Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

Екатерина Алексеевна закрыла глаза и замерла. Ноги гудели, но постепенно боль ушла. Очнувшись, женщина два раза нажала на звоночек, выведенный под крышкой рабочего стола. Двумя короткими звонками секретарь горкома требовала подать кофе, три коротких звоночка означали — нести коньяк, один вызывал референта, а если длинный долгий прозвон — уезжаем! Выпив кофе, она всегда пила его очень сладким и обязательно с долькой лимона. Екатерина Алексеевна выкурила легкую ментоловую сигарету, потом снова втиснулась в туфли (хочешь не хочешь, а разносить их придется), и вышла в соседнее помещение. Встав перед огромным зеркалом, хозяйка Москвы поправила непокорно вьющиеся волосы, пытаясь хоть как-то пригладить, припрятать, приглушить их искрящуюся красоту, но все попытки выглядели нелепо: не приглаживались эти шикарные волосы, не липли волосинка к волосинке, не бледнели под ровным электрическим светом скрупулезно уложенные, а горели, светились, сияли золотисто-рыжим разящим огнем! Такое богатство обстричь рука не поднималась. Волосы эти приковывали мужчин всех возрастов и званий, прожигали умы их насквозь, парализовывали, превращая Екатерину Алексеевну в заветную королеву.

Секретарь горкома окинула себя придирчивым взглядом, оценивая, как темное трикотажное платье подчеркивает точеную, словно выполненную восхищенным скульптором фигуру, и величавой походкой вернулась за рабочий стол.

После короткого звонка референт появился практически моментально, лысоватый, предупредительный.

— Иван Артемьевич, — на одной интонации проговорила Екатерина Алексеевна, — скажите, кто сегодня готовил зал к заседанию?

— Я, — глядя на секретаря горкома, ответил референт.

Екатерина Алексеевна с неудовольствием посмотрела на шестидесятилетнего, похожего на оживший колобок помощника.

— Кто раскладывал бумагу и карандаши? — уточнила она.

Иван Артемьевич растерянно пожал плечами.

— Не припомню фамилию.

— Потрудитесь узнать! — с ударением выговорила Фурцева.

Через десять минут Иван Артемьевич доложил:

— Стажер, студент четвертого курса Института международных отношений Валерий Кротов.

— Пригласите его ко мне.

Через минуту Валера стоял перед светлыми очами первого секретаря городского комитета партии. Екатерина Алексеевна внимательно оглядела молодого человека, потом вышла из-за стола и села напротив, продолжая не без интереса его изучать.

— Присаживайтесь! — она указала на стул рядом.

Стажер присел на самом краешке, не зная, куда девать большие, чуть дрожащие от волнения руки.

— Скажите, я могу называть вас по имени, Валерий? — негромко спросила Фурцева.

— Конечно, можете! — нелепо улыбаясь, ответил студент.

— Ну, рассказывайте, как вам у нас? — Екатерина Алексеевна глядела доверительно.

Кротов в ответ широко улыбался.

— Очень понравилось, как в сказке! Большое спасибо!

Губки у него были пухлые, алые, сам высокий, волос русый, непокорный, руки сильные, взгляд смелый — а он карандаши носит! Екатерина Алексеевна невольно поежилась.

— Никто вас не обижал? — осведомилась она.

— Что вы, никто!

— Не грубили?

— Нет.

— Грубость в этих стенах иногда случается, — вздохнула начальница и обратила внимание на его ресницы — длинные-предлинные. Ничего себе ресницы!

— Мне очень в горкоме понравилось. Если получится, буду опять на подмену проситься!

— Как это «на подмену?»

— Я заболевшую Ирину Ивановну подменяю, у нее ветрянка, детская болезнь такая. Представляете? — хмыкнул Валера. — Взрослые, если заболеют, очень тяжело ветрянку переносят. Думал, Ирина Ивановна месяца полтора проваляется, думал, пока ее нет, в горкоме покручусь, сведу нужные знакомства и на каникулы снова на подработку приду, а она с понедельника — хоп и выходит! Жаль! — с нескрываемым сожалением закончил стажер. — Видно, не судьба! — вздохнул он и опустил свои восхитительные, как у девушки, ресницы.

Руки его перестали нервно дрожать и спокойно лежали на высоких коленях. Екатерина Алексеевна встала и мягкой, очень плавной кошачьей походкой вернулась за свой стол. Кротов, как ужаленный, подскочил и опустился на место лишь тогда, когда хозяйка кабинета грациозно устроилась в необъятном кресле и благосклонно махнула рукой, позволяя присесть. По правую сторону от письменного стола стоял вытянутый столик, сплошь заставленный строгими белоснежными телефонами, иные из них были без дисков для набора номера, а представляли собой лишь элегантный корпус с трубкой. Телефонов было никак не меньше восьми. На корпусе каждого блистал золоченый герб Советского государства. Их властная суровость передавалась посетителям, мешая возражать и говорить чересчур громко. Валерий обеспокоенно поежился и опустил голову ниже.

«Костюм на нем сидит нелепо!» — придирчиво приглядывалась Екатерина Алексеевна.

Валера был моложе ее лет на двадцать.

— Значит, были на подмене?

— Да, — стажер снова во все глаза смотрел на первого секретаря. Он обратил внимание, что на огромном рабочем столе не лежало ни одной бумажки — абсолютно голый стол: низкая настольная лампа с матовым абажуром, малахитовая подставка с двумя позолоченными чернильными ручками по краям, пепельница из полупрозрачного зеленого оникса, самый обыкновенный блокнот для записей, невысокий фарфоровый бюстик Ленина, а рядом — фотография улыбающегося Хрущева в тонкой серебряной рамочке, застывшая вполоборота к хозяйке кабинета, — вот, собственно, и все. Про Фурцеву рассказывали, что она обладает уникальной памятью, может слету запомнить несколько страниц печатного текста, и стоит ей что-либо прочитать или услышать, это тут же отражается в ее феноменальной голове.

«Поэтому и на столе бумаг никаких не лежит, а у других начальников — завалы!» — подметил студент.

— Возможно, вы у нас задержитесь, — медленно проговорила Екатерина Алексеевна.

— Хорошо бы! — мечтательно протянул молодой человек.

— Я думаю поручить вам одно дело, но об этом в другой раз, — Фурцева сделала непроницаемое лицо. — А сейчас — ступайте! Оставите в приемной координаты и приходите в понедельник, прямо к Ивану Артемьевичу, он вам дальнейшее расскажет.

— До свидания! — вставая и несуразно пятясь к двери и почти кланяясь, выдавил кудрявый Валера.

— До свидания! — напоследок улыбнулась строгая начальница, любуясь его спортивной, хорошо сложенной фигурой. — «Очень приятный молодой человек, очень!»

Кротов ушел. Екатерина Алексеевна осталась довольна, она повторно вызвала референта:

— Надо взять Кротова на работу.

— Куда? — доставая блокнотик и ручку, уточнил он.

— В общий отдел.

— Там вакансий нет, — поправил очки Иван Артемьевич.

Фурцева сухо посмотрела на помощника.

— Что-нибудь придумаем, обязательно придумаем! — поправился тот.

— В понедельник примете Кротова на работу. Он будет приносить мне почту.

Разговор был окончен. Иван Артемьевич ушел. Екатерина Алексеевна снова пошла к зеркалу, подушилась своими любимыми французскими духами “Guerlain” и закурила. «Какие же невзрачные мужики были сегодня на совещании! Невзрачные, неяркие, немые! Не мужики, а призраки! Даже смеяться искренне не научились, ни смеяться, ни возражать! Точно бестелесные тени. К настоящему мужчине всегда влечет, а ко мне, кто ни войдет, одно недоразумение, кроме Валерочки! — заулыбалась женщина: — Валерочка!»

Она запомнила, как он шел — красиво, легко, так в горкоме не ходят. В его походке чувствовались свобода, молодость, озорство.

Екатерина Алексеевна ехала домой, закрыв глаза. Ей казалось, что милый Валера держит ее за руку. Лимузин секретаря горкома вырулил на Рублевское шоссе и, обгоняя тихоходные машины, уносил хозяйку Москвы. Там, за городом, на уединенной даче, в тишине соснового бора, она могла позволить себе расслабиться, выпить лишнюю рюмочку, понежиться в горячей ванне, а потом, долго ворочаясь, тосковать на необъятной постели.

— Где же ты теперь, мой Валерик, Валерочка!

18 января, понедельник

Нина Петровна лежала с закрытыми глазами. Стараясь не шуметь, Никита Сергеевич на ощупь нацепил пижаму и тихонько нырнул под одеяло.

— Как прошло? — не открывая глаз, спросила Нина Петровна. Она не поехала с мужем на торжественное заседание, посвященное трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.

— Бездушно прошло, — отозвался Никита Сергеевич, натягивая выше тяжелое стеганое одеяло. — Маленков выступил кисло. Я сразу за ним, как мог зал расшевелил, историю вспомнил, Богдана Хмельницкого. Сказал о кровной близости народов. Сразу за мной хохлы зачастили, четверо, один за другим, глаз от бумажки оторвать не могли. Совершенно не подготовленные к выступлениям люди оказались, особенно женщина-животновод, словно автомат, выпалила и тикать. А ведь какой праздник — Россия, Украина! Величайшее дело!