Рассвет над морем - Юрий Смолич

Котовский и Ласточкин сели к столу. Влас Власович поставил перед ними две чашки кофе, положил тюбик с таблетками сахарина, два черных сухаря и ломтик маргарина величиной со спичечную коробку. Левым глазом он подмигнул на докторский шкаф, стоявший в углу. Там в уголочке, в личном отделении доктора Скоропостижного, всегда можно было найти спирт на донышке бутылки.

Ласточкин перехватил взгляд Власа Власовича.

— Ни, ни, ни! — решительно покачал он головой. — С утра я ни капли!

Котовский с сожалением сунул ключик от шкафа обратно в карман.

— Ну что ж, тогда и я нет.

Влас Власович покорно вздохнул и исчез.

Они набросились на кофе с сахарином и черные сухари, как голодные волки.

— Так и быть, — сказал Котовский, — приходится признаваться. Притопал я сюда уже перед рассветом: трудновато было пробиться сквозь заставы. Они устроили облаву в три яруса; три линии надо было пройти. А задержался я, Иван Федорович, из-за дорогого моего Гаврилы Ивановича — задушевную беседу вели. Ох, и душевный же человек Гаврила Иванович Панфилов! Как он любит природу! Какие мечты у этого старика! Я перед ним, точно мальчишка, с разинутым ртом сижу. Как начнет он рассказывать о том, что может дать наша земля — и не там, где она родючая, а именно там, где она «несподручная», как говорят мужики, там, где пески, болота или солончаки, — как начнет он это рассказывать, так, ей-богу, дрожь, этакий священный трепет пробирает, дорогой Иван Федорович.

Котовский увлекся, но тотчас же поймал себя на этом, сконфузился и поспешил оправдаться:

— Ведь вы знаете, Иван Федорович, агроном я. Пусть и не настоящий, — вздохнул он сокрушенно, — образование у меня — только низшая агрономическая школа. А все же землица и всякая растительность — это моя стихия, Иван Федорович! — Он снова увлекся и уже не замечал этого. — Понимаете, вчера профессор Панфилов рассказывал мне про Дендрапарк возле станции Долинской, неподалеку от Кривого Рога. Представьте себе: бескрайная степь, в прошлом дикое поле, чудесный, плодородный чернозем, а лес там не растет. Вот не растет — и все! Ученые авторитеты так на этом и успокоились: там, мол, черноземный и лёссовый слой неглубокий, а глубже идут пласты солончаковые. Да вот появился один дотошный человечек, влюбленный в природу и одержимый бредовой, казалось бы, идеей усовершенствования нашей старушенции земли. Ох, какой любопытный человечек, даром что из помещиков! К слову сказать, внук декабриста Давыдова. Так вот, этот чудный внук славного деда и сам теперь не менее славен. Отыскал он в степи возле Долинской лощину, десятин в сто, а может быть, и больше, и засадил ее деревьями. Там у него все породы нашей отчизны — от юга до севера. Да что там отчизны — со всего света! И канадские, и азиатские, и австралийские деревья… И что бы вы думали? На том же самом тонком слое черной земли с подпочвенными солончаками вырос теперь целый лес, право слово! Вот этакие здоровенные деревья! Корни пошли по слою чернозема, а потом, укрепившись, начали пробивать и солончаковый слой, начали и солончак обогащать ценными продуктами переработки в корневой системе. Понимаете? Вот о чем рассказывал мне вчера душа-профессор. Дело в том, что при посадке молодняк нужно подкармливать и защищать от ветров. Ветер не только расшатывает корневую систему слабого, не окрепшего еще молодняка, не только засыпает его песками; ветер еще и нарушает нормальный обмен веществ в растении — точнехонько как в человеческом организме. Дерево во время ветра испаряет влаги больше, чем следует. В ложбине же дерево защищено от вредных ветров, и у него происходит нормальный обмен веществ. Надо защитить молодое дерево от ветра, и тогда оно, окрепнув, в свою очередь защитит от наших страшных южных суховеев рожь и пшеницу. Вы понимаете, Иван Федорович, что это такое? Это переворот, революция, преобразование земли!..

Ласточкин слушал длинную, горячую речь Котовского внимательно и сосредоточенно, как умеют слушать только подпольщики, стараясь в каждой мысли собеседника, как бы ни была она далека от прямых интересов подпольщика, уловить что-нибудь такое, что стоит намотать на ус. Сейчас Ласточкин действительно кое-что намотал себе на ус, и в глазах его вспыхнули искорки.

Этот живой огонь во взгляде Ласточкина сразу почувствовал Котовский. Он опять поймал себя на том, что несвоевременно увлекся, и совсем смутился.

— Простите, Иван Федорович! Я увлекся, как мальчишка… а ведь у вас ко мне, да и у меня к вам совершенно неотложные дела…

Ласточкин спокойно ответил:

— Что верно, то верно, дела совершенно неотложные, и мы сейчас займемся ими. Однако ваш рассказ, Григорий Иванович, я выслушал с большим интересом, надо будет в конце вернуться к нему. Ну, слушайте мое срочное дело. Впрочем, раньше выкладывайте — что у вас?

Котовский послушно кивнул.

— У меня дело денежное, Иван Федорович. Мне нужно… пятьдесят тысяч.

Брови Ласточкина сначала поползли вверх, потом сразу опустились. Недаром товарищи дразнили Ласточкина «жмотом»: когда речь заходила об извлечениях из партийной кассы, он становился скупым, как настоящий купец-живоглот.

— Зачем вам такие деньги, Григорий Иванович? — недовольно пробурчал Ласточкин.

— Этого я и ожидал от вас, Иван Федорович, — также сердито сказал Котовский. — Из вас не вытянешь ни копейки. Ну и не надо! — сразу разозлился он. — Сегодня же учиню экспроприацию в «Лионском кредите» и обойдусь без ваших партийных сбережений.

— Проводить экспроприацию не по поручению Ревкома вам, Григорий Иванович, запрещено, — холодно напомнил Ласточкин.

Котовский раздраженно фыркнул:

— Подумаешь! Буржуйские капиталы!

— Буржуйские капиталы, то есть все банковские ценности, — бесстрастно, но твердо ответил Ласточкин, — мы национализируем первым же декретом нашей власти, когда установим ее здесь, изгнав иноземных оккупантов. А сейчас мы грабить банки не позволим. И хотя никто не сомневается, что бывший легендарный экспроприатор Котовский сумеет средь бела дня залезть в кассу любого банкира, — продолжал он язвительным тоном, — но все-таки молва связала ваше имя с большевистским подпольем, и справедливо. Так что повадки «легендарного экспроприатора» вам следует навсегда оставить…

Котовский сердито передернул плечами.

— Однако вы даже не спросили, зачем мне нужны деньги. Что я, пропивать их собираюсь, что ли?

— А действительно, зачем вам столько денег? — живо спросил Ласточкин.

Котовский снова хитро сверкнул из-под брови одним глазом.

— Приобрести один документик, Иван Федорович…

Ласточкин поморщился:

— Приобрести… Это плохо звучит. Если уж документ ценный, его надо добыть. Разведка не покупает, а добывает…

Котовский недовольно пожал плечами.

— Добывает, добывает! А ежели его уже добыли, но добыли жулики, которые могут продать даже мать родную, то что тогда?

— Мишка Япончик? — догадался Ласточкин.

— Он.

— А что за документ?

Тут уж Котовский не мог отказать себе в удовольствии позлить несговорчивого финансиста:

— Так себе, знаете ли, документик. Разумеется, если он вас не заинтересует, то можно и отказаться — пусть Мишка продает, ну, хоть, скажем, петлюровцам. Жовтоблакитники денежки швыряют куда попало, вон полковнику Фредамберу пять миллионов не пожалели… Все белогвардейские газеты в Екатеринодаре и Новороссийске только об этом и пишут.

— Какой документ, Григорий Иванович? — не понимая шутки, сухо переспросил Ласточкин.

Тогда, скрывая свое торжество, Котовский небрежно бросил:

— Копия договора директории… с французским командованием…

— Какого договора? — насторожился Ласточкин.

— Да там, знаете, пунктов тринадцать или четырнадцать. И все о том, что директория признает единую, неделимую Россию, подчиняется деникинскому руководству, принимает командование добровольческой армией…

— Минутку! — перебил Ласточкин, впиваясь взглядом в притворное безразличное лицо Котовского. — Не торопитесь! Какие именно пункты?

Котовский один за другим пересказал содержание всех четырнадцати пунктов договора между директорией и французским командованием, подписанного генералами Грековым и Гришиным-Алмазовым с генералом д’Ансельмом.

— Где договор? — охрипшим от волнения голосом спросил Ласточкин.

— Договор у полковника Фредамбера, а фотокопия у Мишки Япончика.

— Где он ее достал?

— Напоил американскую контрразведчицу, которая фотографировала этот договор, и…

— Афера?

— Нет, факт. Имеется негатив — текст договора, почти целиком. Я рассматривал в лупу: читается весь.

Ласточкин порывисто поднялся и заходил по комнате из угла в угол.

— Знаете, это документ чрезвычайной важности. Сегодня же размножить и опубликовать! Нет, не надо публиковать, а немедленно в Киев — там ведь начинается петлюровский «трудовой конгресс». Распространить на конгрессе — полное разоблачение директории и всей ее хваленой «самостийности». Сорвать маску с националистских болтунов, раскрыть их истинное лицо — и это неизбежно приведет к расколу самой петлюровщины! — Внезапно он остановился перед Котовским. — Когда? Где?