Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Сердце Авалон заколотилось. Она вспомнила, как трепетала ее кожа, когда Дамиан пропустил ее волосы между пальцев, как ее тело загорелось от его дикого поцелуя — он тогда укусил ее. Она невольно провела языком по губе, щеки ее вспыхнули от стыда. Авалон помнила, как хотела дотронуться к его волосам и как подогнулись ноги, когда Дамиан поцеловал ее в шею и провел по ее груди. Нижние губы вновь налились кровью, когда она снова прожила в мыслях момент, как он кусает ее шею.

Авалон не сдержала томный выдох и тут же испуганно вскинула взгляд, чтобы убедиться, что никто не заметил. Напрасно. Каталина, похоже, решила, что это исполнение ее приказа: она довольно улыбалась, воркуя с сидящим по правую руку девлетлю Саадом. Уже отводя взгляд от королевы, Авалон заметила совершенно противоположную эмоцию на другом лице. Филиппе рей Эскана, расположившийся во втором ряду, прямо за Каталиной, смотрел на Авалон с неприкрытой злобой. Живот у нее скрутило узлом.

Бас дотронулся к ее руке, предлагая свою. Она вздрогнула и, опомнившись, натянуто улыбнулась, но под руку его все-таки взяла. Ей стало жаль Баса — он заслуживал счастья, а не вечной клетки просто потому что был не таким, как другие. Черствость Каталины вновь сделала ей больно, но Авалон ничего могла поделать с этим разочарованием.

На праздничном ужине она никак не могла избавиться от кошмарных представлений, какой будет брачная ночь, и старалась отделаться от прилипчивых взглядов Филиппе за кубком вина.

В начале пира им подали горячий суп из морского языка и крабов с мускатным орехом, розмарином и лимоном. За этим последовали попугаи в меду, седло ягненка с чесноком, оранской зирой и морковкой, рубец в красном вине и кукурузная каша в масле. Авалон хотелось есть, но тошнота, притаившаяся в горле, отступала только от вина. Так она цедила его мелкими глотками, пытаясь сбить горечь на корне языка. В зале было душно, тяжелые ароматы благовоний, еды и парфюмов гостей смешивались и висели в воздухе плотным одеялом. Сотни свечей пылали, гости галдели, посуда позвякивала, и Авалон казалось, что у нее кружится голова. Окаменевшая спина, которую она держала прямо, болела. Стены давили.

Авалон хотелось сбежать.

Несмотря на весь страх и холод, она ощущала себя куда в большей безопасности и свободе рядом с Дамианом, а не сидя на свадебном помосте в центре пестрой толпы и окруженная сотней гвардейцев, следивших за порядком. Она вновь случайно поймала пристальный взгляд Филиппе. Задыхаясь от начавшейся паники, Авалон не заметила, как на столе появились новые блюда: лебедь, начиненный смоквами, джем из лука, остро пахнущие оранские сыры с плесенью, улитки в белом вине с артишоками, каштанами и зеленью и полумесяцы дыни с тонкими ломтиками окорока, натертого солью.

Тошнота усилилась. Не заботясь о приличиях, она схватила кусочек дыни и отправила в рот, пытаясь сосредоточиться на реальных ощущениях сладкой мякоти во рту. Она жевала кусок за куском, чувствуя, как освежающий дынный сок скользит по горлу, и кислая горечь отступает.

К тому времени праздник уже был в самом разгаре. Начались представления: бардам сопутствовали устрицы с жемчужной икрой и лобстеры с огненными оранскими пряностями, акробатам — пирог с говядиной, сыром из молока буйвола и трюфелями, и наконец шутам — горячие манговые пирожные, поданные с кофе и миндальным сиропом.

Авалон покосилась на Баса. Он сидел, откинувшись на спину высокого стула и перебирал воображаемые струны мандолины. Или чьи-то локоны. Она в который раз пожалела о том, что не потрогала слегка вьющиеся волосы Дамиана. Ей почему-то казалось, что, познав это ощущение, она смогла бы вытерпеть предстоящую ночь, как будто превратив его в свой якорь, который удержит ее даже во время самого злого шторма.

Бас перехватил ее взгляд и виновато поджал губы. Авалон легонько дотронулась к его коленке и поддерживающе улыбнулась. Получилось криво, но Бас все равно сжал ее пальцы. Этот жест помог ей собраться и поразмышлять здраво, несмотря на опьянение. Чтобы пережить ночь, ей необходимо было упиться до потери памяти. Лучше не помнить ничего из того, что с ней собирался сделать Филиппе.

До конца пира Авалон пила вино, не чувствуя его вкуса. Алкоголь обжигал ее язык, но она давилась им, точно водой. Это повлияло на ее походку — до комнаты ее, поддерживая под локти, сопровождали фрейлины и Каталина, все-таки оторвавшаяся от девлетлю Саада. Однако не повлияло на память — Авалон осознавала все, что происходит. Ее раздели и уложили в мокрую постель, — благословение водой, чтобы Персена одарила ее чрево ребенком.

Дети появляются в воде, значит и зачинать их надо с водой.

Старая поговорка, которую повторяли и деревенские кумушки, и придворные дамы.

Влажные одеяла были особенно неприятны — они касались ее вспотевшей кожи склизкими щупальцами, напоминая о миноге Филиппе. Сердце Авалон грохотало внутри, отдаваясь по всему телу.

Дамы раскидали по кровати корки и цветы граната, капнули Авалон каплю сока на губы и оставили возле кровати корзинки с освежающими душистыми травами. После чего, к счастью, ушли, оставив Авалон одну. Тишина надавила ей на уши, а в голове оглушительно звучали советы фрейлин.

— Ублажи себя после, потому что мужчины на это не способны.

— Тебе будет больно, дорогая, поэтому не сопротивляйся.

— Сними рубашку и жди его уже в чем Персена родила, ему понравится.

— Мужчины — звери, будь покорной и притворяйся, что получаешь удовольствие.

Последние слова принадлежали Каталине. Она не улыбалась и даже не пыталась смягчить внезапно сказанную правду. И это была первая сказанная правда за все годы их знакомства. Больше Авалон даже мысленно не могла называть их отношения дружбой.

Послышался свист и веселый хохот. Двери сотряслись один раз, второй. Авалон слышала десятки голосов, и это испугало ее меньше, чем если бы это были тихие грузные шаги. Мужчины втолкнули шатающегося Баса и собирались входить следом, но он быстро захлопнул створки и задвинул щеколду. В дверь еще несколько раз колотили, но потом гам стих. Бас так и стоял, уткнувшись лбом в створку.

Они оба долго молчали. Где-то в глубине дворца звучали песни, смех, но ветер за окном и потрескивание огня в камине казались куда более громкими.

— Уходи, — вдруг сказал Бас.

Авалон удивленно вскинула брови.

— Уходить? — недоверчиво переспросила она.

Бас резко развернулся.

— Уходи, пока он не пришел. Беги и прячься в какой-нибудь самой глухой комнате, где он не сможет тебя найти.

— Но…

Бас стремительно приблизился, с размаху взгромоздился на постель и схватил ее за руку.

— Беги, Авалон, — с жаром произнес он, глядя ей в глаза. — Как подданный Ее Величества я не должен был тебе об этом говорить, хоть ты и сама все понимаешь, но я не могу молчать. Как твой друг и теперь муж, я умоляю: уходи и прячься. Где угодно, хоть на кухне! Я знаю, что мой… отец, — Бас с омерзением выплюнул это слово, — не успокоится, пока не получит и тебя. Но в наших силах максимально оттянуть это время.

Авалон заколебалась. Она верила, что Бас остался ее другом, но никогда не ожидала от него ничего большего, чем несколько поддерживающих слов. То, что он собирался сделать, могло его очень сильно подставить. Однако Бас решил заступиться за нее. Сердце Авалон сжалось от признательности. Она порывисто подалась вперед и поцеловала его в щеку.

— Спасибо.

— Быстрее! — поторопил он ее, и Авалон соскользнула с постели.

Набросив поверх ночной рубашки распашную ропу и засунув ноги в мягкие туфли, она взяла с прикроватной тумбы свечу и ускользнула из тепла покоев в холодный, пустой коридор. Ее немного вело от алкоголя, но она, оглядываясь по сторонам, направилась в сторону единственного места во всем дворце, где хоть иногда чувствовала себя защищенной. Стылый ночной воздух напомнил ей о холоде Инира, и вновь мысли вернулись к Дамиану. Вспоминая, как он, полуобнаженный, резал свою плоть гвоздем, она почувствовала приятное покалывание на коже. Рассветные лучи, бахрома черных ресниц, кристаллизованный темный мед в глазах и его искаженное лицо то ли от боли, то ли от низменного удовольствия. Он был воплощением порочной жестокости, которую она сумела приручить. Обрисовав пальцами побледневший узор шрама на мизинце, Авалон едва справилась с наплывом сожаления, который чуть не утянул ее в пучину страданий. Она ненавидела его за то, что появился в ее жизни и за то, что в ней не остался. Если бы она не узнала Дамиана, если бы не почувствовала в нем искру дикого огня, которая зажигала и ее смелость, она никогда бы не поняла, на какое дно колодца вновь упала, вернувшись во дворец.