Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Лето кончилось.

12

После полуночи Речан сел в поезд. Он решил уехать домой, к матери и брату, чтобы посоветоваться с ними и привезти с собой в Паланк. Мать, как он грозился с отчаяния, должна будет взять под свой контроль дом, жену и в первую очередь дочь Эву, младший брат Яно займется торговыми делами, так что помощник Волент Ланчарич окажется не нужен.

Вскорости после того, как он заперся в пустом купе, поезд тронулся по линии, захолустной и забытой, более всего ассоциирующейся с крушением людских надежд, как одинокие тополя или вышедшие из строя вагоны в тупике, красные от ржавчины, с вырванными досками. Ночь была неприветливая, туманная и ветреная, поезд ехал мимо станций с маленькими почерневшими вокзальчиками под липами, акациями или каштанами. Их освещал блеклый, мигающий, желтоватый и близорукий свет керосиновых ламп, который, казалось, был в вечном споре с ветром, так же как пар, деревья или дым. До рассвета поезд должен был прибыть в Зволен, перед ним была дорога в кромешной тьме, частые остановки и звон станционных колокольчиков.

Перед отходом поезда мимо окон прошел дежурный по станции, он направлялся к паровозу и держал в руках фонарь, излучающий свет, зеленый, как вода. Был он в длинной шинели, высокий, худой и вскоре остался позади, смотря на хвостовые фонари поезда. Так разлучались лоцманы, воздухоплаватели и несчастливо влюбленные кадеты. Большинство дежурных по станции на этой линии быстро тучнеют и преждевременно седеют от тоскливой службы.

Зеленые вагоны, освещенные синими ночниками, вызывающими у многих пассажиров досаду, двинулись к стрелке, минуя грузовую платформу, приземистые строения станционных складов, части разъединенного состава и мигающие огоньки, и, проехав через переплетение рельсов, погрузились в темноту. За окнами потянулись фруктовые сады и последние жилые дома на дороге к верхней таможне, свежепобеленное здание которой в темноте напоминало маяк. Дорогу к ней, посыпанную мелким гравием, окаймляли черешни, с которых слетали красные листья. Вдоль освещенного здания таможни проходила государственная граница. Минуло больше года после войны, но здесь все еще чувствовался какой-то тяжелый воздух, так что у людей, живущих в непосредственной близости, по ночам появлялось ощущение, что они спят на наклонной плоскости, и где-то в подсознании их сверлила боязнь, что в самый неподходящий момент они начнут скользить и скатятся в чужую клумбу самых хрупких, нежных и редких цветов.

Между железной дорогой и Паланком ширилась полоса темных полей. За железнодорожным переездом город скрылся из виду, пропал в темноте.

В купе Речана вошел проводник с фонарем. Он оценил его одежду и ловким маневром, который, очевидно, любил пускать в ход, так как был молодой и самоуверенный, почти в один прием проверил его билет и закомпостировал его. Он осмотрел купе, повернулся на каблуках, ретировался в коридорчик, сообщив, что на курорте вчера был пожар, и закрыл за собой дверь. Мясник встал, расставив ноги, и свернул себе сигарету. У него задергалось веко, он слегка потер его, глубоко втягивая в легкие большие глотки дыма, и, казалось, смотрел на огни паровоза, которые преломлялись на каждом препятствии около линии, чаще всего на деревьях, сгибающихся под напорами все более дикого ветра. Речан докурил, опустил окошко, выбросил окурок, минуту нервно проветривал купе, потом поднял окно и быстро сел. Как только он ощутил на лице доверительное прикосновение зимнего пальто, его отпустило. С широко раскрытыми глазами, вспотевший и бледный, он ждал, что вот-вот разрыдается, но ему это не удалось. На мгновение почувствовал парализующую тоску, напоминающую вспышку метеорита, потом заснул.

Он очнулся в момент, когда состав прорывался сквозь узкую долину. Железнодорожная линия в ней теснилась вместе с дорогой и несколькими разбросанными домишками за речкой. От близкого леса над линией отражался шум, гудение и непрестанный стон паровоза. Он устало посмотрел в окно. Из соседних купе доносился громкий храп.

Речан неловко встал, потянулся, подошел к окну, щурясь и протирая свои сухие глаза. Вскоре долина стала шире. За следующим поворотом появился освещенный город. Над ним в редеющей темноте и клубах дыма высился замок и торчало несколько высоких труб.

Поезд въезжал в вокзал города Зволена, словно ища самый удобопроходимый путь среди длинных освещенных составов и огромных тел пышущих паровозов. Наконец юркнул между вторым и четвертым путями. Из соседних составов выходили продрогшие люди, все типичные пассажиры третьего класса, женщины и мужчины из недалеких деревень, и никого из дальнего мира, откуда, как кажется, приезжают все паровозы и рассвеченные окнами вагоны.

Толпа валила в старое здание вокзала. Утро было холодное, зябли пальцы, ветер раскачивал лампы и деревянные цветочные горшки, висящие на цепочках, в которых летом цвели анютины глазки и герани. Дым паровоза жался к земле. Раздался резкий свист, за пассажирскими составами послышалось глухое ух, лязгнули цепи, буфера, задрожала земля. Вдоль ближнего паровоза шел машинист с фонарем и длинной масленкой, за ним следовал кочегар, что-то объясняя ему и шаря по карманам короткими ловкими руками.

Когда немного рассвело, Речан сел в поезд на Баньску Быстрицу. Вагон, в который он вошел, был некупированный, занятый людьми по большей части в национальной одежде. В задымленном пространстве и желтоватом электрическом свете этих старых вагонов мелькали сигареты, желчные, осунувшиеся лица и невыразительные глаза, в которых не было ничего мирного, нежного или отталкивающего. Они принадлежали горцам — людям, которых чужой не оценит. Они разговаривали громко, обстоятельно, помогая себе жестами, запястья у них были обмотаны ремешками, и в том, как они держались, скрывались франтовство, суеверие и преклонение перед силой. Одежда людей была пропитана запахами утреннего тумана, дешевого табака, смолы, пота, железа и грубой пищи. Они ехали на разгрузку дров на станциях (из рюкзаков, сшитых из военного брезента, торчали топорища и рукоятки двухручных ножовок), на погронские лесопилки, в каменоломни, на стройки и на рынок в город.

Рядом с мясником сидели две старые женщины, похожие друг на друга как две капли воды. Они ехали на рынок. Перебирали четки и шептали утреннюю молитву. Они были, несомненно, близнецами, и казалось, будто каждая из них сидит перед большим зеркалом. На противоположной скамейке расположился корзинщик из Хайник с мальчиком в суконных штанах, коротком кожушке и старомодной, некогда черной, потертой барашковой шапке. Отец обнимал сына за плечи, видно, не мог взять в толк, как ему держаться — заносчиво или застенчиво, и из-под широкой скаутской шляпы внимательно оглядывал зимнее пальто Речана с меховым воротником. Оно ему явно нравилось. Сам он был одет в длиннополую шинель, оказалось, что у него нет левой ноги. Позже, когда он разговорился со старухами, сказал, что потерял ногу во время Восстания. После ранения в Кремницких горах его увезли на санитарной телеге в госпиталь. По дороге телега наехала на мину, лошадей, возчика и сестру убило, тяжело ранило лежащего с ним рядом солдата, а ему оторвало левую ногу. Он рассказывал, радуясь, что есть слушатели, но, как только сын его покраснел, а старухи в смущении опустили глаза, стих. Видно, раньше он был здоров как бык и все еще не мог этого забыть. Они с сыном жили плетением корзин. Речан слушал его историю, заглядевшись на зарю за окном. От Грона и лугов по обеим сторонам железной дороги поднимался редкий туман. Время от времени мясник поглядывал на мальчика, в ясных глазах которого проглядывала решимость. Только отец его кончил говорить, как он начал абсолютно точно подражать свисту дрозда. У женщин с четками захватило дух, они начали радостно улыбаться и стали похожи на старушек, которые присматривают за стайкой маленьких внучат. Вагон постепенно затихал, серьезные с виду мужики начали изумленно озираться, вставать со скамей и тесниться поближе к свистуну. Когда до них доходило, откуда исходит пение дрозда, добродушно хватались за головы и бесшабашно хохотали. У старушки, сидевшей напротив мальчика, соскользнули на пол четки, отчего ее сестра сконфузилась больше, чем она сама. Мальчика, разумеется, одолел смех, он прыснул, сорвал барашковую шапку с головы и закрыл ею лицо. Его отец скалил зубы, хватался за живот и начал показывать пальцем на мальчика, чтобы обратить внимание и на себя. Вдруг он сильно оттолкнулся от скамьи, вспрыгнул на свою единственную ногу и уже собирался дернуть ручку стоп-крана, но передумал, сел и быстро, чтобы скрыть собственное смятение, вынул из кармана жестяную коробку с сигаретами.

Речан вышел только на главном вокзале. Он помог одноногому хайничанину сойти с поезда и, купив у него небольшую корзину, ушел с платформы. На узкой размытой дороге за вокзалом, разъезженной и грязной от ночного ливня, Речан остановился и огляделся.