Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собственно говоря, он не был свободен — свободен от самого себя. Присутствуя на воскресной вечерне вместе с монахинями, он припадал на колени, пригвождённый Страстью: от женских молитв у него начиналась эрекция. Никто не замечал, да и Мишель никогда не признавался об этом на сеансах самокритики, что приводило к ещё большим мучениям. Мишель попытался переключить своё вожделение к женщинам обратно на своё первое вожделение: к книгам.
Их было немного. Библиотека для неофитов строго контролировалась. Монастырь Святого Максимина был томистским учреждением, чистейшим из чистых, что было дозволено доминиканцам в Париже, было ересью в Тулузе. Из всех христианских авторов можно было найти только самого Фому Аквинского, святого Иоанна Креста, Екатерину Сиенскую, святую Терезу Авильскую и «благословенного Сузо». Мишель читал их всех и потому не мог не наткнуться на то, что ныне стало самыми известными изречениями Сузо.
Генрих Сузо
Генрих Сузо (1295/97-1366) часто рассматривается как ученик великого немецкого мистика Майстера Экхарта и, учитывая обвинения в ереси Экхарта, как отступник от его убеждений. Сузо написал “Das Büchlein der Wahrheit” («Книжку Истины) и “Das Büchlein der Ewigen Weisheit” («Книжку Вечной Премудрости»).
Двадцать два года он был флагеллантом, затем Бог приказал ему бросить свою плеть, вытряхнуть камни из обуви и снять ремни с шипами со своей истерзанной плоти. Семнадцать лет он скитался по Швабии бездомным проповедником, вымаливая милостыню и питаясь отходами. Он оказался у тайных мистиков: у Братьев Свободного Духа.
Церковь управляла Европой, обладая монополией на смысл жизни. Смысл жизни содержался в христианских мистериях, метавшихся туда и обратно между двумя полюсами первородного греха, между фактом изначальной порочности и Воскрешением, обещанием Спасения. На том и другом принципах основывалась власть, так как оба означали, что судьба не может определяться человеком. Всегда содержавший в себе семена антиномианизма[115], мистицизм неизбежно подрывал основы власти, но из-за того, что церковная гегемония покоилась на тайне, мистицизм не мог быть до конца запрещён. Общее стремление постижения Бога было слишком сильным, а церковь являлась прежде всего политической организацией, нежели какой-либо другой. Мистицизм дозволялся в определённой степени, до того предела, где могла сохраняться абсолютная власть церкви над индивидуальным представлением о смысле жизни. Это выражалось в прозрении — мгновении, когда достигалось единение с Богом. В этом маленьком чуде, которое не могло быть продолжительным, кто-то мельком видел реальность спасения, кто-то возвращался с рассказом об истине, которая, как настаивала церковь, только подтверждала её претензии встать над историей. Поэтому церковь утвердила образование братств францисканцев и доминиканцев; следуя примеру Христа, братья в XII веке решили жить в бедности, отречься от нарядов и облачиться в незамысловатые рясы с капюшонами, голодать и терпеть жажду, спать, если необходимо, под открытым небом, смирять плоть: созидать ту пустыню, где каждый человек сможет обрести своё искушение и преодолеть его. Предписание в основном для той же толпы, для которой братья и проповедовали, это и был смысл жизни в деяниях. Это была пьеса: инсценировка обещания Божия позволить тем, кто этого достоин, поменять страдание человеческого существования на совершенство неба.
Братья Свободного Духа были первыми «фальшивыми доминиканцами». Когда они появлялись в европейских городах, то выглядели точно так же, за исключением некоторых отличий, на которые мог обратить внимание знающий человек: цветные заплаты на капюшонах, разрывы на стелющихся по земле одеяниях. Как и настоящие доминиканцы, они тоже просили подаяния — но если доминиканцы не работали потому, что намеренно стремились к лишениям, то адепты Свободного Духа отказывались от работы потому, что поставили себя выше этого, убеждённые, что наслаждение любой роскошью принадлежало им по праву. Доминиканцы исповедовали ту низость природы, которой они были связаны с остальным человечеством, воплощая собой последствие греха — страдание, в то же время они утверждали, что человечество может освободиться от своей природы и переродиться в расу ангелов. Братья Свободного Духа искали рая, провозглашая, что лишь через утверждение греха возможно его отринуть.
Приверженец Свободного Духа не воплощал собой грех. Он — или она, поскольку в рамках культа полная духовная сила была достижима как для женщин, так и для мужчин, — воплощал собой Бога. Бог не может грешить, Бог являлся совершенным, Бог сотворил мужчин и женщин, значит и те, и другие совершенны. То, что выглядело как свободная воля — совершение греха — являлось божьей волей. Ища в Библии ключ к разгадке, который Бог оставил для тех, кто способен его найти («Где Дух Господень, там свобода», как сказал Иисус10), братья и сёстры вернулись в пантеистические леса дохристианской Европы: «Всё сущее есть Бог». Единственной проблемой было познать этот единственный рай, чтобы жить в нём, единственной задачей — возвестить об этом. Поэтому Братья Свободного Духа отправились в путь по странам христианского мира, чтобы освободить их от Антихриста: от Церкви. Несомненно, мир должен был быть уничтожен — но из того огня Свободный Дух и те, кто услышит его весть, шагнут вперёд в новую жизнь.
Это должна была быть жизнь бесконечного удовольствия, под пытками папских инквизиторов Братья выдали свою премудрость. Она собрана в книге Нормана Кона «Поиски Тысячелетнего Царства»: «Тот, кто знает, что его ведёт Бог, не творит греха», «Тот, кто приписывает свои деяния себе и не видит в них божьего промысла, пребывает в невежестве, которое ад… Ничто в деяниях человека не есть его заслуга». «Человек, который имеет совесть, является дьяволом и живёт в адских муках. Тот, чей дух свободен, бежит этих вещей». «Ничто не является грехом, кроме того, что рассматривается как грех». «Тот, кто соединён с Богом, что бы он ни делал, не может грешить». И вывод: «Пусть лучше целый мир будет разрушен и погибнет, чем свободный человек откажется от одного из тех желаний, к которым влечёт его природа». Спустя полтысячелетия Ницше устами Заратустры сменит язык отрицания на язык утверждения, но лишь для того, чтобы выразить то же самое с ещё большей силой: «В чём то высшее, что можете вы пережить? Это… час, когда вы говорите: “Что мне моё счастье! Оно бедность и грязь, и жалкое довольство собою. А ведь ему следовало бы оправдывать само существование!”»11
Целью было
