Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Послышался шум отодвигаемого в ярости стула.

— Ты пожалеешь! Я видел твое завещание, Симеон. Жалкий щенок никогда не станет Падре Сервусом. Его сожгут рядом с тобой.

— Если поймают. А он умный мальчик и будет держаться от вас как можно дальше.

Стыд и вина захлестнули Дамиана и подпитали его злость. Симеон настолько дорожил им, что готов был после своей смерти передать ему титул Падре Сервуса. А он, бестолковый грешник, чуть не предал собственную веру из-за волнений страстей, бушевавших в его предательском теле. А помимо этого, он в очередной раз подставил наставника, который хотел, чтобы он держался подальше.

Дамиан вытащил кинжал и переглянулся с Варесом.

Да, он опять виноват, но терять ему уже было нечего, кроме уважения Симеона. Возможно, он и позлится на Дамиана за то, что тот вторгся в Мингем, но это будет не так важно, если они спасут Симеона от несправедливой смерти.

Подав Варесу знак, Дамиан распахнул дверь и ворвался внутрь. Голый каменный пол, голые облицованные камнем стены, темная деревянная мебель и потухший камин делали комнату холодной и негостеприимной. Мрак разгоняли только свечи, плачущие воском в нише, отведенной под маленький алтарь Князю. Ерихон, судорожно сжимавший сверток, резко вскинул на незваных гостей испуганный взгляд и попятился. От его одежды Дамиан пришел в ярость. Поговорка «богат, как храмовая мышь» внезапно приобрела другие краски: белая дзимарра, — явно из дорогой, качественной шерсти, — с белым поясом, расшитым бриллиантами; белая накидка, подбитая таким же белоснежным атласом; нагрудный символ ватры игнис, усыпанный огненными опалами и подвешенный на золотом шнуре; белый пилеолус и кольцо Падре Сервуса с большим белым опалом. Ерихон уже вырядился, как Падре Сервус, хотя в его положении временного заместителя это было непозволительно.

Дамиан едва справился с собой и, чтобы не наброситься на Ерихона, предоставил его Варесу. Капитан одним ударом лишил кардинала, мнящего себя Падре Сервусом, чувств и встал на страже. Дамиан подошел к сидящему за столом Симеону. Лысеющая макушка слегка поблескивала, ссутулившиеся плечи поникли. Симеон с надменностью обернулся, явно ожидавший кого-то из стражей. На шее Дамиана как будто затянулась петля. Невидимая, но от этого не менее ощутимая. Он чувствовал, что еще немного — и его позвонки захрустят, если раньше он, конечно, не умрет от удушья. Глаза обожгло, а струны его души завязались в тугие узлы. Время — вот самое безжалостное вёльство, а не монстры. Оно обглодало Падре Сервуса так, что остались лишь кости, кожа да острые углы. Тюремная серая роба с пожелтевшим вырезом и грязными бурыми пятнами в подмышках висела на нем бесформенной тряпкой.

— Ваше Преосвященство, — прошептал Дамиан, боясь, что Симеона развеет от дуновения его голоса.

Падре Сервус, нахмурившись, прищурился и недоверчиво спросил:

— Дамиан, мальчик мой, это ты?

Симеон протянул ему руку, которая из уверенной, мускулистой длани превратилась в тощую пожелтевшую клешню. Дамиана обуревал ужас, его тошнило, а сердце колотилось где-то в горле. Ему хотелось сбежать, только бы не дотрагиваться до Симеона. Он боялся, что даже от самого слабого прикосновения наставник рассыплется пеплом.

Вдруг я сплю, и он уже сожжен?

Дамиан, затаив дыхание, все-таки схватил руку Симеона. Болезненно сухая, холодная кожа и ощущение костей под пальцами снова навеяли ему мысли о горячем бреду, в котором он, возможно, метался. Приложившись губами к тыльной стороне ладони Падре Сервуса, Дамиан рухнул перед ним на колено. Это была его вина, что Симеона поймали. Он должен был найти его сразу же после нападения монстров. Он должен был его защитить. На глаза навернулось слезы, и Дамиан уронил голову, чтобы Симеон не увидел его слабость.

— Простите, Ваше Преосвященство. Я подвел вас, — выдавил он севшим голосом. — Я непростительно виноват, я должен был…

— Не трать даром соли, Дамиан. — прервал Симеон и положил руку ему на голову, словно благословляя. — Сомнение, вина и сожаление — тройная цена, возложенная на нас Князем, за то, что мы отбрасываем тень на этой грешной земле. Только мертвые освобождены от этой платы. Примирись со своими чувствами, мой мальчик, иначе они раздерут тебя, точно дикие звери.

Дамиан сморгнул слезы и шумно выдохнул. Потом вскинул голову и заставил себя смотреть на наставника, не отрываясь.

— Я пришел все исправить… — Он замялся от немощного вида Симеона и вновь опустил глаза.

Ему стало душно, голова кружилась. Дышать было все так же тяжело.

— Все мы хрупки, мальчик мой. Это свойственно тем, кто жив. — Усмешка просочилась в голос Симеона, заставив Дамиан еще раз побороть свой стыд и взглянуть на наставника. — Как вам вообще удалось проникнуть в Мингем?

— Мы обрушили дамбу, — подал голос Варес и указал на Дамиана. — Это была его идея. Вторая, после лобового нападения.

Симеон издал удивленный возглас.

— В храбрости ему не откажешь, — ухмыльнулся капитан.

— Разве что в здравом смысле, — фыркнул Симеон, и Дамиан едва не раскрошил себе зубы — так скрипнул челюстями. — Послушай меня, — встретившись с ним взглядом, серьезно сказал наставник. — Уходите сейчас же. Ерихон предполагал, что ты явишься. Ты не должен попасть в руки Храма, Дамиан. Я поклялся Эдуарду, что ты будешь в безопасности.

— К Лилит Эдуарда, — отмахнулся Дамиан и возмущенно встал. — Он презренный грешник, отринувший веру и отрекшийся от Князя.

— Он не отвергал веру, — возразил Симеон. — Он запутался и подверг ее сомнениям. Это хорошо. Вера и должна подвергаться сомнениям, мальчик мой, иначе она становится оправданием любого непотребства. Тебе ли не знать? Истинно верующий человек всегда должен сомневаться. Эдуард обрел себя перед смертью.

— Он умер, как хряк, — выплюнул Дамиан, не справившись с ненавистью, вспыхнувшей в груди.

Это ты! Ты виноват, щенок! Лучше бы у тебя отсохли руки!

Его собственные руки напоминали крючковатые клешни, обтянутые высохшей кожей и увенчанные пожелтевшими ногтями с белыми уродливыми полосами.

Им нужно было бежать, но упоминание Эдуарда распалило его, воскресив в памяти последние дни короля.

— Будь осторожен с презрением, Дамиан. Остерегайся его, ибо оно поглотит тебя целиком. Презрение — последняя ступень перед гордыней, тяжелейшим грехом человеческим. Ее трудней всего усмирить и излечиться от ее скверны.

— У нас нет времени на проповеди, Ваше Преосвященство, — упрямо сказал Дамиан и потянулся к наставнику, чтобы помочь ему встать. — Нам еще пробираться обратно. А к утру желательно быть отсюда как можно дальше.

Симеон отбросил его руку. Дамиан почувствовал себя преданным.

— Я не буду убегать от ложных обвинений. Если Ерихон желает фарса, он его получит. У него нет ни одного доказательства моего пособничества вёльвам. Я укажу на допущенные несоответствия и ошибки, и синод примет верное решение. Если только Горлойс не прикажет меня освободить сразу же, как приедет.

— Горлойс не будет вас освобождать! — взвился Дамиан, свирепея от упрямства наставника. — Они с Ерихоном заодно!

Симеон решительно покачал головой и сложил руки на коленях.

— Я смогу тебя защитить только, если останусь. Мой побег лишь подтвердит их обвинения. Корона из омелы сейчас на челе Горлойса, и даже если он поверит в обвинения, я могу просить о снисхождении.

— Да шлюхин род, Симеон, повзрослейте вы уже! — рявкнул Дамиан, обескуражив обоих: и наставника, открывшего рот, и Вареса, обернувшегося с округлившимися глазами. — У Горлойса корона не из омелы, а из говна! Вы угрожаете его правлению! Тем более попытками меня защитить! Я не желаю вашей смерти в обмен на свою жалкую, бессмысленную жизнь!

Дамиан замолк, полностью выдохшись. Щеки его пылали от гнева и стыда за резкие слова. Он видел тень разочарования в глазах Симеона, и это было больнее всего. Но лучше живой и разочарованный, чем оставшийся при своем и мертвый.

— Твоя жизнь не бессмысленная, мальчик мой, но тебе нужно меня…