Рассвет над морем - Юрий Смолич

О переходе на восьмичасовой рабочий день представитель Центропрофа не желал и говорить. Он доказывал, что в условиях военного времени требование это является антигосударственным и… вообще большевистским.

В заключение представитель Центропрофа призывал рабочих забастовку немедленно прекратить и встать к станкам.

Рабочий коллектив выслушал представителя Центропрофа в полном молчании.

Председательствующий на митинге — тоже представитель Центропрофа — предложил задавать вопросы.

Поднялось с просьбой дать слово для вопроса не менее двухсот рук.

Вопросы были:

Не из меньшевиков ли Петлюра, который привел немцев на Украину?

Не из меньшевиков ли и Винниченко, который запретил своим казакам-повстанцам воевать против новых, французских интервентов?

Почему меньшевики поддерживают военные формирования белой добрармии генерала Деникина?

Почему меньшевики вообще сотрудничают с любой контрреволюционной властью, а называют себя революционной партией?

И еще много других аналогичных вопросов.

Последний вопрос поставил консультант по сборке тяжелых весов, старый слесарь Никодим Онуфриевич Столяров:

— И зачем собственно вы, лакеи капитала, сюда пришли?

Митинг на том и закончился. Слова для обсуждения не взял никто. Просто вкатили в цех большую тачку, в которой вывозили стружку от токарных станков, посадили в нее обоих представителей Центропрофа и под свист и улюлюканье вывезли вон и выкинули на мусорную кучу…

Французский солдат спрашивал Жанну: кто же такие большевики и какая у них программа, если рабочие не хотят слушать представителей никаких партий, кроме большевистской? А если так и рабочие стоят за большевистскую партию, то почему же эта партия запрещена и объявлена вне закона?

Жанна должна была ответить на все эти вопросы: и что по существу произошло в селе Анатолиевке, и в чем смысл инцидента на заводе Ройхварга.

Жанна должна была вообще объяснить своим землякам и новым друзьям — французским пуалю Сто тридцать шестого пехотного полка — суть событий, происходящих в селах Одесщины и на заводах Одессы.

Она должна была рассказать, какую роль играют во всем этом меньшевики и эсеры — партии, именующие себя «революционными», но поддерживающие контрреволюционные режимы, и деникинцы, петлюровцы и белополяки — порождение этих партий, вооруженные наемники иностранных интервентов.

Она должна была растолковать также, какую роль в происходящих событиях играют большевики и почему трудовое крестьянство и рабочие именно их поддерживают.

Жанна ответила на все эти вопросы еще в театре, во время пышного празднества, но еще лучший ответ получили новые друзья Жанны — французские солдаты, когда они все вместе вышли из театра на улицу.

Была уже поздняя ночь. Город утопал во мраке. В центре редкие уличные фонари тускло светились в тумане: в целях экономии топлива фонари зажигали через один. Окраины города и совсем поглотила тьма: в целях экономии топлива фонари на окраинах не зажигались вовсе.

Но над поглощенными мраком окраинами на западе высоко в небо поднималось прозрачное сияние. Похоже было, что сегодня — по случаю празднества — тот край города залит ослепительным светом бесчисленных фонарей и щедро освещенная земля бросает яркий отсвет на небо.

Но это не было отсветом пышного освещения городских окраин. Окраины лежали во тьме. Сияние на горизонте не было зеленовато-желтым и неподвижным, как от яркого электрического света. Оно было красновато-желтое и переливающееся — точно зарево над пылающим на земле огнем.

Это и было зарево пожара.

На запад от города — между Дальником и Татаркой — горело какое-то село.

Анатолиевка не одна отказалась дать хлеб и фураж интервентам. Отказались все, за исключением нескольких немецких колоний, села и хутора приодесского края.

Это был акт массового непослушания, гражданского сопротивления, акт явного протеста против действий интервентов, да и самого их прихода сюда. И французское командование войсками интервентов на одесском «плацдарме» отдало приказ: села и хутора, отказывающиеся поставлять частям оккупационной армии провиант, не выполняющие правил военной реквизиции или оказывающие какое бы то ни было противодействие, — подлежат наказанию.

Отряды офицеров добрармии, отряды петлюровских сечевиков, отряды белопольских легионеров, возглавляемые специальными группами французской полевой жандармерии, врывались в такие села и хутора, забирали хлеб и фураж силой, людей выгоняли из хат, а хаты поджигали.

В эту ночь — в ночь, когда гарнизон оккупантов торжественно праздновал награждение героев Вердена, чествовал победителей в мировой войне, — на одесском «плацдарме» вспыхнуло и костром запылало полтора десятка сел.

Иностранная оккупация пришла с мечом и пыталась утвердиться огнем.

Книга вторая

Будет на море погода

Глава первая

Рабочий день Николая Ласточкина начинался с восходом солнца. И каждый раз это был трудный и беспокойный, полный тревог и опасностей день революционера-подпольщика в городе с миллионным населением.

Деятельность областного комитета партии распространялась на две губернии, отряд большевиков насчитывал по области более двух тысяч человек, которые руководили десятками подпольных организаций, — и Ласточкин жил как бы одновременно на территории двух губерний и на четырехстах улицах города. Руководитель большевистского подполья был «экстерриториальным», но реальная «география» его рабочего дня была огромна.

Ласточкин никогда не спал две ночи сряду в одном месте, а в течение дня успевал побывать на нескольких конспиративных квартирах.

На сегодня, например, у него было назначено по меньшей мере десяток неотложных встреч.

Был только седьмой час, и первым делом Ласточкин направился на Базарную, 36-А. Здесь он обычно встречался с доктором Скоропостижным. Доктор принимал в вечерние часы и не каждый день. Сегодня как раз не принимал, но дело было неотложное, и Ласточкин решил повидать фельдшера Тимощука, чтобы через него срочно вызвать на явку Григория Ивановича. Влас Власович уже давно осуществлял непосредственную связь между ними, и только ему приблизительно были известны места, где мог в эту пору находиться Котовский.

Ласточкин позвонил, и через минуту за дверью послышалось сердитое ворчанье Власа Власовича, что-то затарахтело, загрохотало, звякнула щеколда, щелкнул замок: время было тревожное и Влас Власович на ночь старательно баррикадировался. Наконец, дверь приоткрылась, и в щель — цепочка на всякий случай не была снята — Ласточкин увидел недовольное лицо старого фельдшера. Но Влас Власович сразу же узнал гостя и поспешно откинул цепочку.

— Заходите, заходите, товарищ Неизвестный!

Влас Власович узнал, что Ласточкин подпольщик, догадывался, что он крупный деятель подполья, но ни поста Ласточкина в подпольной организации, ни фамилии его не знал и сам придумал для него такую кличку: «товарищ Неизвестный».

Ласточкин вошел. Влас Власович закрыл за ним дверь и, ни о чем не расспрашивая — он уже усвоил элементарные правила конспирации, — пошел впереди, поднимаясь на второй этаж, как делал это всегда, когда Котовский уже сидел в своем «кабинете», ожидая Ласточкина.

— Погодите, Влас Власович! — остановил его Ласточкин. — Я и заходить не буду. Мне надо лишь, чтобы вы любым способом немедленно разыскали и доставили сюда доктора.

Влас Власович давно уже знал, что «доктор Скоропостижный» — совсем не доктор и не Скоропостижный. Больше того, ему точно было известно, что Григорий Иванович — еще «дореволюционный революционер», «легендарный экспроприатор Котовский», голова которого оценена сейчас французской контрразведкой в пятьдесят тысяч рублей, о чем извещают расклеенные по всему городу объявления. Однако в разговоре с «товарищем Неизвестным», как и в разговорах со всеми другими пациентами, Влас Власович называл Котовского только «доктором».

— Это легче всего, — живо откликнулся он на слова Ласточкина, — доктор дома, они ночевали у себя в кабинете.

И верно, дверь на площадке второго этажа отворилась, и на пороге появился Котовский.

— Григорий Иванович! — обрадовался Ласточкин. — Вот удача! Вы мне как раз нужны безотлагательно! — И тут же забеспокоился: — А что случилось? Почему вы сейчас здесь? Квартира провалилась?

Григорий Иванович тоже был лицом «экстерриториальным», и ночевать ему приходилось в разных местах, в зависимости от того, кем он был с вечера — «доктором Скоропостижным», «помещиком Золотаревым», «агрономом Онищуком», «купцом Берковичем» или «грузчиком Григорием». Но были у него два более или менее постоянных места пребывания, которые и считались его «квартирами»: на Большом Фонтане, на даче писателя Тодорова, и на Французском бульваре, в ботаническом саду, в оранжереях профессора Панфилова.