Грозное лето - Михаил Соколов

— Жаль, что Мясоедов промахнулся. Его повесить надо, Гучкова, вместе с Родзянко, а не стреляться с подлым. Мясоедов всего только охотился с Вилли на кабанов, когда до войны служил на границе, а его уже в шпионы записали. Грязные пасквилянты и клеветники, которых пора стереть в порошок и разогнать всю их собачью свадьбу. А заодно и накинуть узду на великого князя Николашу, — это он все мутит и копает под тебя и трон.

Царю не нравилось, когда царица называла его дядю «Николашей», но он сделал вид, что не слышал, и вяло спросил о дуэли, хотя знал все подробности:

— А они — стрелялись разве?

Царица ответила зло, нервно:

— Царю следовало бы знать об этом прежде, чем узнает царица.

Царь тогда промолчал и лишь недовольно задымил папиросой, однако Сухомлинова не тронул, как того добивались Родзянко и Гучков. Правда, после доклада Родзянко он все же повелел не брать старца в Крым, а когда она, Вырубова, все же тайно усадила старца в вагон князя Туманова, — царь, узнав об этом, повелел высадить его на первой же станции Тосно и отправить в Покровское с полицией, что и было сделано. А недавно царь говорил ей, Вырубовой, что сожалеет о том крымском инциденте, чувствует себя виновным в том, что произошло в Покровском, и повелел наказать Гусеву по всей строгости.

Вырубова и тому была рада: значит, царица передала царю телеграмму старца, в которой он писал: «Скажите строжее Гусева жила в Царицыне», и значит, Григорий Ефимович может вернуться в Петербург, так что ему не нужно будет впредь молиться за наследника в Покровском и успокаивать царицу по телеграфу, как то было, когда он писал: «Дарагая мама мались маленький здаров. Григорий».

«Маленький» — наследник — в то время был на грани жизни и смерти, и царица едва рассудка не лишилась при мысли, что его может не стать в любую минуту, и уже пять дней была без сна и отдыха, равно как и сам царь, но какова же была их радость, когда, получив эту телеграмму и войдя с тревогой в спальню наследника, они нашли его улыбающимся и здоровым?!

У наследника тогда уже пять дней шла кровь, его день и ночь лечили лейб-медик, профессор Федоров, профессор Боткин, доктор Бадмаев и еще лионский врачеватель и спирит Филипп, которого царь и царица привезли из Франции, лечил доктор медицины Деревенько, а юродивый Митя Колюба — Козельский давал изо рта причастие царице и ее детям, от которого одну из великих княжен стошнило и после которого она покрылась сыпью, но получилось так, что наследник выздоровел после молитвы старца в Покровском, который и заменил собой и профессоров Федорова и Боткина, и доктора Бадмаева, и Деревенько, и Филиппа вместе с Митей Козельским.

Старая императрица Мария Федоровна говорила:

— А почему выздоровление наследника произошло после того, как доктор Бадмаев дал ему свои лекарства накануне, а не раньше? Они находятся в сговоре: тибетский врач Бадмаев и Распутин.

Царица, узнав об этих словах, пришла в негодование. Как так можно говорить о ясновидце-старце? Да, Бадмаев, этот старикашка противный, действительно прислал Вырубовой лекарства и просил непременно дать их наследнику под вечер, и Вырубова уговорила ее, царицу, сделать это, но Бадмаев и раньше давал лекарства, как и Федоров и Боткин, а тем не менее выздоровел наследник именно в ночь, когда старец молился за него в далеком Покровском, и именно он телеграфировал то, что ему послано провидением: что наследник уже здоров.

Вырубова тогда подумала: все идет от великого князя Николая Николаевича, ибо он, и никто больше, мог так настроить старую императрицу, и она проникалась все большей ненавистью к старцу и уже не раз советовала сыну-царю выпроводить его из Царского и из Петербурга подальше. А ведь Николай Николаевич сам некогда ввел старца во дворец, тогда еще не известного никому, и Вырубова хорошо помнила, как было дело: у великого князя заболела собака, обыкновенная охотничья легавая, и вот-вот могла околеть. Ветеринарный врач так и сказал: околеет. Но великий князь повелел: собака должна выздороветь! Врач развел руками, как бы расписываясь в бессилии, и порекомендовал выписать из Сибири некоего Григория Новых, обладавшего якобы даром чудодейственного заговора. Григория выписали, он что-то там шептал и делал с собакой, и — чудеса! — она не околела. А когда заболела герцогиня Стана Лейхтенбергская, дочь короля Черногории Николая, старец и ее отходил, и тогда Стана, вместе с сестрой Милицей и будущим вторым мужем, великим князем Николаем Николаевичем, порекомендовали царствующим особам пригласить старца во дворец, авось он поможет и наследнику в его страданиях от гемофилии.

И духовник царицы, епископ и викарий Петербурга Феофан, рекомендовал, но, видя, что Распутин оттесняет его, сказал царице:

— Отрекись от старца, ибо он — не от бога, а от дьявола.

Царица отреклась от Феофана, и он оказался в Симферополе, а когда царская чета собиралась в Крым на отдых, был услан епископом в Астрахань.

И иеромонах Илиодор рекомендовал, однако по той же причине вскоре потребовал от старца прекратить сношения с царской семьей и даже бил его крестом святым за шарлатанство и хлыстовщину, но потом был вызван царем и предупрежден:

— Слушайся во всем Григория Ефимовича. Его бог послал нам в советники, умудрил его.

Но Илиодор, донской казак, был с норовом, ослушался высочайшего повеления и был сослан в тульский монастырь, но сбежал в Царицын, однако был пойман и водворен в свою обитель, а кончил тем, что отрекся от сана, поселился на родине, на Дону, стал проповедовать новую религию — «Разум и солнце» и был привлечен к следствию за поношение царствующих особ, да вновь сбежал, на этот раз в Швецию, а потом перебрался в Норвегию.

И саратовский епископ Гермоген был разжалован и сослан в Жировицкий монастырь, в Гродно, за то, что вместе с Илиодором устно и печатно поносил старца.

Вырубова не раз думала с великой горечью: святые отцы возненавидели старца просто из зависти, что он превзошел их в слове божьем и оттеснил от монархов, сам став и духовником, и советчином их, и другом самым близким, но великий князь Николай Николаевич и великая княгиня, теперь уже Анастасия, ставшая женой Николая Николаевича, который сам же, кстати говоря, и развел ее с герцогом Лейхтенбергским, почему они-то отвернулись от Григория Ефимовича и поносят теперь его на чем свет стоит? Не Стана-Анастасия ли говорила о старце, когда он помог ей встать на ноги: «Это — исключительной святости человек»? И вот теперь она вкупе с супругом Николаем Николаевичем и сестрой Милицей шипят и распространяют о нас со старцем всякие гадости. И старую императрицу настроили на свой лад.

И если бы он был в то время в Петербурге, когда царица получила последнюю телеграмму от Вильгельма, войны не было бы, безусловно. Он верил Вильгельму…

Вырубова читала эту телеграмму, царица показывала: «Сделай невозможное, спаси два родственных тебе народа от войны. Войны не нужно. И только ты можешь в том убедить своего мужа и царя», — писал Вильгельм, и царица пыталась внушить царю, что это написано искренне и дружески и что ее «маленькой родине», как она называла Германию, война с Россией действительно не нужна. Она не знала или делала вид, что не знает, что ее любимый Вилли хитрил, и лгал, и играл роль миротворца, как провинциальный актер, но у царя достало ума негодующе воскликнуть:

— Кто это, безумец или подлец пишет?!

И царица прикусила язык. Но Вырубовой после сказала разъяренно, коверкая русскую грамматику:

— Я не сумела заставить себя любить, так заставлю трепетать перед царицей!

У Вырубовой ледяные мурашки тогда забегали по спине от этих слов, — она знала жестокость и мстительность царицы и помнила, что она говорила в пору первой революции:

— В России никогда не может быть революции, а может быть только бунт. А бунт надо усмирять нагайками, так как меченый холоп — лучший работник.

А когда не смогла помешать появлению «Манифеста», ее хватил припадок, а после она сказала:

— Я заставлю Россию проклясть этот день и смыть это пятно кровью.

Россия была утоплена в крови. Но царица прокляла тогда еще и великого князя Николая Николаевича за то, что в те критические для трона дни он не только отказался вывести свою гвардию, которой командовал, на улицы Петербурга, чтобы усмирить восставший русский народ, а еще и принудил царя издать «Манифест». Она, царица России и доктор философских наук, не понимала, что великий князь сделал это не ради народа восставшего, а единственно ради спасения престола, а значит, и ее супруга-царя, а значит, и ее самое.

Сейчас она ненавидела его еще и за то, что он ненавидел старца и готов был вздернуть его на первом фонарном столбе, появись он только перед его августейшими очами, — так говорили военные.