Грозное лето - Михаил Соколов

И покрутила ручку телефона.

— Аня, почему ты так долго не подходишь к телефону? — раздался в трубке недовольный, жесткий голос царицы.

— Я поджидала вас, ваше величество, в парке и была далеко от аппарата, — нашлась Вырубова.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сухомлинов был возмущен: только что английский посол Бьюкенен требовал от него послать в Англию один корпус казаков для защиты Лондона от германских цеппелинов и сказал, что британское адмиралтейство уже приказало английским судам быть готовыми к рейсу в Архангельск. И вот передал Сазонову новое требование своего правительства о незамедлительном отправлении трех-четырех русских корпусов во Францию в помощь терпящим поражение Жоффру и Френчу.

«Что же это такое: союзники распоряжаются русской армией, как своей служанкой? — думал Сухомлинов. — И где это записано в союзной конвенции, чтобы русские войска воевали на западном театре, будто им нечего делать на своих?»

Но, разумеется, сказать так не мог, а с беспокойством спросил:

— Господин посол, а вы уверены в том, что германцы не пустят ко дну наших солдат в Баренцевом или Северном морях? А заодно и ваши транспортеры? Подводными лодками…

— О, это исключено, — бодро воскликнул Бьюкенен. — Английский флот равных не имеет себе.

Сухомлинов задумчиво сказал:

— Хорошо. Я сообщу о вашем требовании верховному главнокомандующему, ибо сам сего решить не имею права. Не моя прерогатива.

Бьюкенен снисходительно улыбнулся и заметил:

— Вы, русские, — странные министры. Как вы права не имеете распоряжаться солдатами, если вы есть военный министр? У нас лорд Китченер распоряжается самим господом богом. Тогда я прошу вас, господин военный министр, доложить моего правительства просьбу императору. Наш флот придет в Архангельск, а что мы будем там грузить: медведей белых?

«Ну, что ты ему будешь делать? Ты ему — стриженое, а он тебе — кошеное», — с досадой подумал Сухомлинов и недовольно поворочался в черном своем кресле так, что оно заскрипело, так как еле вмещало грузного хозяина.

Бьюкенен, длинный и тощий, заметил, что русский военный министр нервничает и жмется и может раздавить свое кресло, и решил пошутить:

— Я выпивал чарок тринадцать чая перед завтраком, но мое кресло стоит спокойно. Неужели господин военный министр выпивал больше меня?

Сухомлинову это не понравилось, и он мрачно посмотрел в розовое лицо Бьюкенена. «Тринадцать или четырнадцать — не знаю, но вижу, что выпить вы не дурак, господин посол. Жилки на впалых щеках выдают да еще красный длинный нос», — подумал он и попытался отшутиться:

— Я самовар чаю пью каждый день, господин посол. Самовар — а вы каких-то тринадцать чарок…

— О! Колоссально! Самовар я люблю пить тоже, мы, англичане, любим чай, — уцепился Бьюкенен за шутку, надеясь, что теперь дело пойдет, как и следует. Но Сухомлинов нахмурил седые густые брови и сказал почти с выговором:

— Господин посол, на днях ваш французский коллега, Палеолог, просил у меня отправить во Францию три-четыре корпуса для защиты Парижа. Вы тоже поддерживали это требование…

— Так как мы есть союзники, и лорд Грей просил меня сделать решительную вам просьбу эту, — прервал его Бьюкенен.

— Лорд Грей, я знаю, — продолжал Сухомлинов. — Но сейчас вы тоже от имени лорда Грея просите послать к вам русский корпус для защиты Лондона. Не кажется ли вам, что вы, наши союзники, больше говорите о защите от неприятеля, чем о наступлении на него вашими силами, кои превышают миллион солдат? Смею вас уверить, что в этом случае наша совместная победа была бы не за горами.

Бьюкенен смутился, но вывернулся:

— Мы хотим победы не за горами, господин министр. Разве это плохо?

— Но вы хотите раздергать нашу армию, как куделю конопли, и при этом хотите еще, чтобы мы галопом мчались к Берлину. Это — невозможно, господин посол. Мы и так перешли в атаку неприятеля, чтобы помочь вам, без должной сосредоточенности войск, магазинов питания и обозов и испытываем сейчас недостаток в боевых комплектах как орудийных, так и винтовочных. Мы не успеваем их подвозить.

Бьюкенен меланхолически заметил:

— Вы должны были по союзному расписанию строить дороги железные вблизи границ Германии, на что имели наших банков кредиты. А вы не строили. Кто виноват, господин министр? — язвительно спросил он и кончиком своего изящного мизинца снял с кресла какую-то ниточку, посмотрел, куда она упала, и нетерпеливо забарабанил длинными желтыми пальцами по краю стола.

Сухомлинов рассвирепел: камень — в его огород, и подумал: «Эка наглец! Совсем на шею садится», но сказал иное:

— Вы не правы, господин посол. На ваши кредиты мы уложили вторые пути, ведущие к границам Германии и Австро-Венгрии, усилили паровозную тягу, удвоили пропускную способность узловых станций и, если бы было время, — протянули бы новые линии, однако не вплотную к границам противника. Этак, по вашему совету, мы создали бы идеальные условия марша германцев по нашей земле. Так сказать, экспрессом впустили бы их к себе.

Бьюкенену надоело слушать это, и он спросил:

— Так на чем мы решили: может английский флот в Архангельск идти или не может? Я должен ответ дать в Лондон, господин министр. Кудель мне не нужен. И самовар тоже. Я выпью с вами коньяк во имя победы — это много, много вкусней, смею вас уверить. Я — гурман.

Сухомлинов налился злостью, встал с кресла и сухо произнес:

— Хорошо, господин посол. Я доложу о вашей просьбе великому князю.

— Я доложил три дня назад, но великий князь молчит, не хочет решить, — сказал Бьюкенен.

Сухомлинов едва не воскликнул: «Так какого же вы рожна пристали ко мне, как банный лист?» — но послу Великобритании так не скажешь, накляузничает царю при первой же возможности. Впрочем, государь-то не очень жалует его вниманием: на одном из обедов даже не удостоил его чести, хотя Бьюкенен становился и так и этак, чтобы попасть на глаза императору, и был замечен лишь в третьей позиции, удостоившись царского рукопожатия и пожелания спокойной ночи. Только и всего: «Спокойной ночи, господин посол», — вспомнил он давний случай в Царском и еле приметно улыбнулся.

Бьюкенен заметил эту улыбку и спросил:

— Господин военный министр хочет мне сказать что-то очень приятное о наступлении русской доблестной армии? О, я знаю, все пруссаки побежали в Берлин, и Вильгельм хватает голову руками от ужаса. Браво русским, господин министр!

Сухомлинов, в тон ему, сказал:

— А я знаю, что Жоффр и Френч тоже «хватают голову руками». От ужаса перед двумя армиями противника, Клука и Бюлова, заходящими справа на Париж. Согласитесь, господин посол, что марш германцев через Бельгию можно было предвидеть в прошлом столетии.

Это было явное неуважение к союзникам, и Сухомлинов знал, что чванливому послу Англии это не понравится, но должен же кто-нибудь сказать этим настырным господам, Палеологу и Бьюкенену, что они находятся в Петербурге, а не у себя дома и должны вести себя соответственно, а не садиться на шею России с бесцеремонностью, достойной лучшего употребления?

Бьюкенен, к удивлению Сухомлинова, не обиделся, а лишь сказал:

— Англия имеет первоклассный флот, но не имеет первоклассной армии. Франция имеет первоклассную армию, и не понимаю я, почему генерал Жоффр отступает. Не может же сэр Черчилль высадить наш флот на французской земле?

Сухомлинов согласно кивнул головой. Что правда, то правда: флот на сушу не высадишь. Однако…

— Однако, — сказал он без всякой дипломатии, — сэр Черчилль не помешал же своим могущественным флотом пройти через Гибралтар «Гебену» и «Бреслау» и благополучно достичь Босфора, что ничего хорошего России не сулит. Впрочем, вы и в японскую кампанию пропустили в Японию построенные в Италии крейсера «Касуга» и «Ниссин». Равно как и помешали адмиралу Того прекратить сражение с русскими, как он хотел сделать, не добившись успеха своих атак. И если бы не вы — наш флагман «Цесаревич» мог бы и не быть подбитым, и вся кампания могла бы закончиться иным исходом.

Бьюкенен ответил горячо, протестующе:

— Это не относится к делу, господин министр, это было давно. А сейчас британский флот стоял на Мальте, а «Гебен» и «Бреслау» проходили мимо Тулона, где был французский флот, который мог потопить дредноуты в считанные минуты, однако не сделал этого.

Сухомлинов с грустью подумал: «Англия остается Англией: все должны таскать каштаны из огня для ее короны», но ничего не сказал, а посмотрел на часы в углу, сверил со своими, уходившими на десять минут вперед, и встал, давая понять, что разговаривать более не о чем.

Бьюкенен раздраженно спросил: