Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Как прошло? — не открывая глаз, спросила Нина Петровна. Она не поехала с мужем на торжественное заседание, посвященное трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.

— Бездушно прошло, — отозвался Никита Сергеевич, натягивая выше тяжелое стеганое одеяло. — Маленков выступил кисло. Я сразу за ним, как мог зал расшевелил, историю вспомнил, Богдана Хмельницкого. Сказал о кровной близости народов. Сразу за мной хохлы зачастили, четверо, один за другим, глаз от бумажки оторвать не могли. Совершенно не подготовленные к выступлениям люди оказались, особенно женщина-животновод, словно автомат, выпалила и тикать. А ведь какой праздник — Россия, Украина! Величайшее дело!

Хрущев заерзал на постели, укладываясь удобнее:

— Словом, все как обычно, много хлопали.

— У нас завсегда хлопают, — прошептала Нина Петровна.

— Потом концерт устроили, — зевнул Никита Сергеевич.

С минуту супруги лежали тихо.

— Который год, Нина, беда с урожаем! Что это, злой рок, бесхозяйственность? Что?! — муж сел на постели. — В начале декабря проводил совещание работников тракторных станций, вглядываюсь в лица, а сердце разрывается. Что говорить им — не знаю, упрашивать или сразу бить? Кто виноват, что урожаев нет, природа или человек? Кричу, ругаю, наказываю — впустую! Только и слышу в ответ, мол, война, разруха, работать некому, в следующий раз соберем, а следующего раза никак не наступает!

— Немыслимо это! — изумилась Нина Петровна.

— Немыслимо, а пятый год беда.

Жена придвинулась к мужу:

— Пропадем без хлеба, вымрем от голода!

— Богатство наше — деревня, — размышлял Хрущев, — земля родимая, кормилица. А мы эту кормилицу под корень режем.

— И в людях, Никита, богатство, не забывай про людей! Люди у нас хорошие.

— Хорошие, а урожая нет!

— Как же быть, Никитушка? — спросила Нина Петровна. Она помнила, что такое голод, знала, как картофельные очистки казались несказанным лакомством.

— Земли Алтая распашем, захватим Урал, Дальний Восток. Вот где чудо случится! Но перво-наперво путь в Казахстан лежит, там просторы немыслимые!

— Там же нет ничего! — изумилась Нина Петровна.

— Будет, Нина, будет! Поднимем целину! Комсомол поднимет! Юноши и девушки в степь жизнь вдохнут, и жизнь и любовь! Мы на новых местах в бой пойдем и победим!

— Уж очень страшно, Никитушка!

— Глаза боятся, руки делают!

— Смотри, не наломай дров! Никто еще до такого не додумался.

— Царские агрономы про то говорили, но пало самодержавие. Значит, нам первыми быть! Молотов с Кагановичем бубнят — инфраструктуры нет, на сотни километров степь, кто работать будет? А я им — не это, ребята, главное, главное — решиться, в атаку пойти! Ну, рассуди, Нина, — ожил супруг, — распашем мы миллионы гектаров, а там чернозем, точно масло, хоть на хлеб мажь! И молодежь — на штурм! Мы на целинных землях такой великий урожай возьмем — враги ахнут. А сегодня зерна на посевную не хватает, приходится чужое закупать. С целины сразу отдача пойдет!

— Смелый ты у меня! — погладила мужа Нина Петровна. — Только, не спеши, со знающими людьми посоветуйся, ведь огромный риск!

— Риск сиднем сидеть!

Жестикулируя, супруг сбросил с себя одеяло.

— Не осталось, Нина, на селе кадров, одни пьяницы да забулдыги! Мой план — городскую молодежь к делу привлечь. И ведь знаю — поедут, поставят степь на колени!

Хрущев пытался в темноте разглядеть жену, ее глаза. Через эти родимые глаза он прочитывал верное, любящее сердце.

— Кто же там командовать будет? Неужели нам в Казахстан собираться? — насторожилась Нина Петровна.

— Я ехать не могу. Как из Москвы уеду, считай, назад мне дороги нет. Молотов спит и видит, как бы от меня отделаться. Может, Леню Брежнева?

— Леонида можно, он свой.

Никита Сергеевич лег на спину, сон не шел, да какой сон, если так разволновался!

— Сегодня ко мне Шелепин приходил, комсомолец хренов. Хочет Ленинский комсомол переименовать.

— Как это?! — изумилась Нина Петровна.

— Предлагает Ленинско-Сталинским назвать. Сталин даже мертвый покоя не дает! — проворчал Хрущев.

— А ты что?

— Одно только слово произнес — забудь! Раньше, при жизни Иосифа, такие заходы Каганович исполнял, — начал вспоминать Никита Сергеевич. — Сидим на «ближней», ужинаем, тут, Лазарь встает, а он каланча — видный, и заявляет: «А, что, собственно, сделал для страны Ленин? Ленин с двадцать третьего года при смерти лежал. Все наши победы — заслуга товарища Сталина, а мы — Ленин! Ленин! — заладили. Хватит паясничать, давайте смотреть правде в глаза!» — и прям на меня уставится, будто не Сталин, а я за столом главный. Иосиф не перебивает, слушает. Нравились ему такие речи. С подачи Кагановича Царицын Сталинградом сделали, Юзовку в Сталино переименовали, Душанбе в Сталинабад, Сталиногорск появился, Сталиниди, Сталинсвет. Было, было! — промямлил Хрущев, глаза у него слипались, он пытался привстать на постели.

— Ты поспи, поспи! — попросила Нина Петровна.

— И Шелепин туда же! А целину возьмем… — сквозь сон бормотал муж.

19 января, вторник

Первым делом Хрущев поручил разыскать Брежнева. На мартовском Пленуме Брежнев был освобожден от должности Секретаря ЦК, выведен из состава Президиума Центрального Комитета и определен начальником Политического управления Военно-морского флота. Со смертью Сталина, который с хрущевской подачи заинтересовался молодым коммунистом, брежневский стремительный взлет оборвался, и теперь никому не интересный генерал прозябал на бесперспективной, ничего не значащей должности. Год, другой — и уволят его из армии, отправят на заслуженный отдых.

— Ну, привет, морячок! — доброжелательно поздоровался Никита Сергеевич.

Брежнев вытянулся по стойке смирно и, приложив руку к козырьку, по-военному отдавая честь, отрапортовал:

— Здравия желаю, товарищ Первый Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза!

Брежнев всегда был видным красавцем, но в генеральской форме его молодцеватая фигура смотрелась еще краше. Хрущев указал на кресло.

— Смотрю, звездочку тебе на погон прицепили, поздравляю! Теперь ты, как я, — генерал-лейтенант!

Брежнев сконфуженно заулыбался.

— До вас, Никита Сергеевич, мне никогда не дотянуть.

— Ладно тебе, Леня! — добродушно ответил Первый Секретарь. — Садись, в ногах правды нет!

Военный опустился в кресло, положив шитую золотом генеральскую фуражку на колени.

— Что, ухайдакал тебя адмирал Кузнецов?

— Ухайдакал! — невесело отозвался Леонид Ильич. — «Только отставных секретарей ЦК мне недостает! Во флоте моряки нужны, а не рассказчики!» — так сказал. Вот и сижу, словно призрак, никто не заходит, никто не звонит.

Генерал уныло теребил лежащую на коленях фуражку.

— Я, Никита Сергеевич, всю войну прошел, на передовой был, солдат в атаку поднимал, причем тут «не моряк»?

— Ты гораздо выше в государственной иерархии стоял, по праздникам твой портрет вместе с портретами вождей по Красной площади носили, что ни газета, фамилия Брежнев красуется, а про адмирала кто написал? Обидно флотоводцу! Вот он о тебя ноги и вытирает. После войны Военно-морской флот с Министерством Вооруженных Сил слили, Кузнецов министерское кресло потерял, а тут ты — как черт из табакерки! — развел руками Никита Сергеевич.

— Как бы там ни было, а ведет себя адмирал недопустимо!

Хрущев весело смотрел на обиженного:

— Да не переживай, мы Кузнецова в Президиум ЦК не выберем!

— А меня, что, выберете? — грустно отозвался Леонид Ильич.

— Как вести себя будешь, — с хитринкой ответил Никита Сергеевич. Брежнев безнадежно вздохнул:

— Сижу, как девка-учетчица, бумажки с места на место перекладываю, да в окне ворон считаю.

— Пришло время потрудиться! — вставая, нараспев начал Никита Сергеевич. — Хватит баклуши бить!

— Я на любое дело готов! — поднимаясь вслед, произнес политработник.

— Чего встал? Садись! — замахал Первый Секретарь. — В государстве хлеба нет, вот горе какое! — глаза Хрущева сделались колючими. — Катастрофическая нехватка зерна. Ка-та-стро-фи-чес-ка-я! Помнишь, Леня, как на Украине работали, как жили? Душа в душу! Крепко приходилось работать, и время было трудное, потруднее, чем сейчас. Ни лошадей, ни механизмов — фронтовики-калеки, бабы полуголодные да дети-малолетки, вот весь трудовой отряд. Кругом — разруха, нищета. Голод такой, что не приведи Господи! Кое-где случалось и людоедство! — глаза Хрущева как будто вглядывались в недавнее прошлое, проникая в его самые неприглядные закоулки. — Приехал я в один колхоз, спрашиваю: «Как люди зимой выживают?» А председатель отвечает: «В тот дом зайдите, поймете — как!» Я зашел и застал ужасную картину: женщина на столе разделывала труп своего ребенка, то ли мальчика, то ли девочки, и приговаривала: «Уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим!». Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей. И такое бывало! — выговорил Никита Сергеевич.