горе. Думалось, у Ханны уже не осталось сил спорить.
Она не стала общаться с семьей, подождала, пока они уйдут. Возможно, не желала тешить себя надеждами, хоть и убийственно скучала по ним. Но проще было обрубить все связи сразу – какая разница, если о протекторах рано или поздно забывают все.
Протектор стоял позади Ханны и наблюдал, как она проходит по своему саду. Без нее он начал зарастать. Девушка хотела нарвать цветов на могилу матери, но, вопреки ожиданиям Дана, прошла мимо любимых роз и стала собирать белые лилии.
– Почему не розы? – удивился он. – Тебе же они больше нравятся.
На это Ханна выдала убитую улыбку – такую, словно слезы уже давно закончились, оставив за собой пустоту. Она сорвала одну нежно-оранжевую розу и с печалью на нее посмотрела.
– Лилии – для мертвых, – вымолвила она, положив цветок в нагрудный карман Дана и мягко по нему похлопав. – А розы – для живых.
Протектор во все глаза смотрел ей вслед, чувствуя отбивающее дух тепло в груди. То самое, которое он раньше не замечал и только сейчас принял.
Дан начал догадываться, что это не просто влюбленность, а перед ним та самая родственная душа, о которых слагают истории сами эквилибрумы. Одна и навсегда.
Они дорожили каждым мгновением, проведенным вместе, понимая, что любое из них может стать последним. Именно Ханна на корню уничтожила циничность Дана, которую он возводил вокруг себя годами, и показала, как видеть хорошее в плохом. Тогда он понял, как улыбаться, даже когда на душе стоял непроглядный мрак, и использовал это до сих пор. Сам он научил девушку стоять на своем, быть увереннее и смелее. Дан часто ждал ее с заданий, хотя стремился присутствовать на большинстве из них, и после выводил на необычные и всегда таинственные прогулки по другим странам, иногда приглашая на громкие представления по всему миру. Он часто читал ей книги вслух, сидя в ее комнате, больше походившей на оранжерею. Ханна, в свою очередь, постоянно оставляла в жилище протектора цветы, играла для него на пианино, которое он держал у себя, но почти никогда не использовал. Ему было намного приятнее ее исполнение, не идеальное, ведь она только училась, но такое светлое. Все было прекрасно, но именно эта потребность друг в друге и сыграла с ними злую шутку. Дан слишком часто рисковал собой на поле боя, лез в такие дебри, которые любой другой посчитал бы смертельно опасными. И он не мог с собой ничего поделать. Чужие жизни стояли для него превыше всего – только бы не опоздать, только бы не дать им потерять душу. Ханна следовала за ним даже в самое жаркое пламя, и никакие уговоры не могли ее остановить.
Все произошло, когда на одном из заданий Дан ослушался указа Смотрителя, подставив себя под удар в котловине, полной сплитов. Конечно же, Ханна была рядом. После случившегося он нес ее в Соларум. Его мундир пропитался кровью. Дану было страшно смотреть на огромные раны и разорванную часть лица. Травмы были настолько серьезными, что их попытались засыпать кометной пылью, оставлявшей пугающие шрамы, лишь бы хоть на время остановить кровотечение. Дана била дрожь при мысли о смерти Ханны, о том, что ее душа пропадет. И если она будет следовать за ним, за его импульсивностью, то смерть окажется неминуемой. Об этом он думал в течение нескольких дней, сидя подле ее кровати в Лазарете. И тогда Дан принял решение: лучше ее душа будет частью этого мира, но не его. И он не знал, что больнее – видеть Ханну при смерти или говорить ей эти слова.
Его понял только Маркус – Орион. Он пытался как-то приободрить Дана, а потому терпел всяческие авантюры лучшего друга, которые
