Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Требуют удалить из Польши маршала Рокоссовского, его уже освободили от должности военного министра, — окончил Дмитрий Трофимович.

Эта капля стала последней.

— Не они назначали! Да что они себе думают?! Чем думают?! — кричал Никита Сергеевич. — Рокоссовского удалить! Гомулку назначить! Нас не спрашивают! Кто им дал право распуститься?!

Шепилов понурясь стоял перед Хрущевым.

— Недоделанный Пономаренко целину у казахов провалил, теперь в Польше проваливает! Собирайся, Дима, в Варшаву полетим!

Александр Прохин раздраженно распаковывал чемоданы. Внезапно оборвалась его долгосрочная командировка в Гаагу, где он полтора года проработал заведующим корпунктом «Правды»: неслыханно высокая должность для новичка в журналистике! Но уезжал он в командировку зятем всемогущего министра внутренних дел, а возвратился зятем опального генерала. Не успел Александр переступить порог дома, как зазвонил телефон. Звонили из газеты, сообщили, что с сегодняшнего дня он находится в отпуске, но лучше ему сразу заняться поиском работы. У отца-посла отставка произошла раньше: хотя министр Шепилов относился к старшему Прохину наилучшим образом, собирался сделать его одним из своих заместителей, однако ослушаться Хрущева не смел. Дмитрий Трофимович вызвал подчиненного в Москву, сообщил, что по нему есть неприятное указание Первого Секретаря, и зачитал резолюцию: «С должности убрать!»

— Ты, Юрий Иванович, сам заявление напиши, сошлись на здоровье. Я тебя не брошу, переведу торговым представителем в Мадрид, годик-другой посидишь в Испании, а там определимся.

Прохин-старший был ошарашен, в МИД он ехал принимать пост заместителя министра, а тут такой разворот. На глазах министра он чуть не расплакался, но упорствовать не стал. Шепилов связался с министром внешней торговли, обговорил прохинское назначение в Испанию.

Сын узнал нехорошую новость из телефонного разговора.

— Видно, сын, и тебя немилость коснется. Я понимаю, что из-за Круглова на нас отыгрываются, как ни крути, мы его родственники.

Так в одночасье оборвалась дипломатическая карьера отца и блистательный взлет сына.

— Понапихала сюда всего без разбора! — вытряхивая вещи из чемодана, ругался на жену Александр. — Сложить аккуратно не могла?!

Лада бледной тенью стояла рядом. Она была еще красива: с правильным носиком, чуть вьющимися волосами, но беременность уже основательно взялась за дело, подполнила, сделала припухшим когда-то узкое личико, все движения женщины получались теперь больше, значительнее.

— Я одна собирала, ты помогать не пришел!

— Я отчеты писал, дела сдавал! — в раздражении муж пихнул пустой чемодан ногой. — Теперь в шкаф складывай!

Молодожены занимали квартиру старших Прохиных, так как те постоянно находились за границей.

— Куда я работать пойду?! Что в трудовой книжке напишут? — неприятно смотрел супруг. — Напишут: зять врага народа Круглова!

Обида и жалость за несчастного несправедливо обиженного мужа, за незаслуженно оскорбленного и униженного отца застыли слезами в глазах молодой женщины.

— Сашенька! — сквозь слезы виновато пропела она.

— Отстань, пискля!

— Я не виновата!

— Не виновата! А кто виноват, я?

— Не-е-ет! — жалко всхлипывала будущая мать.

— Вот и молчи!

Лада села на пустой чемодан, продолжая беззвучно плакать.

— К родителям своим уезжай! Мне работу искать надо, а то вдруг рожать начнешь!

— Я хочу остаться с тобой!

— Езжай, так лучше будет, — чуть смягчился супруг-журналист. — А то мать твоя припрется и начнет причитать. Меня от них воротит, от твоих родственников!

Закрыв лицо руками, Лада в голос заплакала.

— Рева-корова!

Она не могла успокоиться.

— Кому сказал, не реви! — сжимая кулаки, подступил муж. Он уже однажды побил ее, и сейчас решил наподдать.

Лада схватила с пола какие-то вещи и с воем скрылась в ближайшей комнате.

Саша переоделся, сменив строгий костюм, в котором приехал, на менее официальную одежду, причесался, накинул на плечи свитер, громко хлопнув дверью, вышел в парадное и вызвал лифт. Не хотел видеть тупую бестолочь и плаксу жену! С этой женитьбой вышло все не так, как он рассчитывал. До Лады какая у него была девушка — загляденье! Он закрутил роман со студенткой из мединститута, она потом месяц его преследовала, и еще месяц он ее вспоминал, никак не мог позабыть. Вот бы была настоящая жена, а какая красавица! А эта, с плоской попой! — Саша с отвращеньем скривил рот.

— И папаша, министр, обделался! — в сердцах выговорил журналист.

Двери подошедшего лифта открылись, он шагнул внутрь и наткнулся на соседку сверху.

— Здравствуйте, Саша! Вы уже приехали?

— Да, приехали! — громко ответил парень, и, сбавив тон, поздоровался: — Здравствуйте, Светлана Иосифовна! И — до свиданья!

Лифт остановился, он выскочил из кабины первый.

— Одни призраки из прошлого разгуливают: Кругловы, Аллилуевы! — обгоняя тихоходных прохожих, бурчал неудавшийся загранработник.

С освобождением Гомулки из заключения страсти в Варшаве успокоились. Хрущев с энтузиазмом выступил перед членами ЦК ПОРП, как заводной, ездил с одного предприятия на другое, участвовал в уличных митингах. Москва всецело поддержала Гомулку, который заявил, что связи России и Польши нерушимы и что Польша больше нуждается в России, чем Россия в Польше. Но разговоры с польским руководством были претрудные.

— Вы, Никита Сергеевич, утверждаете, что все в наших отношениях строится на равенстве и братстве, а как тогда получается, что уголь вы у нас берете по заниженной цене, а железную руду продаете по завышенной?

Действительно, так при Сталине было. И это только частный пример, а сколько подобного неравенства творилось? Хрущев обещал разобраться, положение исправить. Выступая в узком кругу перед партхозактивом республики, Никита Сергеевич подробно остановился на произволе, который творился при Сталине, декларировал безупречную социалистическую законность, говорил о единстве коммунистов, объяснял, что коммунист — это солдат в битве за каждого человека, каждого гражданина, уверял, что Советский Союз друг. Доводы Первый Секретарь приводил убедительные: после ареста Берии советских советников полностью убрали из Польши, это — раз. Сотрудники МГБ-КГБ были целиком сокращены в советском посольстве, оставили лишь несколько человек при Польской госбезопасности и то для взаимной координации — это два. Вспомнив трагические события в Познани, подчеркнул, что там не было ни одного советского солдата, хотя советских танков и солдат в Польше достаточно, это — три. Пожалуй, последний довод стал самым убедительным. Никита Сергеевич согласился отозвать в Москву маршала Рокоссовского, еще пообещал, что очень скоро трудящиеся будут безвозмездно получать от государства квартиры, а крестьяне — земельные наделы, как это делается в СССР, в городах откроют новые учебные заведения, школы, детские сады, больницы.

— Социализм должен быть привлекательным, мы должны иметь все самое лучшее, и так будет, но надо к этому совместно идти. Вот вы читали мой доклад, а доклад — это только начало пути. Мы открыты, так чего ж кусаетесь? Я не Сталин!

Хрущеву верили. Ораторствуя без бумажки, яростно жестикулируя, он мог убеждать, но и спорить с ним не боялись, задавали всякие, порой каверзные вопросы. Когда Первый Секретарь выступал перед студентами польского университета, в одной записке, пришедшей из зала, прочитали дословно следующее: «А где же были вы, товарищ Хрущев, где был Молотов, Микоян, Ворошилов, когда творились беззакония? Разве вы не видели, не понимали, что происходит при Сталине?» Хрущев попросил переводчика громко зачитать записку. Потом уставился в зал и спросил:

— Кто написал эту записку, встаньте!

Никто не встал. В аудитории зависла гробовая тишина.

— Вот так и мы молчали, боялись рот раскрыть, — проговорил Никита Сергеевич.

Его выступление закончилось бурной овацией.

С крыш срывался мелкий, очень редкий снег, ветер пронизывал. Неподвижное мглистое небо, на котором, казалось, нет ничего — ни звезд, ни облаков, пугало обреченной серой промозглостью. Даже свет фонарей из-за его низкого тяжелого однообразия делался вязким, тягучим, никак не радостным, и, если выглянуть из окна, в однородной хмари терялись невыразительные отблески уличных ламп, витрин, окон.

В хрущевском кабинете горели все три люстры, пространство здесь было ярким, слепящим. Напротив Первого Секретаря сидел Серов. Никита Сергеевич, покусывая кончик карандаша, устало смотрел на генерала. Серов доложил, что нездоровая ситуация складывалась в Венгрии, что народ недоволен правительством, ропщет.