Грозное лето - Михаил Соколов

— Остолоп, — заметил Родзянко. — Скажите ему, что я внесу запрос на заседании Думы, как только она начнет свои занятия, и просвещу его с трибуны, кто и чем должен заниматься.

Сухомлинов сказал в трубку:

— Михаил Владимирович намеревается внести запрос правительству на заседании Думы, и тогда вам несдобровать… Миллиона два еще наберется в лабазах? Так бы и говорили… Нет, представьте мне соответствующий доклад, я буду на днях на высочайшем приеме у государя и доложу ему. Я закончил разговор, — заключил он, как царь, и, повесив трубку, дал отбой и спросил у Родзянко: — Слышали? Сапог вполне достаточно, так что ваша миссия значительно облегчается. Но забастовщики тормозят.

— На забастовщиков есть полиция и казаки, так что неча на зеркало пенять. И тем не менее я прошу вас помочь мне. Шуваев ничего толком не знает и верит своим чиновникам больше, чем следует, — настаивал Родзянко и продолжал: — Прикажите воинским присутствиям или кому там положено по вашей части, поставьте сей предмет в совете министров, а я поговорю с Горемыкиным, чтобы мне разрешили созвать съезд земских управ, на коем мы все и решим. Надо поднять на ноги все губернии, ибо в одной губернии есть кожа, в другой — дратва, в третьей шпильки и гвозди. Надо все это соединить в одно целое, а без сил общественных здесь ничего сделать не удастся. От Думы я привлеку Протопопова.

— Ну, это не по моей части, земские управы, это по ведомству Маклакова, министра внутренних дел, — заметил Сухомлинов, но пообещал: — Однако я помогу вам и внесу представление в совет министров от имени военного министерства… Полагайте, что этот вопрос мы решили.

— До решения еще далеко, но я рад, что мы нашли с вами общий язык, и сегодня же напишу об этом в ставку великому князю… Далее: моя жена, которая попечительствует над делами санитарными, сообщила мне, что Евдокимов не разрешает добровольцам-медикам прилагать свои силы и способности к делу ухода за ранеными, а своих сил у него недостает. В результате неразберихи в его управлении раненые по многу дней лежат неперевязанными, вовремя не эвакуируются, прибывают в тыловые лазареты и госпитали в товарных вагонах, на голом полу, даже без матрацев.

— Что вы рекомендуете мне сделать, Михаил Владимирович?

— Уволить Евдокимова от должности начальника Главного военносанитарного управления и поставить на его место государственного человека. Незамедлительно уволить, пока о такой его распорядительности не узнало общество.

— То есть не узнала Дума, вы хотите сказать? — настороженно спросил Сухомлинов.

Родзянко недовольно ответил:

— Я сказал то, что сказал. Или я обращусь к великому князю в ставку, или к государю, или государыне. Впрочем, она меня терпеть не может и, говорят, покровительствует этому господину. Я обращусь к Марии Федоровне, старой императрице.

Сухомлинов был в затруднительном положении. На Евдокимова уже были жалобы, но ему действительно покровительствует царица. И Родзянко она терпеть не может, впрочем, как и сам царь, считая его главным среди думских смутьянов. И еще не любят из-за Распутина, которого Родзянко поносит неустанно.

И ответил уклончиво:

— Я обещаю вам, Михаил Владимирович, доложить государю. Более пока, извините, ничего обещать не могу.

— Трусите? Государю я и сам доложу, бес посредников, — грубо произнес Родзянко и подумал: «Стоило ли продолжать дальнейший разговор? Этот лукавый царедворец ничего не хочет решать сам. Зря я приехал к нему». И наконец, спрятав свой огромный платок, который все время держал в крупных руках, сказал: — Ну-с, и последний вопрос — о снарядах. С фронтов поступают сведения, что снарядов не хватает…

Сухомлинов незаметно посмотрел на дверь — плотно ли закрыта — и сказал:

— А здесь вы должны помочь мне, глубокоуважаемый Михаил Владимирович. Государь говорил мне в телефон об этом, но сей вопрос весьма щекотлив, ибо он входит в прерогативу его высочества…

— Великого князя Сергея Михайловича, коего следует давно уволить от этого тяжкого бремени? — продолжил его мысль Родзянко так просто, как будто речь шла о каком-то ординарном чиновнике, и добавил: — Поскорее уволить надо потому, что может разгореться скандал. На вашу голову притом. Великие князья еще никогда ни за что не отвечали.

Сухомлинов вздохнул с облегчением. «А с этим несговорчивым думским патриархом, кажется, можно сговориться, свалить великого князя мне не под силу», — подумал он, но решил все же удостовериться хорошенько, как далеко пойти может Родзянко:

— Не положено мне, министру правительства, действия коего Дума критикует на каждом своем заседании, но так и быть, рискну, — сказал он, явно играя в дружбу. — Вы намерены серьезно поставить сей вопрос…

С Родзянко играть было ни к чему, он все видел отлично и ответил запросто:

— Поставлю перед его величеством незамедлительно, пока оный великий князь не промотал все деньги, утвержденные Думой по смете военного министерства, на подарки не промотал Кшесинской. И вашего Кузьму-Караваева тоже надо гнать в шею.

— Кузьмина-Караваева, вы хотите сказать? — весело спросил Сухомлинов. — Его зовут Дмитрием Дмитриевичем.

— Это меня мало занимает… Итак, могу ли я полагать, что вы мне посодействуете? — спросил Родзянко и встал, показывая, что более у него ничего к военному министру нет.

Сухомлинов был почти в восторге: такого чертолома заполучить к себе в помощники — можно ли мечтать о большем? И не важно, что поделка сапог прямого отношения к нему, военному министру, не имела, кое-что тут конечно же можно сделать доброе для армии и, кстати, показать всем шептунам и недоброжелателям, что он, Сухомлинов, не чурается и сапог, черт с ними, и лишь бы солдатушки-братушки могли ходить в атаку чин чином, как все солдаты. Важно что устранение от должности главного бездельника в артиллерии, генерал-инспектора великого князя, поможет людям понять, где зарыта собака. Верховный, Николай Николаевич, не будет валить все шишки на военное министерство.

И Сухомлинов уже готов был задержать своего нежданного союзника и пригласить его отобедать с ним:

— Михаил Владимирович, а быть может, отобедаем у меня и там обсудим все в подробностях? Час уже подходящий, — посмотрел он на башенные часы, показывающие начало второго часа пополудни. Родзянко видел его насквозь и подумал: «Шельма генеральская.

Он полагает, что меня можно заманить в крайне сомнительный салон его Катеньки». И ответил с обычной грубостью:

— Вы генерала Джунковского пригласите, чтобы он хорошенько понаблюдал, как жандарм, кто околачивается всегда в вашем салоне. — И, достав из кармана золотые часы, открыл крышку, посмотрел на них и заключил: — К тому же ваши отстают на десять минут. А мне как раз десяти минут уже не хватает, у меня разговор с Протопоповым и Гучковым.

У Сухомлинова при упоминании имени Гучкова дыхание перехватило от закипевшей злобы, а тут еще намек на неблаговидность его знакомых. Но перед ним был Родзянко, гроза министров, и надо было сделать вид, что ничего особенного он не сказал.

— Не смею настаивать, Михаил Владимирович. Хотя и сожалею крайне, — произнес он с деланной искренностью и тоже, выбравшись из кресла, вышел к Родзянко, измерил его любопытным взглядом с ног до головы и заметил как бы дружески: — Мощный вы человек и грозный глас народный, Михаил Владимирович. Завидно, честное слово.

— Самый большой и самый толстый в России — как я говорил наследнику, когда был представлен его величеством, — сказал Родзянко-и спросил без всяких околичностей: — А вам-то, с вашего позволения, к чему такая мощь? Впрочем, говорят, что у вас очень красивая, к тому же молодая жена, так что я вас понимаю. Но коль взялся за гуж, не говори, что не дюж, мой дорогой.

Сухомлинова передернуло: эка мужлан и нахал! Но ответил:

— На все воля божья, Михаил Владимирович.

— Вот так-то лучше, — произнес Родзянко и, попрощавшись, торопливо покинул кабинет.

Сухомлинов проводил его до двери, потом закрыл ее поплотнее и вслух сказал с яростью:

— Чтоб ты подох, жирный боров!

В это время зазвонил телефон прямого провода в Царское Село. Сухомлинов приосанился, поправил Георгиевский крест и торопливо подошел к столу. Покрутив ручку аппарата, он взял трубку и произнес торжественно и официально:

— Военный министр у аппарата.

И услышал мелодичный голос Вырубовой:

— Здравствуйте, Владимир Александрович. Вы мне звонили?

Сухомлинов расплылся в улыбке и ответил:

— Здравствуйте, дорогая Анна Александровна. Звонил, но вас… Да, я знаю… Обо мне?.. Спрашивала? Что именно интересовало ее величество? Так, так… Я рад безмерно, дорогая Анна Александровна, и полагаю за великое счастье коленопреклоненно предстать перед их величествами в любое благоугодное для их величеств время… Благодарю вас от всего сердца, дорогая Анна Александровна. Да, я знаю и весьма счастлив, что старец благополучно возвращается к нам… С превеликим удовольствием. Сегодня. Слушаюсь, Анна Александровна! Буду ровно в шесть, Анна Александровна… До свидания, милейшая Анна Александровна, — говорил он в трубку и все время кланялся и расшаркивался, а когда трубка умолкла, он положил ее на место, покрутил несколько раз ручку и, сев в кресло, вздохнул с великим облегчением. — Вот так, господа родзянки, гучковы и прочие думские смутьяны. Вы можете витийствовать, сколь душе угодно, а Сухомлинов был и будет. И возможно, не только здесь, в сем кабинете…