Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Кто написал эту записку, встаньте!

Никто не встал. В аудитории зависла гробовая тишина.

— Вот так и мы молчали, боялись рот раскрыть, — проговорил Никита Сергеевич.

Его выступление закончилось бурной овацией.

С крыш срывался мелкий, очень редкий снег, ветер пронизывал. Неподвижное мглистое небо, на котором, казалось, нет ничего — ни звезд, ни облаков, пугало обреченной серой промозглостью. Даже свет фонарей из-за его низкого тяжелого однообразия делался вязким, тягучим, никак не радостным, и, если выглянуть из окна, в однородной хмари терялись невыразительные отблески уличных ламп, витрин, окон.

В хрущевском кабинете горели все три люстры, пространство здесь было ярким, слепящим. Напротив Первого Секретаря сидел Серов. Никита Сергеевич, покусывая кончик карандаша, устало смотрел на генерала. Серов доложил, что нездоровая ситуация складывалась в Венгрии, что народ недоволен правительством, ропщет.

— Как сговорились, — выдавил Хрущев, — то поляки бузят, теперь венгры!

— В руководстве, особенно в госбезопасности и полиции, подавляющее большинство евреев. Евреи ведут себя беззастенчиво, командуют всеми и всем, никого не стесняются, назначают на должности своих родственников и знакомых, точно государство их кормушка! Это венграм сильно не нравится.

— При чем тут евреи, Ваня, ну при чем?!

— Евреев связывают с большевиками.

— Глупость несусветная! Кто тебе такое наговорил?

— В донесениях сообщают.

— В донесениях! Посол Андропов ничего по этому поводу не написал.

— Он вообще мало что пишет, словно его там нет!

— Да, пустой человек, надо будет его менять.

— Давно пора, — поддержал Иван Александрович. Ему совсем не был симпатичен сухой, неприветливый Андропов, которого, точно тараном, тащил наверх главный советский финн. — Сидел бы у Куусинена в Карелии и сидел!

— Разберемся! — отозвался Хрущев.

— Напрасно из соцстран удалили прикомандированных сотрудников, при них хоть порядок был, — посетовал председатель КГБ.

— Правильно удалили, без них к нам доверия больше, — отозвался Никита Сергеевич.

— Вам видней, — со вздохом согласился генерал армии.

— Почему, Ваня, ты меня расстраиваешь, не жалеешь? Как специально делаешь!

— Работа моя малорадостная. Да и ваша не лучше, — отозвался Иван Александрович.

Про Венгрию он вынужден был сказать, сигналы оттуда шли тревожные, а советский посол Андропов в ежедневных телеграммах доказывал, что ситуация в Будапеште опасений не вызывает.

«Еще какие опасения она вызывает» — нервничал Серов. Ему хватило хрущевских упреков по Польше и Грузии. Повторный прокол мог иметь пагубные последствия для его генеральской карьеры. В ЦК на Ивана Александровича все чаще поступали нелицеприятные доносы, писали про его «темные делишки» в Германии, не гнушались приклеивать к нему ярлык «хапуга», вспоминали про переселение народов Северного Кавказа, где Серов принимал самое непосредственное участие, и уж никак не меньшее, чем развенчанный гулаговец Круглов. Какая-то гнида написала, что молодая жена его живет, словно барыня, держит трех нянек для дочери, для себя завела учителей музыки, рисования и немецкого языка. Стыдно коммунисту! Хочешь выучить язык — иди на общественные курсы, и по рисованию многочисленные школы существуют, а тут на гостранспорте всех развозят, и сюда везут, и туда! Вмешательством серовской жены учительнице рисования выделили отдельную квартиру на Ленинском проспекте.

После прочтения последней ябеды Хрущев мрачно заметил:

— Твоя жена уже квартиры раздает, из грязи да в князи!

Напрасно Иван Александрович объяснял, что учительница потеряла на фронте мужа, двух братьев, воспитывает четверых детей и дочку сестры, умершей от воспаления легких в эвакуации.

— В КГБ не квартирами занимаются! — мрачно выговорил Хрущев. — Может, тебя в Министерство соцобеспечения отправить? Пусть баба дурить заканчивает!

Чуть не поругались в тот день с Аней, но, слава Богу, миром обошлось!

Иван Александрович искренне старался для Хрущева, был беззаветно предан. Он тщательнейшим образом перебрал архивные документы НКВД по Москве и Украине за годы, когда там работал Хрущев, выскреб все до мелочи, любая бумажка, отбрасывающая тень на Первого Секретаря, бесследно исчезла, обыщись — ни строчки не найдешь! Он регулярно составлял объективные справки по лояльности к Никите Сергеевичу членов Президиума ЦК и крупнейших военных. По узкому кругу самых высокопоставленных лиц в КГБ была создана специальная группа, которая денно и нощно наблюдала за означенными товарищами, а прослушивали не только их самих, но и жен, и детей, и помощников, всех самых к ним близких. Собранные материалы были ценнее золота, раскрывали сущность кремлевских настроений, приоткрывали тайные замыслы, ведь ни Молотова, ни Кагановича, ни Ворошилова, ни Маленкова Никита Сергеевич к друзьям не относил, а раз не друг, значит кто? Получается — враг. Вот и занимался товарищ Серов защитой своего руководителя. В последнее время он получил команду слушать Булганина, Шепилова, Суслова и даже Фурцеву.

— Почему Фурцеву? — поинтересовался он.

— С мужиками путается!

Серов был у Хрущева главным сторожем и главным хранителем тайн, однако и он не был застрахован от вспыльчивого, неуемного характера Никиты Сергеевича — в одночасье могла слететь генеральская голова, ведь аккуратный кировоградец Миронов, которого втиснул в КГБ Хрущев, так и сидел у него замом, и все настойчивей влезал в гэбэшную кухню. А бывший заведующий строительным отделом Московского горкома Дудоров был назначен вместо Круглова министром внутренних дел. В бытность Хрущева московским секретарем Дудоров умудрился к нему подластиться. Сильно приподнял голову Леонид Ильич Брежнев, но от Брежнева опасности Иван Александрович не чувствовал.

Сообщение по Венгрии Никита Сергеевич выслушал угрюмо, заметив, что у МИДа имеется отличная от КГБ точка зрения.

— С Венгрией как-нибудь перетопчемся, — заключил он. — А вот ситуация в Египте меня тревожит.

Именно положению дел в Египте и был посвящен серовский визит.

Заручившись поддержкой Москвы, президент Насер не шел на уступки Западу. Все предложения Англии и Франции, сводившиеся к совместной эксплуатации Суэцкого канала, им были отвергнуты, переговоры прекращены. Не сумев договориться с Насером, англичане и французы попытались отозвать из Египта лоцманов-европейцев, им предлагали крупные денежные компенсации, обещали устроить на другую хорошо оплачиваемую работу, и пятьдесят лоцманов, поддавшись уговорам, начали собирать вещи. Общая их численность приближалась к ста пятидесяти, а лоцманов-египтян насчитывалось чуть более сорока. Если удастся убедить большинство европейцев оставить работу, судоходство по каналу будет парализовано. Но опять выручал Советский Союз — более ста человек опытных мореходов уже ехали из Москвы.

Секретно собравшимися во французском городе Севр англичанами, французами и израильтянами был разработан план военных действий. Израиль должен был атаковать египтян, а Англия и Франция вслед за этим — вторгнуться в зону Суэцкого канала, обосновав свои действия необходимостью разделить враждующие стороны и взять канал под защиту.

— Куда Израиль лезет, чего евреям-то надо?!

— Израиль хочет за счет Египта получить дополнительные территории, — пояснил генерал армии. — И здесь, Никита Сергеевич, евреи!

— Что ты заладил — евреи, евреи! Большевики — интернационалисты, забыл?!

— Не забыл.

— А Израиль — государство, одно с другим не путай!

— Понял, Никита Сергеевич. В такой обстановке Насеру трудно придется, — заключил председатель КГБ.

Хрущев был не на шутку озадачен, глаза смотрели зло.

— Никита Сергеевич! — тихо проговорил генерал. — Я по вашему поручению хотел отчитаться.

— По какому?

— По сыну вашему, Леониду, который в войну погиб.

— Слушаю! — насторожился Никита Сергеевич. — Говори, что удалось узнать, только правду!

— Ваш сын погиб, ни к каким немцам в плен не попал и на фрицев не работал.

Никита Сергеевич вздрогнул, губы его задрожали, он обхватил голову руками и, причитая, заплакал:

— Не предал отца, Ленечка! Не предал!

Когда обедали с Булганиным, Хрущев передал обеспокоенность Серова по Венгрии, не забыв сказать и про самоуправство командиров-евреев. Николай Александрович на это пожал плечами и спросил:

— Ты, брат, знаешь, чем отличается Сталин от Моисея?

— Чем?

— Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин — из Президиума ЦК! — и громко расхохотался.

В прихожей долго звонил телефон. Леля лежала в кровати, зачитываясь Бальзаком, как неохота было бросать книжку!