Рассвет над морем - Юрий Смолич

— Понял, товарищ Николай, — солидно ответил Коля. — Я готов. Когда выезжать? Где явка?

Ласточкин засмеялся. Готовность выполнить любое трудное задание, серьезность и деловитость, с которыми Коля ответил ему, тронули его; хотелось обнять, прижать к себе этого юного бойца и крепко расцеловать его.

— Нет, Коля, — сказал Ласточкин тепло, — ты нам и здесь до зарезу нужен. Без тебя мы как без рук. Только ты один знаешь всех своих моревинтовцев. Ты останешься и дальше при мне. Давай кого-нибудь еще.

Не скрывая разочарования, Коля с минуту молчал. Пост руководителя дружины связи, безусловно, очень почетный и ответственный, и дел здесь по горло, вздохнуть некогда. Но из-за этих организационных; дел всегда получается как-то так, что он остается в стороне от «настоящего», боевого дела. Его не посылают с вооруженными группами дружины, не разрешают принимать участие в диверсионных актах, его и в разведку не направляют, а теперь вот с ответственным поручением тоже отказываются послать…

— Что же, — ответил он, помолчав, — у меня найдется много таких, что подойдут…

— Надо бравого парня: чтобы умел и полем и лесом пробраться незаметно, чтоб, когда надо, и лиман зимою вброд перешел и речку переплыл.

— Тогда Сашка Птаху, — сказал Коля решительно. — Это как раз такой: купается круглый год, плавает от Лузановки аж до гавани. Только он от отца скрывает, что комсомолец. Побаивается, что отец рассердится, не позволит… Отец строгий, и ориентация у него окончательно не выяснена…

Ласточкин усмехнулся себе под нос.

— Что же, если скрывает, пускай скрывает. — Он чуть было не добавил: «Отец от него тоже скрытничает, ориентация сына еще не выяснена», — но вовремя сдержал желание пошутить. — Найди его, пусть уладит дома с отъездом и будет на Базарной, тридцать шесть-А…

В комнате рядом с клубной Ласточкина ждали пятнадцать человек. Когда он вошел, все посмотрели на него, однако продолжали сидеть на своих местах — на табуретках и скамьях, стоявших вдоль стен, или на столиках: раньше в этой комнате во время вечерних развлечений обычно организовывали буфет, когда еще было чем торговать и было на что покупать.

Навстречу Ласточкину со стола соскочил Николай Столяров. Он был ответственным за собрание от Пересыпского райкома.

Николай Столяров отрапортовал по-военному:

— Разрешите доложить, товарищ представитель Военно-революционного комитета! — Услышав эти слова, все остальные тоже поднялись. — Согласно приказу областкома на собрание прибыло десять человек от Пересыпского райкома партии и пятеро от Морского райкома.

Пока он говорил, Ласточкин успел коротко оглядеть присутствующих: кроме Николая Столярова, все были ему незнакомы.

Николай Столяров добавил:

— Все товарищи — люди чистой революционной совести.

Он умолк и стоял вытянувшись, как перед командиром.

Другие тоже подтянулись. В соседней комнате оркестр комсомольцев-балалаечников наигрывал вальс «На сопках Маньчжурии». Десять человек из присутствующих были, несомненно, рабочие. Это было сразу видно по их рабочей одежде, по приплюснутым, засаленным кепкам, по загрубелым рукам. Трое были матросами — в бушлатах и бескозырках. Двое — очевидно, из портового персонала: один в потрепанной капитанке, с потрескавшимся козырьком и в двубортной тужурке механика или моториста, другой в выпачканной смолой, нахватанной с чужих плеч одежде рыбака: клеенчатая зюйдвестка, брезентовая роба, штаны из грубой дерюги. Он мог быть и грузчиком.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Ласточкин. — Садитесь. Я — Николай.

По группе собравшихся пробежал шепот, и все продолжали стоять. Они знали, что Николаем называют руководителя организации, однако почти никто из них не видел его раньше. Теперь они смотрели на Ласточкина с нескрываемым любопытством: за эти три месяца имя Николая стало известным по всей организации большевиков.

— Садитесь, садитесь, — предложил Ласточкин, — нам надо серьезно поговорить.

Все сели, и Ласточкин сказал:

— Кто безработный, поднимите руки.

Десять человек подняли руки: шесть рабочих, три матроса и тот, в брезентовой робе, который мог быть рыбаком или грузчиком.

— Десять! — отметил Ласточкин. — Так вот: остальным надо сегодня же взять на работе расчет, а если кто работает по мобилизации, также должен с сегодняшнего дня оставить службу и перейти на нелегальное положение.

Все сидели молча. Пятеро коммунистов, которым необходимо было взять расчет или дезертировать и перейти на нелегальное положение, тоже молчали.

— Все ли готовы, товарищи?

— Люди проверенные, товарищ Николай, — сказал Николай Столяров, — готовы на все. Большевики!

— Разрешите вопрос? — поднял руку один из матросов.

— Давайте.

— Группой будем действовать или каждый отдельно?

— Действовать надо каждому отдельно, на свой страх и риск, и первое время без связи с другими. Возможно, без связи и с нами. Будете действовать согласно инструкциям, которые я вам сейчас передам.

Неуверенно переступая с ноги на ногу и теребя в руках бескозырку, матрос сказал:

— Как коммунист, я должен признаться… — Он замялся, явно не находя слов. — Я, ясное дело, душою и телом… для партии и общепролетарской революции. И в бой пойду и на смерть. Но… — он покраснел и утер со лба пот. — Но, как коммунист, должен признаться… — Он снова замялся.

— Ну? Говорите, говорите, — подбодрил его Ласточкин.

Все сурово смотрели на матроса, и под взглядами товарищей он терялся еще больше. Пот катился у него со лба. Признание давалось ему не легко. Он был коренастый, приземистый, его лицо даже сейчас, на третьем месяце зимы, сохраняло загар. Бывалый и, видно, дошлый человек, лет под тридцать. Высокую грудь его под бушлатом облегала полосатая матросская тельняшка, широкий клеш закрывал ботинки — настоящий «братишка» матрос.

Молчание длилось довольно долго. Балалаечники за стеной играли уже «Вдоль да по реченьке». Матрос махнул рукою и выдавил свое признание:

— В бою я умру. А ежели мне одному действовать, то, как коммунист, предупреждаю: человек я, прямо сказать, ни сюда Микита, ни туда Микита, не раскумекаю сам, что к чему… Политически неграмотный я человек, не разбираюсь в вопросах, — с обидою и отчаянием в голосе едва не выкрикнул он.

— Как ваша фамилия? — мягко спросил Ласточкин.

— Матрос второй статьи Клим Овчарук. Член партии с июля семнадцатого года.

— Садитесь, товарищ Овчарук, — так же мягко сказал Ласточкин. — Очень хорошо, что вы правдивы и требовательны к себе.

— Вы меня понимаете, товарищ из областкома! — обрадовался матрос. — Ей-богу, коммунист я правильный и умереть за революцию — хоть сейчас. А поручите мне придумать что-нибудь самому, хотя бы и на пользу революции, — аминь, шабаш, камень на шею и амба!

Кое-кто усмехнулся, но Ласточкин оставался серьезным.

— Кто-нибудь знает товарища Овчарука по службе? — обратился он к присутствующим.

Все молчали. Ласточкин посмотрел на двух других матросов.

— А вы, товарищи?

— Мы с другой посудины, — ответил один из них. Второй только пожал плечами.

— Ну что ж, — сказал Ласточкин, — хотя задание и неизвестно еще товарищу Овчаруку, однако нужно поверить ему на слово. Хуже будет, если товарищ Овчарук откажется, узнав задание. Идите, товарищ Овчарук. Райком использует вас согласно вашим способностям. Например, в боевой дружине.

— Точно! — обрадовался Овчарук. — Мне как раз в бой надо! Воевать я могу. Среди солдат я всегда себя определю. С матросами или солдатами, с народом, так сказать, я всегда свое место найду.

Он надел бескозырку, откозырял по-военному и пошел к выходу.

Но когда он взялся за ручку двери, Ласточкин вдруг передумал.

— Товарищ Овчарук, погодите! — окликнул он матроса. — Сядьте, пожалуйста.

Овчарук молча вернулся на свое место. Он не понял, почему товарищ Николай изменил первоначальное решение. Сев на скамью, он недоуменно озирался.

Ласточкин обратился ко всем:

— Кто из товарищей говорит по-украински? Поднимите руки.

Двенадцать рук потянулись вверх. Поднял руку и Овчарук.

— Хорошо! — удовлетворенно сказал Ласточкин. — Лучше, если знаете украинский, а впрочем… — он улыбнулся, — можно и не знать. Речь революции одна: к сердцу и уму человека обращена… Так вот, товарищи, в чем дело. Всем вам придется отправиться на территорию, занятую петлюровцами, и вступить в петлюровскую армию… казаками «батька атамана».

Среди людей пробежал шорох, кто-то приглушил возглас удивления, кто-то засмеялся, матрос Овчарук хлопнул ладонью по столу.

Ласточкин подождал, пока стихнет шум, и стал излагать смысл задания.

— Товарищи должны вступить в петлюровскую армию для того, чтобы вести агитацию среди повстанцев из беднейших и средних крестьян, присоединившихся к петлюровщине во время антинемецкого и антигетманского восстания. Люди одурманены провокационной националистической пропагандой, надо открыть им глаза на самую суть происходящего. Надо объяснить, по какую сторону баррикад должны они стоять в гражданскую войну.