Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— …Вот как дерутся русские люди за светлую веру и за царя.

— Выходит, на войне плохо царю? Неудача большая? — спросил Куриль.

— На войне бывает по-всякому. А вот в других землях — в Галиции и Польше наши так дали врагам, что те до сих пор не опомнятся. Но опомнятся — опять полезут. Война только что началась.

— Да… Однако, царь без мужчин не останется?

— Не останется. Россия большая и сильная. А вот тяжко, трудно — это уж правда. — Исправник вдруг повысил голос: — Солдатам, Куриль, трудно, бабам трудно, детишкам! Потому что война, потому что кровища льется! А кто виноват? Германцы!.. А здешние царьки только о том и думают, как бы у них оленей не попросили. И страшно обиделись, отец Леонид, что их не встретили перед острогом, что не кричали "ура" и шапки не подкидывали…

Друскин в сердцах налил себе одному водки, выпил с маху и, не закусывая, встал из-за стола, подошел к окну, за которым гудел заполярный буран. Он постоял у непроглядного ото льда окна — и не успокоился (да и водка, наверное, начала действовать).

Он быстро подошел к Курилю, сел и, как-то нехорошо прищурив серые глаза, снова заговорил:

— И это, Куриль, только одна половина правды. А есть и другая. Ты помнишь, как царя Александра хотели убить?

— Да вроде был слух… давно. Ай-ай-ай…

— Бомбу швырнули… ну, пороху много… Был такой безбожник Ульянов. З-заговорщик! Петлю з-за это на шею ему надели. Повесили. Ну, стал быть, вот: нынче его родной брат… Только вот что, Афоня: узнаю, передал кому разговор — дружбе конец.

— Что? Брат?.. — не отозвался на предупреждение Куриль. — Ой, Пантелей Пантелеич, ты у меня ум из головы вынешь… И этот тоже хочет убить… Николая Романова?

— Не-ет, — протянул Друскин. — Это что — убить! Ты, Афанасий, только смотри: языком ни-ни… Потому что я тебе говорю одному… Этот другой Ульянов… Ну вот ты, скажем, богач. Захочешь оленей своих раздать?.. Голытьбе, безоленным, лодырям… неудачникам разным? Совсем раздать — до единого? И шкуры раздать, и деньги, э — все? Нет? То-то и есть… А Ульянов к тому и разводит смуту. Понял меня? На всех замахнулся — на царский дом, на богачей, на власть, на бога…

— Да-да, и на бога, — подтвердил со вздохом Синявин.

— Как он так может?

— Как!.. Рассказывать долго. Э-э, Афоня, ты из другого мира… Книжки смутьянские пишет. Всякую голытьбу к бунту зовет. Голытьбы-то много — вот он и надеется… А ты говоришь — шаманы… К дележу чужого добра призывает. И друзей у него — черт-те сколько, прости меня, бог. — Друскин переставил ближе к Курилю свою мягкую табуретку. — По секрету тебе скажу: этих самых… дружков-то его… сюда, ко мне присылают. Кто мне! Понимаешь, кто такой среднеколымский исправник? У-у… У меня особая власть. И у меня везде должен порядок быть… А ты там, Афанасий, гляди, чтобы ссыльные в стойбищах не появлялись. Если что — сразу мне сообщай. И чтоб книг никто никаких не читал. Не нужны книги тундре. Сказители есть — и хватит. Они у вас о добре и зле хорошо придумывают…

Качая головой, выказывая удивление или поддакивая Друскину, Куриль в действительности воспринимал эту вторую половину правды без потрясения. Он кое-что знал и сам, кое о чем догадывался, кое-что давно обдумал. Его лишь поражало, что все это куда серьезнее, чем он считал.

— Однако, я вижу, что у Николая Романова много врагов, — тихо проговорил он.

— То-то оно и есть, — согласился исправник. — Это тебе не с шаманкой воевать: разбил бубен — она и копыта врозь.

Разбил бубен… Друскин не заметил, что сказал очень обидные для Куриля слова. Куриль же ничем не выдал стегнувшей его обиды, но вгорячах ответил тем же:

— Выходит, земля под ногами горит?

— Почему горит? — вспыхнул Друскин, однако опомнился: — Задымилась чуть-чуть… Между прочим, огонь тушат огнем… Да вот — слышь, отец Леонид, у нас-то на днях… библиотеку Гуковского кто-то поджег. Дочиста книжечки все сгорели. Люди-то не дают потачки смутьянам!

Напряженный разговор неожиданно оборвался для Куриля: на стене что-то щелкнуло и захрипело. Глянув в ту сторону, Куриль, как ребенок, чуть не вскрикнул от изумления. Он давно заметил на стене домик из бревен, под которым с дробным стуком и почему-то без остановки моталась медная бляха.

Сейчас под кровлей домика откинулась дверца и из нее выскочила, но не улетела птичка. "Кху-кху, кху-кху…" — кланяясь, на всю комнату кричала она. "Живая? Нет?" — оторопело думал Куриль. Птичка прокричала двенадцать раз, юркнула в дом и ловко захлопнула за собой дверцу. Боясь быть осмеянным или попасть впросак, Куриль хитроумно спросил:

— К счастью кричит? Не к беде?

Хозяин-поп, сидевший в глубокой задумчивости, оживился и, улыбаясь, ответил:

— Да нет. По этой птице гадают в наших лесах: сколько раз покричит, столько, стал быть, годов и жить человеку.

— А сколько мне жить? — серьезно спросил Куриль.

— Но ты ж не загадывал, — сдерживая насмешку, ответил Синявин. — Двенадцать — мало тебе? Шучу: она деревянная.

— Знаю. Я шутю тоже… Пантелей, ты сказал — библиотека. Чтой-то такое?

— Книги, склад книг. От которых смута идет… А сильней книг, сильней огня знаешь что? Дружба. Дружба тех, у кого власть и деньги… и олени. — Исправник вдруг ожесточился: — Ваши богачи беды не чуют. А вдруг военная неудача? Они не понимают, что если бунтари из Питера или с приисков разграбят богачей русских и придут сюда, то им они просто пинков под зад надают. Что, у вас есть солдаты? Казаки? Пушки у вас есть? Да у вас даже тайных наемников нет…

Друскин быстро постучал пальцами по краю тарелки и спросил Куриля:

— Что делать нам, Афанасий?

— Что? Не знаю. — Куриль оттянул пальцами ворот теплого свитера. — От всех твоих слов жарко шибко. Голове холодно. Думаю, оленей просить не надо.

— И не собирался просить. Еще…

— Если так — о войне сказать можно. Мол, германцы за добычей идут, а добыча не у бедных людей — богатых.

— Неплохо, Куриль! — воскликнул Друскин.

— Пожалуй, мудро, — согласился Синявин.

— Только об этом… как зовут его, ты сказал? Который книжки пишет. О нем не надо. О бунтарях тоже. И про царя Николая всякие слухи не надо.

— Какие слухи?

— Что новый царь скоро будет. Э, ты лучше знаешь! Спросят — "нет" говори.

— Какой царь? — сурово удивился исправник. — О чем ты говоришь, не пойму.

— Э, зачем? Ленин — зовут.

— Что-о? — выкатил серые глаза и поднял темные брови исправник. — Ты где имя такое слышал?

— В Нижнеколымске. А что?

— Слышал когда?

— Когда — разве помню? Вроде этой водой, может, прошлым снегом еще… — Голова юкагиров почуял, что влипает в какое-то неприятное дело. — И, кажись, не один раз слышал, — стал выкручиваться он. — Может, не в Нижнем, а тут — не помню…

— От ссыльных?

— Зачем! Ссыльных не знаю. Казаки говорили.

— Кто именно?

— Исправник, я — женщина? Помню сплетни? Да? Может, Мишка Носов сказал, может, другой…

— Ладно. Я тебе — правду, ты крутишь… А не говорили они, что при новом царе будут жить лучше и что богатых Ленин прижмет?

— Почему царь богатых прижмет? — удивился Куриль.

— А потому, что Ульянов — который против царя и бога идет — и Ленин — это одно и то же лицо! Две фамилии у него. Даже не две, а больше.

— Э-э-э, — улыбнулся Куриль, — шутишь, однако.

— Хороши, мать их к сатанам, шутки! И ты тоже чуешь, что я всерьез спрашиваю. Мишка, говоришь, Носов? Он же придурковатый.

— Ну, потому, видно, так и сказал…

— Но ты не от одного слышал — сам говоришь. А имени умного не помнишь? Может, Нииикай тебе говорил? А? Вы же друзья с ним…

— Ниникай? — скривил губы Куриль. — Он же богач! Брат Тинелькута. Богатство их идет по наследству. Зачем он будет хвалить человека, который табун у него отберет? И мы давно не друзья с ним. Потом он редко ездит в остроги. Семья у него, дети. А скандалы делает по привычке — пил сильно, когда был парнем, дрался…

— Ха! — усмехнулся исправник. — Не друзья, а так защищает. Он же сорвал важное дело. Теперь ты понимаешь, какое он дело сорвал? Я книжки читаю разные и хорошо вижу, что он не дурак и не бузотер.

— Э, зачем так? — не согласился Куриль. — Все богачи сильно обиделись, что не встретил, плохое от тебя ждали — он, может, за всех был? Однако уедет — три снега в Среднем остроге его не увидишь: такой…

— Ей-богу, Пантелей Пантелеич, ты слишком усердствуешь, — поддержал гостя хозяин. — У тебя уже и чукчи социалистами стали…

— Да, но дружбу теперь не знаю как и наладить, — остепенился исправник.

Несколько раз уходившая и приходившая попадья принесла строганину. Умная женщина: строганину надо есть, пока не растаяла — значит, слишком уж тяжкий разговор оборвется.

Куриль обрадовался строганине. Потому что за едой он мог собраться с мыслями.