Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Она клала его голову себе на плечо, ласково гладила его ладонью по шеке и ровным тоном, не поднимая голоса, при­читала:

— Ники, дитя мое, Ники, мой самый обожаемый чело­век на свете, кто же будет любить тебя так же сильно, если не я? Я обешала тебе, клялась никогда не вмешиваться в политику. Я держу свое обещание вот уже десять лет, но сер­дце мое наполняется все большей тревогой... все вокруг по­лучают от тебя слишком много, вытягивают из тебя все, что хотят. Нужно ведь как-то на это реагировать... Небеса по­ставили тебя на царствие, во главе этой империи не для того, чтобы постоянно во всем сомневаться... Царская ди­настия — это крепкая цепь, которая не может разорваться, она должна противостоять любому давлению, любым бурям, нападкам этих бандитов... Мы с тобой окружены людьми лу­кавыми, равнодушными, завистливыми,..

Николаю совсем не нравился столь пессимистический взгляд жены на их окружение, и он попытался ей возразить.

— Ну что ты, Алике, у меня превосходные, настоящие патриоты.

— Но все они — чиновники... Может и способные, насколь­ко им это дано, но они не знают народа, его чаяний, упований...

— Знаю я, знаю, Агсикс. Порой я испытываю приступы глубокого уныния. Как хотелось бы родиться где-нибудь в другом месте, в другой стране... Кто знает, где? Ну, скажем, в одной из деревенек, в Крыму, который мы оба так любим. Ах, как было бы приятно сидеть в благоухающем садике над морем, прислушиваться к ровному биению своего сердца и к звучанию наших двух душ...

Вдруг она произнесла хорошую, рассудительную фразу:

— По-моему, ты не самодержец... Ты — поэт... Но, лю­бовь моя, посмотри на действительность. Теперь, когда Гос­подь подарил нам наследника, у нас больше нет права на со­мнения. Он нам во всем поможет...

Как всегда, ему нравилась христианская уверенность жены, он улыбался, а она уже вела его к узкой, продолгова­той молельне, примыкающей к ее будуару, и оба они там опускались на колени, и в их жарких молитвах находила от­ражение их безупречная, сильная любовь.

* * *

Николай никогда не давал повода свидетелям его жизни усомниться в его врожденной доброте, его мужестве, чест­ности, но увы, он не был рожден для высшей власти. Пони­мала ли его властная, упивавшаяся своим высоким рангом мать отсутствие такой способности у сына? Порой хочется в это верить, верить ее сомнениям, иначе чем объяснить постоянную ее критику его любых действий?

Такую трагическую дилемму дарю навязывали эгоисты- бюрократы, эти интриганы-придворные, которые не стал­кивались ни с каким противодействием своим мелким, ко­рыстным делишкам, и делали управление страной все более трудным, все более опасным занятием.

Неужели на Святой Руси перевелись великие люди, государственные мужи, гениальные политики, в стране, которая была всегда богата на невероятно талантливую элиту?

Но революционное движение, которое только усилилось в результате последствий Кровавого воскресенья, отбивало у многих министров охоту плодотворно работать. Лишь зна­чительно позже, после падения монархии и хаоса, сопро­вождаемого большевистским разграблением страны, — сколько официальных должностных лиц, среди которых были даже дальние родственники царской семьи, в силу любви к парадоксу из-за личной ненависти или просто из- за желания видеть «перемены», помогали этим жалким аген­там, прибывшим из-за границы, чтобы сеять смуту среди рабочих, крестьян, солдат, которые всегда, на протяжении веков, верой и правдой служили императорскому двуглаво­му орлу.

По этой причине, выдавая желание народа за свое соб­ственное, Николай согласился создать в стране нечто вроде парламента — Государственную думу.

Но, увы, эта Дума постоянно проявляла свою агрессив­ную неуступчивость, Николай предоставил ей для работы прекрасный Таврический дворец. Пятьсот восемьдесят де­путатов требовали от царя введения всеобщего избиратель­ного права.

Граф Фредерикс не скрывал своего болезненного впечат­ления от этих так называемых «народных избранников», на физиономиях которых явно проступала яростная ненависть к консервативным партиям, желание всячески их провоци­ровать. Этих людей называли «крысами», В каждом из них на самом деле было что-то крысиное. Министр финансов В.Н. Коковцов однажды изучал одного человека, — крупно­го телосложения, высокого роста, в рабочей блузе и в сапо­гах. Этот рабочий с нагловатой усмешкой разглядывал им­ператорский трон, и в эту минуту был более похож на недо­вольного интеллигента, чем на работягу. Председатель Совета министров тоже смотрел на его злобное, ничего хо­рошего не предвещавшее мрачное лицо, и шепнул на ухо Коковцову: «Не думаете ли вы, что вот такой тип запросто может бросить в нас с вами бомбу?»

С каждым днем требования Думы становились все боль­шими, все неуступчивыми: проведение радикальной рефор­мы земельной собственности, освобождение из тюрем всех политических заключенных, отзыв царских министров и назначение на их посты тех, кого изберет Дума!

На каждом заседании Думы в зале царила невероятная суматоха, депутаты безобразно вели себя, не проявляя ни­какого уважения к этому величественному дворцу и даже присутствию Николая. Царь теперь только и думал о том, что же ему делать с этим распоясавшимся собранием. В конце концов решение было принято: роспуск! Председатель Со­вета министров, несчастный Горемыкин, не справлялся с на­пором обезумевшей толпы, и в июле 1906 года был вынуж­ден подать в отставку. Его на его посту сменил Петр Столы­пин. Это был еще довольно молодой, крепко сбитый муж­чина, с твердыми, мужественными чертами лица. Царь на сей раз сделал верный выбор. Столыпин приказал запереть все двери в Таврическом дворце. Дума, в которой царили фрондистские настроения, была распущена. Царский указ об этом был развешен на всех входах в здание. В тот же день группа депутатов решила нелегально перейти границу в Финляндию.

Они устроили импровизированное заседание в густом лесу и там заявили, что Дума не умерла, что она еще жива, и обратились с призывом к народу: «Не платите больше нало­ги в казну, не отсылайте новых рекрутов в армию до тех пор, покуда царь не отменит своего декрета о роспуске Государ­ственной думы».

Это бурное, агрессивно настроенное сборище вошло в историю под названием «Выборгского воззвания».

Ее первый призыв, по сути дела, к революции, услышан не был. Это, если хотите, только доказывало еще раз, что русский народ все еще слепо следовал за своим царем и его правительством. Напротив, этот Выборгский мятеж вызы­вал у простых русских мужиков недоверие к проведению любых перемен.