Тебе держать ответ - Юлия Остапенко

— Домыслы, — отрезал референдий. Эд помнил, что он состоял в отдалённом родстве с Ортойя, хотя и не принадлежал к их клану, и его волнение можно было понять.

— Я бы согласился с благородным лордом, мой конунг, если бы не выбил из убийцы признание. Имя Ортойя он, повторюсь, назвал вполне внятно.

— А затем умер, — задумчиво проговорил конунг.

Эд развёл руками.

— Прошу прощения. В последнее время мне часто не счастливится на слишком сильные удары.

Сенешал, водивший дружбу с Бристансонами, вспыхнул и выпрямился. Конунг медленно перебирал пальцами, как всегда делал в большой задумчивости. Эд молча ждал вердикта.

— Эдвард Фосиган, — сказал он, — в присутствии этих свидетелей вы обвиняете клан Ортойя в покушении на убийство моего сына и наследника, лэрда клана Фосиган, а следовательно, в измене?

Эд ждал этого вопроса. Не в первый раз — и, он надеялся, не в последний. «Ты говорила, чтобы я поторопился, Алекзайн… что ж, делаю, что могу. И пока выходит недурно».

Он сделал вид, будто медлит, а затем сказал то, чего от него ждали:

— Я не могу выдвинуть такого обвинения, мой конунг. Но я могу свидетельствовать, что человек, напавший на меня и вашего сына, назвал своим заказчиком Ортойя. Более я ничего не могу сказать.

Конунг вздохнул. Он казался разочарованным. Эд мог понять его — уж от кого, а от Ортойя он не ждал удара. И был, в целом, прав, но это уже не имело значения. Эд знал нрав лорда Фосигана, знал его и сенешал, и побледневший референдий, и послушно скрипевший пером писец. И все они знали, что немало благородных лордов в правление Фосигана сложили головы по куда менее тяжкому обвинению.

Конунг встал и, хрустя пальцами, прошёлся по зале. Подол его соболиной мантии волочился по полу.

— Жаль, — тяжело вздохнул он, ни к кому не обращаясь. — Как жаль, что этот убийца мёртв. Не мешало бы подвергнуть его пытке. У тебя и впрямь несчастливая рука, Эд.

— Но, великий конунг, ведь… — начал было сенешал, однако референдий перебил его:

— Да позволено мне будет напомнить, что, буде и впрямь присутствовал преступный заговор, не помешало бы подвергнуть допросу держательницу этого… этого прискорбного заведения, а также мужчин и женщин, бывших свидетелями происшествия…

— Уже сделано, — равнодушно отозвался конунг. — Увы, они не смогли сообщить ничего вразумительного. Всё отрицают начисто. Верно, Олрид?

— Святая правда, мой конунг, — отозвался сенешал. — Палачи, впрочем, ещё работают с ними. Есть вероятность, что они хранят верность…

— Вы оптимист, друг мой, — вздохнул конунг. — В наше время ничтожно мало осталось людей, способных быть настолько верными, чтобы хранить молчание в руках опытного мастера в течение двенадцати часов.

Писарь громко икнул. Все взгляды обратились к нему, лишь конунг смотрел в окно, будто и не слыша торопливых сбивчивых извинений.

— К большому сожалению, — пояснил лорд Грегор, повернувшись к Эду, — нет ни одного свидетеля, который видел бы тебя вместе с убийцей внизу, кроме женщины, которая помогла тебе его добить. Она, однако, отвлеклась потом на охранников, выбивших дверь её комнаты, и не видела, как ты допрашивал его. По существу, спросить больше не с кого, кроме как с тебя. А тебя мне не хочется пытать. Ты всё-таки спас моего сына, — сказал конунг и улыбнулся. Эд улыбнулся в ответ, хотя губы у него онемели. Он наконец-то понял, слишком поздно, но ещё не столь ясно, чтобы это могло спасти его, — что весь этот спектакль был устроен вовсе не для Квентина.

«О Гилас», — осознав всю бездну своей глупости, подумал Эд, и ловушка захлопнулась.

— Милорд, — проговорил сенешал вполголоса, — следует ли мне расценивать это как приказ продолжить пытку Габбена? С учётом новых сведений…

— Даже не знаю, — сказал конунг задумчиво. — Я бы, пожалуй, даже поприсутствовал при допросе сам — любо взглянуть на человека, столь преданно защищающего своих хозяев. Впрочем, это странно — отчего он так и не назвал палачу имя, которое столь охотно открыл тебе, Эдвард. Я и не подозревал, что в тебе дремлет талант заплечных дел мастера.

— О чём вы говорите, милорд?

— А! Прости. Я забыл. Ты же не знаешь, кто такой Габбен. Джок Габбен — так, Олрид? — это имя человека, напавшего на тебя возле борделя. Ты хорошо допросил его, но недостаточно потрудился, добивая. Мы нашли его довольно быстро… и, поверишь ли, он до сих пор отрицает как связи с борделем, так и с Ортойя. Он называл совсем другие причины и совсем другие имена… и теперь я теряюсь, кому мне верить: слову члена моего клана или сведениям, добытым под пыткой у наёмника? Что скажешь, Эдо? Та ещё задачка, верно?

Мальчишка-виночерпий откровенно скучал, вертя головой и ловя мух. Сенешал и референдий глядели на Эда во все глаза, затаив дыхание, не смея вмешиваться. Эд мог представить, с каким упоением они понесут в Верхний город весть о том, что выскочка Эфрин наконец разоблачён, предан опале и брошен в застенок, где палач выведает у него ответы на бесчисленные вопросы, над которыми весь благородный Сотелсхейм уже два года ломает голову…

Писец усердно документировал.

— Мой лорд, — сказал Эд, — я взял на себя смелость трактовать то, что услышал, и мог ошибиться. Но тугим на ухо я себя, с вашего позволения, не считаю, ибо не имею на то оснований. Я услышал имя Ортойя. Я назвал его вам. Пусть более светлая голова, чем моя, делает из этого дальнейшие выводы, раз я ошибся.

— Ты не ошибся, Эдо, — очень мягко сказал конунг. — Ты не ошибся.

«Ты солгал», — закончил его взгляд.

«Нет, — ответил глазами Эд. — Нет».

— Все вон, — сказал конунг.

Референдий шумно вскочил с места и стал сгребать бумаги. Сенешал поднялся с гораздо меньшей охотой, пристально глядя на Эда. Писец опомнился последним — он всё ещё скрипел пером, не на шутку увлёкшись документированием. Виночерпий очнулся и вопросительно взглянул на конунга. Тот жестом велел ему остаться.

Когда члены совета покинули зал, конунг сказал:

— Эд, скажи теперь, что я должен с тобой сделать?

— Мой конунг…

— Я был о тебе лучшего мнения.

— Мой лорд, я…

— Молчать.

Эд умолк.

Грегор Фосиган повернулся к нему. Шагнул вперёд — серебряная цепь на его груди тяжело качнулась, — схватил крепкой волосатой рукой запястье Эда и дёрнул его вверх, заставив раскрыть ладонь.

Мокрую, чуть заметно подрагивающую ладонь.

— Ты совсем не умеешь врать, — сказал конунг и отпустил его. — Именно это мне всегда в тебе нравилось. Я полагал, что рядом со мной наконец оказался хоть один человек, который не станет хитрить и не попытается меня одурачить. Хотя бы потому, что не сможет сделать это так, что я не замечу.