Рассвет над морем - Юрий Смолич

Жак хлопнул его по плечу.

— А ты не горюй! Хочешь, я тебя с одним парнем познакомлю? Такой, что придет и к вам в батальон.

Жак собирался сразу же и договориться, но в этот момент оригинальный куплетист Боба Кастоцкий снова появился на эстраде и визгливо отпустил что-то такое, отчего весь зал закатился хохотом.

— Что он сказал? Что он там мелет? — заинтересовались матросы, недослышав.

Дерзкий бесенок вдруг проснулся у Жака в груди, Жаку было весело, Жаку было радостно, восторг захватил его. Ему не терпелось выкинуть какой-нибудь фортель, чтобы излить свою радость, свой восторг.

— Что он там мелет, не знаю! — бросил он своим приятелям, стараясь перекричать шум в зале, визг куплетиста и грохот разбитого пианино. — Но что я молоть буду, вы сейчас услышите. Только, договорились, ребята, подтягивать дружно!

Жак сорвался с места, протиснулся между бочками и вскочил на эстраду. Одной рукой он оттолкнул оригинального куплетиста Бобу Кастоцкого, другой снял пианистку с ее стула и поставил рядом, прислонив к пианино, а сам хлопнулся на ее место и ударил по клавишам.

Пока оригинальный куплетист и его не менее оригинальная аккомпаниаторша обалдело оглядывались, что же такое произошло, Жак уже запел полным голосом, сам себе аккомпанируя.

Зал, который на появление Жака на эстраде и его не слишком учтивое обращение с куплетистом и аккомпаниаторшей реагировал взрывом свиста и хохота, притих, когда Жак взял аккорд. Но когда Жак проиграл вступительный пассаж и запел первую строчку, в зале послышались аплодисменты, приветственные возгласы, а какой-то звонкий голос в углу присоединился к песне.

Мелодия была хорошо знакома французским солдатам и особенно матросам. Это был мотив популярной марсельской песенки: «Море спит в тишине, чуть вздыхая во сне…» — его насвистывали и напевали на всех причалах марсельского порта. Когда куплет был окончен, припев подхватили десять или пятнадцать голосов. Новые приятели Жака пели особенно рьяно. Но, допев первый куплет, Жак не начал второго — про матроса и его несчастную любовь. Жак запел новый куплет — слова, которые только что экспромтом возникли у него в голове:

Реки вин дорогих вечно только для них,Горы яств дорогих вечно только для них,И палаты-дворцы тоже только для них.Нужда, горе для нас,Слезы тоже для нас,Ну, а кровь проливать — это мы, мы опять…

Жак пел полным голосом, отчетливо кидая в толпу новые слова. На минуту пение в зале расстроилось, оборвалось: люди услышали, что слова звучат незнакомые, новые. Но новые слова песни сложились у Жака на арго — близком, понятном французским матросам диалекте парижской улицы. И через минуту, когда Жак еще раз повторил новый куплет, голоса опять зазвучали, подхватывая новые слова старой, знакомой песенки. Когда Жак пропел новый куплет в третий раз, зал пел уже весь — дружным и стройным хором:

Нужда, горе для нас,Слезы тоже для нас,Ну, а кровь проливать — это мы, мы опять…

Буря рукоплесканий, приветственных выкриков, одобрительного свиста разразилась, когда Жак закончил и встал. Французские матросы и солдаты топали ногами, дубасили кулаками по звонким днищам бочек, кричали во все горло. Родной напев было особенно приятно услышать здесь, вдалеке от родины, новые слова на родной мотив тоже пришлись по сердцу. Зал требовал повторения.

Жак вынужден был снова сесть за пианино и исполнить песенку на бис. Теперь зал пел совсем хорошо, точно повторяя новые слова песни за Жаком. Нашелся даже дирижер: какой-то матрос вскочил на бочку и размахивал руками, управляя импровизированным хором.

Но и после вторичного исполнения песни Жака не хотели отпускать с эстрады. Слушатели требовали еще.

Жаку пришлось одну за другой исполнить песенки Беранже «Король Иветто» и «Марионетки», любимые на парижских бульварах и в доках Марселя.

Эти песенки, впрочем, не были так широко популярны. Зал слушал внимательно и откликался одобрительными аплодисментами, но подтягивали песне немногие.

Тогда — под конец — Жак взял звучный аккорд и запел песню Беранже «Священный союз народов». Песню эту в годы войны французские интернационалисты распевали как антивоенный гимн:

Видел я: мир воротился на землю…Золото нес он, колосья, цветы.Смолкли и пушки, н ружья… Я внемлюГолосу, шедшему к нам с высоты.Молвил он: «Все вы равны от природы,Русский и шваб, итальянец, француз…

И тогда весь зал громко и дружно подхватил популярный припев, который в семнадцатом — восемнадцатом годах звенел по всему франко-германскому фронту — на берегах Мааса и Марны, у Атлантического океана и Средиземного моря:

Будьте дружны и сплотитесь, народы,В новый священный союз!»

Буря аплодисментов, оглушающий топот ног завершили песню.

Под одобрительные возгласы, отвечая на горячие приветствия и рукопожатия со всех сторон, Жак сошел с эстрады, едва пробился сквозь толпу и вернулся к своей компании.

Новые приятели встретили Жака возгласами «виват», затем подхватили его на руки и стали качать — пока Жак не взмолился о пощаде.

Будьте дружны и сплотитесь, народы,В новый священный союз!

Этот припев вспыхивал еще не раз.

Только когда появилась в кабачке четверка ажанов полевой жандармерии, французские пуалю и матросы притихли и обратились опять к своим кружкам с мутным сквирским вином.

Выходили из кабачка поздно, условившись, что завтра в двенадцать горбоносый Мишель вынесет Жаку форму французского матроса и вечером с группой отпускных, возвращающихся на корабль, Жак придет на линкор «Франс». Солдату Жак пообещал, что завтра утром познакомит его с одним товарищем, который придет в казармы батальона для беседы с солдатами-пехотинцами.

Когда на углу Дерибасовской и Градоначальницкого спуска все обнимались, прощаясь уже в третий раз, горбоносый Мишель, припав губами к уху Жака, спросил:

— Жак, скажи правду: ты большевик? Будь я проклят, если ты не большевик!

— Ну ладно, — засмеялся Жак, — ты не будешь проклят. Я большевик.

Мишель в ответ на слова Жака ничего не сказал, только блеснул горячими глазами и так ударил его по спине, что крепкому Жаку еще раз пришлось съежиться.

После этого, взявшись под руки, четыре матроса, покачиваясь, побрели по спуску вниз, к гавани, к катеру у Платоновского мола, который должен был доставить их на Малый рейд — на корабль.

Жанна Лябурб попала в Оперный театр.

В Оперном театре местное самоуправление давало сегодня торжественный концерт для героев обороны Вердена, праздновавших день победы и награждения полков почетными знаменами за героическую верденскую эпопею.

Попасть в театр удалось Жанне совсем легко. Она просто подошла к главному подъезду и подождала, пока к входу приблизится большая группа французских солдат. Солдаты, заметив женщину, по своему французскому обычаю, не преминули бросить по ее адресу несколько галантных, хотя и не вполне пристойных шуток. Жанна сказала:

— Легче на поворотах, мальчики. Я француженка и каждое ваше слово понимаю и прямо и навыворот…

Парижская речь Жанны говорила сама за себя, и спустя минуту она была уже окружена толпой пуалю. Ничуть не смутившись оттого, что их двусмысленные шутки попали в цель, пуалю очень обрадовались, что вдруг в Одессе, вдали от родных берегов, встретили свою соотечественницу.

Через несколько минут Жанна была уже с солдатами на галерее.

Роскошный зал одесской оперы, казалось, по мановению волшебного жезла, был перенесен с одесского берега на парижские бульвары. Ложи бенуара и бельэтажа сверкали шитьем офицерских мундиров и эмалью и золотом орденов, в креслах партера расселись сержанты пехоты и старшинский состав корабельных команд, на ярусах тесно разместились солдаты и матросы рядового состава без серебряных нашивок и золотого шитья.

Единственным штатским в театре был председатель городской думы, «мэр» города Брайкевич. После поднятия занавеса он должен был выйти на авансцену и обратиться к французским воинам — офицерам и солдатам оккупационной армии — с приветственной речью «от глубины сердец российской общественности», в которой должен был выразить величайшую благодарность славным героям Франции за освобождение Одессы от варваров большевиков.

По вестибюлям и проходам ярусов все время прогуливались ажаны полевой жандармерии, следя, чтобы в театр не проник кто-нибудь из местных жителей, и потому новые друзья Жанны, пуалю Сто семьдесят шестого пехотного полка, усадив свою соотечественницу на стул возле барьера, тесно обступили ее со всех сторон, да еще надвинули на ее кудри кепи капрала.