Грозное лето - Михаил Соколов

Сазонову эти слова не очень понравились: нахал, бесцеремонно заглядывающий в замочную скважину квартир русских министров. Сухомлинов, конечно, любит разъезжать, и жена у него действительно красивая, но как можно так развязно вторгаться в личную жизнь человека, тем более того, с которым ты состоишь в дружбе? В Петербурге достаточно и своих любителей замочных скважин, таких, как Гучков, например, которому лишь положи палец в рот, а потом и головы недосчитаешься. Поистине: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

Сазонов точно знал, кто давал России деньги, и на каких условиях, и для какой цели: Французская синдикальная палата биржевых маклеров и ее председатель, месье Вернейль. Именно он говорил Коковцову: «Французское правительство расположено разрешить русскому правительству брать ежегодно на парижском рынке от четырехсот до пятисот миллионов франков в форме государственного займа или ценностей, обеспечиваемых государством, для реализации программы железнодорожного строительства во всей империи на двояком условии: чтобы постройка стратегических линий, предусматриваемых в согласии с французским генеральным штабом, была предпринята немедленно, чтобы наличные силы русской армии в мирное время были значительно увеличены».

Благодать за одиннадцать процентов годовых! И вот теперь Палеолог требует, приказывает делать то, что хочет французский генеральный штаб. Как хозяин. Это ли не наглость?!

И Сазонов, со всей присущей ему вежливостью, сказал:

— Мне неведомо, что любит и чего не любит наш военный министр, но мне хорошо ведомо, господин посол, что ваш заем стоит нам таких процентов, каких и бальзаковский папаша Гобсек не брал…

Палеолог улыбнулся:

— О, вы хорошо осведомлены, господин министр, в нашей литературе, но смею вас уверить, что папаша Гобсек не давал денег на сооружение стратегических железных дорог, а давал их всяким любителям легкой жизни, а это — не одно и то же. Впрочем, мы отдалились от главной темы наших разговоров, господин министр.

— Ничуть, господин посол, наоборот, мы всего более приближаемся к этой теме, а именно: мы получили ваш первый заем в пятьсот миллионов франков только за полгода до войны, в январе сего года. Позволительно спросить: могли ли мы построить все те дороги, которые рассчитал для нас, как вы говорите, генерал Жоффр? Не могли. Так почему же вы упрекаете нас в том, что мы — бездельники, пустившие ваши деньги на прогонные нашим министрам? — спросил он более сурово, хотя голос был тихим и болезненным.

Палеолог понял: он хватил через край, и Сазонов, этот всемогущий министр, может передать Сухомлинову, а еще того хуже — самому царю то, что им передавать вовсе не обязательно. И виновато сказал:

— Забудем об этих шутливых словах, господин министр, и перейдем к главному: я должен сообщить своему правительству сегодня же, намерен или не намерен генерал Жилинский продолжать атаку бошей и, пардон, обладает ли он всеми положенными для полководца данными? Представитель союзников при армии генерала Самсонова, майор Нокс, говорит, что генерал Жилинский даже Самсонова не может понудить исполнять его, главнокомандующего, директивы. Как вы полагаете, эти два генерала внушают уверенность в том, что атака бошей будет нарастать и увенчается успехом?

— Не знаю, господин посол, это прерогатива верховного главнокомандующего, — ответил Сазонов с легким раздражением. — Во всяком случае, подобные вопросы не входят в мою компетенцию. Всех командующих соблаговолил высочайше назначить государь, и оные обязаны надлежаще исполнять его волю, как свою собственную. А воля государя одна: помочь союзникам наивозможно скорейшей атакой Восточной Пруссии. И я не буду удивлен, если его высочество великий князь уже начал решительную операцию в этом направлении… Вы удовлетворены моим ответом, господин посол? — подняв глаза, спросил Сазонов так, что Палеологу стало ясно: большего от этого больного человека ему не добиться. Однако он вздохнул с облегчением и ответил:

— Я знал, я был уверен, что вы именно это и скажете мне, дорогой министр, — и пошел расточать комплименты русскому солдату.

Нет, он ничего не понимал в делах военных и был уверен, что русские далеко уступают французам во всех отношениях, кроме разве что фанатичной преданности царю. Впрочем, перед визитом Пуанкаре они устроили такой фейерверк забастовок и даже баррикады на Путиловском заводе сделали, что по всей России пошли новые раскаты революции. Так что черт их знает, пардон, этих русских, что у них на уме. Девять лет тому назад они готовы были растерзать своего обожаемого монарха и кричали по всей стране:

«Смерть царизму!» — а теперь вон с ходу разбили бошей на севере Восточной Пруссии.

Но сейчас речь шла не об этом, сейчас Палеологу требовалось, чтобы русские развивали наступление дальше и немедленно, чтобы он смог сообщить Парижу об этом сегодня, и вот, попросив Сазонова передать царю эту телеграмму, привез копию ее Сухомлинову.

Сухомлинов читал ее долго, сосредоточенно, морщиня крупный лоб и нетерпеливо ворочаясь в кресле, и готов был отчитать посла: «Как вы можете являться к русскому военному министру с подобной фальшивкой?»

Но сказал спокойно:

— Сведения вашего командования, господин посол, не соответствуют действительности. Противник передислоцирует несколько корпусов как раз в обратном направлении: с западного театра на восточный, будучи уверенным, очевидно, в своей близкой окончательной победе на западе. Наш представитель при ставке Жоффра, полковник Игнатьев, доносит, что потери французской армии составляют пятьдесят процентов и что общий наш успех войны зависит всецело от наших действий в ближайшие недели и переброски на наш фронт германских корпусов. Да и сам Жоффр говорит, что «положение французской армии очень тяжелое, оно не изменится к лучшему, пока немцы не почувствуют напора русской армии в Восточной Пруссии и Познани». А вы хотите убедить нас в том, что немцы с вашего фронта берут несколько корпусов. С какой стати, позволительно спросить, коль они преуспевают на западном театре?

Но Палеолог не был бы Палеологом, если бы удовлетворился такими словами русского военного министра, и поэтому он и тут пристал с ножом к горлу:

— Вы атакуете престарелого Франца-Иосифа в Галиции. Львов вам разве важнее Берлина? Берлин — это конец войны, это наша победа — разве вам, генералу, это не ясно?

Сухомлинов покраснел от возмущения. Эка нахал! Разговаривает с русским военным министром, как со своим военным атташе де Лягишем. «Совсем садятся на шею, как будто Россия поступила к ним в лакеи… Эка мерзость», — подумал он, но сказал размеренно, как будто лекцию читал:

— Господин посол, мы начали войну в Восточной Пруссии, как и было предусмотрено нашими союзными обязательствами и протоколами наших начальников генеральных штабов, и на четырнадцатый день мобилизации разбили противника при Гумбинене и вынудили его к отступлению, взяли Сольдау, Нейденбург, Ортельсбург. На австрийском театре мы продвинулись на сотни верст, взяли в плен десятки тысяч солдат, много орудий и вот-вот возьмем Львов. А в это время мой друг генерал Жоффр отступает и отошел уже к Вердену. Что же вы еще хотите от нас? Чтобы мы бежали на рысях по пескам и болотам прямехонько к Парижу и ударили в тыл фон Клуку и фон Бюлову? Но это невозможно, господин посол, говорю вам, как генерал, — уколол он Палеолога, так что тот заерзал в кресле. — …Без вашего займа, а на свои денежки мы уложили вторые пути на участках Брянск — Гомель, Брянск — Жабинка, усилили паровозную тягу, расширили многие станции…

Палеолог потерял терпение слушать эту лекторскую речь военного министра и готов был воскликнуть: «Да что вы морочите голову, ваше высокопревосходительство, этими мелочами?» — но не полагалось дипломату давать волю эмоциям, а с улыбкой, полной иронии, можно было прорваться сквозь частокол этих слов:

— И тем не менее ваши солдаты шли пешком к границам бошей, из-за этого потеряли много дней на марше и вступили в бой чрезвычайно утомленными и голодными и в развалившихся сапогах. А ведь ваши «Биржевые ведомости» писали, что Россия готова к войне, и еще понукали Францию, что она, мол, также должна быть готовой, — намекнул он на статью Сухомлинова «Россия готова», опубликованную незадолго до войны по повелению царя и под редакцией Сазонова в ответ на воинственное бряцание оружием Германии.

Сухомлинов посматривал на него из-под седых густых бровей и думал: нахал отменный и бестия продувная. И еще пролаза, каких свет не видал, способная протиснуться в любую щелку любого салона именитых и близких ко двору, и разглагольствовать там с его обитателями, большей частью с дамами, о разных разностях, но неизменно с одной и той же целью — вдолбить в голову каждому, что Франция только и печется о благе России и что оная должна вечно молиться богу, что существует.