Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Речан вышел только на главном вокзале. Он помог одноногому хайничанину сойти с поезда и, купив у него небольшую корзину, ушел с платформы. На узкой размытой дороге за вокзалом, разъезженной и грязной от ночного ливня, Речан остановился и огляделся.

Ветер рябил лужи, по краям мостовой чернела жидкая грязь, неподалеку стояла телега, устланная перинами, немного дальше была запаркована небольшая машина с мокрым брезентовым верхом. Над Баньской Быстрицей висели тяжелые тучи, осенняя безотрадность и гнетущая печаль раннего утра. В сыром воздухе пахло дегтем, мокрым углем, мокрым пеплом, дымом, запахом дерева и опилок. На погрузочно-разгрузочных путях с вагона на железную платформу упал тяжелый ствол, в недалекой мастерской по обработке камня с натугой разбежалась пила для резки камня, похожие звуки доносились и из-за мутного и стремительного Грона. Поля зияли пустотой, по железнодорожной линии недалеко от спичечной фабрики на станцию подъехала дрезина и через минуту исчезла за зданиями складов. Вниз по дороге от верхней казармы спускался закрытый военный грузовик, маленькая «эрэнка».

Речан подвернул штаны и осторожно, чтобы не запачкать грязью полуботинки, направился в город.

Некоторое время он постоял возле чумного столпа и снова с любопытством осмотрелся. Моросил мелкий дождь, люди шли в плащах и под зонтами, спеша по своим утренним делам, чаще всего на рынок и в магазины. Тучи над городом поднимались выше, разрывались и пропускали все больше света, крыши домов уже заметно начинали поблескивать, но в тупиках около стен все еще стояли синеватые сумерки. В магазинах горел свет и манил прохожих осмотреть свой пестрый, уютный и прогретый теплом печей мир.

После долгого отсутствия он опять любовался прелестно расположенными домами, костелами и башнями исторической площади, построенной словно с мыслью о вечной жизни, драгоценном времени и золотом пороге. В эти городские дома он никогда не входил, знал разве кварталы на Мичинской улице, Тросках или Углиске, эти склады человеческого жилья, в которые город упрятывал на ночь своих рабов в соответствии с нравом двадцатого века, который лучшие ангары предоставлял технике — дорогостоящим вещам.

Речан наконец размялся и пошел в продовольственный магазин Мейнла, что был поблизости. В хорошо и практично обставленном магазинчике, где его обслужил рыжий, запоминающейся внешности парень, он купил водку, шоколад и сладости; у Кемов — два платка для матери и большой отрез на платье и блузку, потом направился к дому Беницкого, где в подвале был магазин игрушек Леви. Там он выбрал для племянников деревянных лошадок с тележками, племянницам тряпичные куклы и, нагруженный полной корзиной и пакетами, заглянул на рынок. Ему было интересно, как там корзинщик и его сын. Они завтракали. Отец опирался об одолженную двуколку, мальчик стоял перед ним, жадно откусывая хлеб и размахивая руками.

Мясник свернул в узкую улочку, миновал старую городскую ратушу и вышел на Серебряную площадь. Позади остались простота рынка, доверительная близость стен, окон и ворот, все то тесное пространство с запахом глубоких и непроветриваемых дворов и агрессивными ароматами бедных кухонь. За Харманецким ручьем он прибавил шаг. Из корчмы, что за мужской гимназией, выходил возчик и немного нетвердым шагом направлялся к своей упряжке. Речану повезло, он встретил знакомого — младшего Капусту из Тайова. Они хорошо знали друг друга, вместе были призваны в армию, им было о чем потолковать. Дорога, которая за Подлавицами отлого поднималась среди лесов вплоть до их родного села, убегала незаметно. Телега тащилась в гору то через лес, то по открытой дороге, а они двое, Капуста и Речан, все говорили и говорили и никак не могли нарадоваться нежданной встрече.

Погода прояснилась, потеплело, а лошади все тянули их через леса вверх, в горы.

А в Паланке наступил обычный осенний день. Речанова проснулась раньше, но встала с постели только после десяти, когда ее раздразнили запахи из кухни. До тех пор она ворочалась в кровати — у нее болели все кости. Ночью она досыта напрыгалась, как следует выпила, к тому же ее кавалер после ухода остальных гостей вернулся к ней в спальню, так как она об этом соответствующим образом намекнула ему.

Вдоволь наворочавшись под периной, она встала, надела халат, отворила окна и пошла посмотреть на дочь. У порога ее спальни сунула руку под коврик, куда ночью спрятала ключ, тихо открыла дверь и некоторое время всматривалась в полумрак. Эва спала без движения, с волосами, прилипшими к вспотевшему лицу. Видно, ее мучили кошмары, перина у нее соскользнула на пол, и, глядя на ее тело, мать увидела вдруг, что дочь превратилась в молодую женщину. В спальне был тяжелый воздух, который выдавал увлечение Эвы резкими духами, а также то, что она ночью пила. Когда Эва выпила лишнего, чем тут же воспользовался старший лейтенант Ходак, рослый красавец из артиллеристов, мать вывела ее из гостиной, толкнула в спальню и заперла на ключ.

Мать прикрыла дверь и по коридорчику прошла на кухню. Служанка вертелась вокруг плиты и, увидев ее, вскрикнула. Речанова сердито посмотрела на нее, как, мол, она встречает хозяйку, но служанка показала на разбитую дверь, брусок, нож и кучку одежды Речана на диване.

Речанова остолбенела. Ее прошиб озноб, она догадалась, что Речан наблюдал их веселье, и, когда она представила себе это, ей расхотелось завтракать. Она вышла из кухни, на лестнице еще больше побледнела, но взяла себя в руки и отправилась в сад, где тщательно осмотрела каждое дерево и куст. С бьющимся сердцем заглянула в прачечную, потом, держась за горло и готовая закричать, осмотрела подвал и все пространство вокруг дома. Вернулась в комнату, открыла все шкафы, посмотрела даже под кроватью. Наконец, вооруженная карманным фонарем, решилась подняться на чердак. Перед железной дверью на чердак она почти бессознательно вооружилась железным ломиком на случай, если муж жив, но сошел с ума. На чердаке было не так темно, как она ожидала, окошко в крыше пропускало достаточно света, чтобы в темноте она не споткнулась о тело мужа. Она все же посветила фонариком во все углы. Вниз она спускалась, уже успокоенная. Когда открыла гардероб в передней и осмотрела его, тихо и с глубоким облегчением рассмеялась.

Потом пошла к дочери и сообщила ей новость: отец бросил их — скорее всего, уехал домой. Он, как она предполагала, явился ночью — видно, у них испортилась машина, — увидел их в гостиной в обществе стольких мужчин, переоделся и убрался домой к своей мамаше. Эва вытянулась под периной, прикрылась ею до подбородка, покраснела, отвернулась и уставилась в угол. Мать это рассмешило, она медленно повернулась, закрыла дверь и ушла в ванную. Приняв ванну, она плотно позавтракала, с необычной сердечностью болтая со служанкой. Когда она одевалась, то несколько раз невольно хлопала в ладони, что все ей так удается. Посмотрела в окно, порадовалась хорошей погоде и пошла пешком в город.

Мясная была закрыта, что ей не понравилось, грузовик стоял на улице ниже ворот. Волент сидел в кухне у стола и пил вино. Он обрадовался, что это она, так как боялся прихода мастера. Возвратившись из поездки, он сразу заметил, что хозяин был здесь и перевернул все вверх дном. Волент сообразил, что за этим последует, поэтому даже не открыл мясную, а только выложил товар. Он сидел у себя и ждал. Он и сам не знал, как будет реагировать на посещение мастера (просить прощения? Иронизировать? Врать? Угрожать? Шантажировать?), но сдаваться не собирался, у него не было ни малейшего желания уходить. Он решил бороться до последнего.

Когда Речанова, коротко с ним переговорив, ушла, он пошел в спальню и растянулся на кровати, улыбаясь во весь рот: он верно рассчитал, что уйдет отсюда, но не прочь со двора, а прямо в особняк на Парковой улице! Он начал прикидывать, кого же взять на должность помощника, на этот раз на должность своего собственного приказчика. Это должен быть солидный мужик, постарше и женатый.

Эва Речанова тем временем пошла к зданию почтамта, чтобы заказать телефонный разговор с братом. Когда она вернулась оттуда, шторы на ее мясной были уже подняты. Довольная, она сказала себе, что именно так и представляла себе это.

Речан остановился на родном дворе, ожидая, не разбудит ли стук деревянной калитки его домашних. В дверях на открытой деревянной галерее должна была появиться мать. С братом он уже поздоровался — когда проходил мимо сельмага, к нему выбежал плотный мужик в плаще и берете, который увидел в окно, как он степенно шагает по середине улицы, добродушно здоровается со знакомыми, удивленно посматривающими на его одежду. Младший брат Яно похвастался своим здоровьем, лавкой и домом в бывшем лесничестве над селом (в деревне не было человека, который не зарился бы на него, это был большой, красивый дом, мечта их детства, он светился там, на горе), сказал ему, что живет он хорошо, что сестра их Катка тоже ушла из отчего дома, вытянула у матери свою долю и переселилась в Подбрезову, куда уже раньше ездил на работу ее муж. Яно пообещал, что придет домой обедать, и побежал обратно вверх по лестнице к своим покупателям, которые тем временем вышли полюбопытствовать и раскачали бубенчики, повешенные над входом в лавку.