Дежавю - Татьяна Шмидко

– Нет, ну что он себе позволяет? Такое обращение с незамужней девушкой – просто верх невоспитанности!

– Мари, не нужно драматизировать простое озорство этого переросшего мальчишки! – сказала я как можно более ядовитым тоном, потому что знала, что он меня слышит – его слуга не закрыл за нами двери.

Мы вышли на улицу, снова укутавшись в длинные платки и, пройдя мимо длинной вереницы страждущих, отправились к себе в гостиницу, где нас ждал ужин и, надеюсь, Санчес с новой порцией новостей о состоянии зубов его подопечных.

На следующее утро в дверь моего номера постучали и, открыв дверь, я увидела юношу с небольшим пакетом в руках. Он вежливо поклонился и спросил:

– Сеньора де Ламбрини?

– Да, это я, – ответила я, все еще недоумевая, – в Барселоне я никого не знала, в магазинах ничего не заказывала. Я снова плохо спала и настроение было неважное, поэтому мне пришлось заставить себя вежливо улыбнуться парню. – Я вас слушаю.

– Это для вас, – сказал он и вручил мне пакет.

– Спасибо, но от кого он? – спросила я.

– Не велено говорить! – он подмигнул мне и, поклонившись, ушел.

Я закрыла дверь и подошла к окну, что бы лучше рассмотреть содержимое загадочного пакета. Развернув ткань, я обнаружила внутри томик Диоксиана, небольшой горшочек с горлышком, запечатанным сургучом, и записку.

Мне пришлось поднести ее почти что к самым глазам, чтобы прочитать мелкий почерк. В ней было написано: «Сеньора де Ламбрини! Как знаток человеческих сердец (в прямом и переносном смысле), я знаю, что ужасно вредно не получать того, чего это самое сердце желает. Так что я дарю Вам томик Диоксиана, который поможет скрасить ваше одиночество. К тому же прилагаю мазь для глаз с отваром календулы, которой следует смазывать Ваши прекрасные глаза дважды в день. Так же примите глубочайшие извинения за мое недостойное поведение и берегите зрение – не смейте читать при свечах! Жду Вас на осмотр через неделю. Доктор Кристофер Бакли».

Не знала – смяться или плакать от возмущения. Но любопытство взяло свое, и я уселась с книгой у окна, жадно ее читая. Я не заметила, как настал полдень, настолько увлекательной была книга. Правда, я трусливо закрывала глаза, когда в книге попадались картинки с изображением внутренностей, но, осмелившись, я осматривала их одним глазом, потом снова прикрывала ладонью картинку, чтобы спокойно читать дальше.

Солнце клонилось за нагревшиеся на солнце крыши соседних домов, и звуки города стали намного тише, когда в мой номер ворвалась Мари. Она была очень довольна, но заметно уставшая. И не удивительно – сегодня был ее первый рабочий день в доме богатого барселонца, того же, который нанял Санчеса. Она сыпала новостями и суетливо убирала в комнате. На мое счастье, она больше говорила, чем спрашивала, и я с удивлением обнаружила, что не думала о маме и Прайме целый день. Это было так странно, что я даже немного испугалась, но и стало радостно – наконец-то я отдохнула от грустных мыслей.

– Так вы завтракали или нет, мадемуазель Адель? – спросила, наверное, не первый раз Мари.

– Завтракала ли я? Нет, кажется, – сказала я неуверенно и улыбнулась.

Мария залюбовалась мной и сказала:

– Как же приятно снова увидеть вашу улыбку! Все наладится, я уверена! – сказала она с чувством. – Сегодня был такой большой день! Я все не могла дождаться вечера. Честно признаться, я немного отвыкла так много работать. А в имении сеньора Бартоломео Конти слуг не хватает – я сегодня, точно вам говорю, работала за двоих! И на кухне, и в погребе, и во дворе! – сказала она и устало села на стул у стола.

– Мари, да ты же совсем вымоталась! Посиди немного, – я схожу за едой! – сказала я и вскочила на ноги, ощущая необычный прилив сил.

– Да что вы, госпожа, не стоит! – сказала Мари уставшим голосом.

– Не смей вставать! Сиди и отдыхай! – сказала я и, выскочив из комнаты, побежала вниз по лестнице, чтобы найти повариху.

Ею оказалась пышнотелая женщина лет двадцати, которая окинув взглядом мой внешний вид, сказала:

– По вторникам не подаем!

Сказала – как отрезала и повернулась снова к своим котелкам и сковородкам. Я быстро окинула взглядом свой наряд и поняла – на мне же было платье Мари, моей служанки! Она одолжила его мне до лучших времен. А платье – это как документ. Да еще и короткий ежик волос, проплаканные глаза. Да уж, вид у меня не самый лучший. Я гордо вскинула голову и снова сказала:

– Я мадемуазель Адель де Ламбрини, я живу в этой гостинице и требую подать в номер ужин на троих!

Кухарка повернулась ко мне и расплывшись в заискивающей улыбке, сказала:

– Всенепременно. Простите, сеньора. Эти попрошайки просто замучили уже! Идут и идут со всех сторон, словно у нас тут медом намазано! Детей особенно много… знаете, как много сирот сейчас?

– Знаю, – сказала я тихо и ушла к себе, вспоминая адреса местных портных. Завтра же пойду и закажу два наряда – близится осень и мне нужен теплый плащ, желательно зимняя обувь и новое платье. Прикинув, сколько денег придется заплатить, я погрустнела. Еще и Кристоферу Бакли нужно заплатить за лечение. Скорее бы дядя ответил, потому что мне едва хватит денег на месяц с такими расходами. Я стала лучше понимать маму – она постоянно занималась такими вопросами. Она думала, как меня одеть, накормить, как вести хозяйство и еще о тысяче дел, о которых я только сейчас получила представление. Попыталась вспомнить, благодарила ли я ее, и не смогла. Я очень, очень надеялась, что я говорила ей «Спасибо!» не слишком редко.

Когда мы поужинали вкуснейшей рыбой, Санчес и Мари отправились к себе, а я осталась наедине со своими мыслями, однако они не были полны тоскливого ожидания, как обычно, а наоборот – мне хотелось, чтобы скорее настало утро и я могла снова читать Диоксиана. Я намазала глаза мазью и легла в кровать, задув свечу на прикроватном столике.

Мы сидели в своем гостиничном номере, на улице Корнхилл, пережидая несвойственный для этих мест солнечный день. За окнами шумел Лондон – крики зазывал, пение музыкантов, скрип колес повозок, шаги сотен прохожих сливался в один сплошной гул.

Нубира, одетая в просторное платье, отчаянно скучала, выцарапывая ногтем на столешнице герб Флоренции. Ей хотелось выскочить на улицу, снова пройтись по всем модным магазинам и примерить все, что там продается. Она даже уложила свои черные волосы на лондонский манер и страдала от того, что эту красоту некому оценить. Я в расчет не брался – потому что как чурбан сидел у стола и не двигался уже второй час.