Золочёные горы - Кейт Маннинг

постучал по лбу ладонью, словно пытался выгнать из нее демонов. Я не знала, что тот день был переломным для сына герцога Паджетта. Он не сумел убедить полковника уладить трудовой спор. Не сумел завоевать сердце вертихвостки. Не смог привыкнуть к костюму, в который пытался обрядить его папенька. Теперь ему надо было сшить себе новый наряд.

Я тоже потерпела неудачу: не понимала, найдется ли мне место в его новой реальности и кем он видит меня в своих планах.

Я все еще страдала от любовной лихорадки, вызванной поцелуями под луной, и надеялась использовать его растерянность в своих интересах. Скажи он снова: «Без тебя я пропаду» – и мы пошли бы вперед вместе, ненавидя одно и то же, сращивая сломанные кости и склеивая нарушенные обещания. Делая правильные вещи.

– Так чего ты хочешь, Сильви? – спросил он. Хороший вопрос.

Чего я хотела: всего, всего на свете. Алеющих отблесков солнца на горных вершинах. Жара, исходившего от Джейса. Глаза его сонно мигали. Я хотела не просто фантазий, я хотела невозможного.

– Хочу, чтобы все было по-честному, – заявила я.

– Да ты бунтовщица, Сильви Пеллетье. Меня это восхищает. Научишь меня этому.

– Мы недостаточно смелы для бунтарства, – рассмеялась я.

– Ты произнесла речь! – воскликнул он. – Тебя арестовали! Погоди немного. Я еще тоже всем покажу.

– Если ты всерьез говорил о революции, или как ты там ее называешь, то тебе надо что-то делать. Надо действовать.

– Сделаю, я обещаю. – Он улыбнулся мне. – Мы станем товарищами по анархии.

Он был вторым мужчиной, назвавшим меня товарищем. Разговор этот трудно было счесть нежным, но то, как он говорил, приковав ко мне взгляд, как раньше, делало звучание этого слова более сладким, чем дорогая или даже любимая. Я хотела бы услышать и эти слова. Но боялась его непостоянства и того, что он называл анархией. Боялась какого-нибудь безрассудства с его стороны.

– Истер Грейди сказала не обращать внимания на слова Паджеттов. Только на поступки.

– Я знаю, что делать, – заявил он, наклоняясь ко мне.

Я отстранилась. Карамелька уехала всего двенадцать часов назад, и вот он уже тянется ко мне.

– Пора идти. Скоро стемнеет.

– Стемнеет, – он вздохнул. – Я провожу тебя домой?

В голосе его сладость персиков и бурбон. Он встал на ноги, покачиваясь в безветренных сумерках. Предложил мне руку и помог подняться, потом развернул к себе, притянув слишком близко. Его дыхание согревало мне шею, рот был совсем рядом.

– Я помню тебя, – прошептал он. – Помню все.

Что бы он там ни помнил, это было туманно и ненадежно, он черпал воспоминания со дна бутылки. Я попятилась, отгоняя москитов. Небольшая утка приземлилась на воду. У поверхности шевелила ртом рыбина. Над головами порхали летучие мыши. Джаспер вздохнул.

– О, Сильви.

Мы направились обратно в город.

«Потерян и пропал навсегда», – пропел он кусочек мелодии прошлого лета. Я направила его на тропинку, ведущую к «Лосиному рогу», к его жилищу, в котором мне не было места.

– До свидания, – попрощалась я.

Но он еще не готов был расстаться со мной, как и я с ним.

Глава двадцать девятая

Через два дня профсоюз начал забастовку. Двадцать пятого августа 1908 года. Сотня камнерезов с фабрики и сотня рабочих каменоломни положили инструменты и вышли под открытое небо. Я стояла вместе с женщинами возле входа в цеха. Мужчины появлялись оттуда, глядя перед собой с вызовом, похожие на мальчишек, прогуливающих школу. Но как только они вышли за ворота, стали топтаться с сердитым видом и чертыхаться, готовые вспыхнуть как искра в сухой траве. Женщины били в горшки и громыхали жестянками, полными камней. Младенцы были привязаны к их спинам, дети постарше цеплялись за ноги. Дэн Керриган начал петь, и линия пикета присоединилась, словно хор уличных котов. Они пели песню «Америка»[112].

«Колорадо, это о тебе, темный край тирании, о тебе я пою».

Забастовки всегда похожи. Те же песни, те же причины. Те же надежды и чаяния. В те годы борьба и противостояние охватили все горные районы, города и равнины страны, где только имелись производственные предприятия или места добычи ресурсов.

Наша забастовка в Мунстоуне 1908 года давно забыта, затерялась в истории, как пуля, упавшая в снег. В то первое утро Дэн Керриган, возглавлявший линию пикетчиков, нес плакат с надписью «Разве Колорадо Америка?». Шериф Смайли повалил его на землю, наступил ему на руку и поломал кости. Тони Меркандитти подобрал плакат и понес вместо Дэна. Керриган поднялся на ноги и продолжал шагать с парнями, скандируя «пинкертонам»:

– Вы «шестерки», холуи, мерзкие костоломы компании.

Смайли перегородил ворота к фабрике. Его батальон головорезов со значками ходил от дома к дому со списком имен бастующих.

– Этот дом – собственность компании.

С этими словами «пинкертоны» выселяли семьи из хижин, выбрасывали мебель, кастрюли и горшки, одежду, картины и игрушки, иконы Иисуса, кровати и одеяла. Скидывали все в кучу. Миссис Санторини собрала овощи в саду, потом оставила белый предмет на ступеньках своего бывшего дома на улице Паджетт. Тухлое яйцо.

– Это я оставляю для criminali, – заявила она и ушла, забрав свой лук и морковку, завязанные в простыню. За ней гуськом семенили дети со сложенными в небольшие узелки пожитками.

Я написала обо всем, что видела. Люди потоком устремились вниз по дороге: настоящий исход евреев из Египта. Вагонетка была забита женщинами и детьми. Целые семьи направлялись через город в лагерь профсоюза, разбитый на ровной площадке горы Собачий Клык. Они катили ручные тележки, несли в клетках цыплят, вели на поводках коз. Дженкинс на своей повозке то и дело гонял в рабочий лагерь в горах: он просил за поездку пятак, но не всегда получал его.

Жаль, что у нас не было пленки для фотоаппарата. Я бы хотела сфотографировать этих женщин: гусиные лапки беспокойства на их лицах, привязанные к поясу дети вперемежку с пожитками. Малышка Клара Брюнер, вцепившаяся в свою куклу. Все это показывало, каков Джейс Паджетт. Видишь, что они делают? И где же он сам? Нигде не видно, только «пинкертоны» на посту и полковник Боулз в своем пыхтящем автомобиле, созывающий на совещание Гражданский союз.

Мы в «Рекорд» работали всю ночь. К утру слово ЗАБАСТОВКА сошло с печатного пресса, нога моя болела от педали. Я отправилась в железнодорожное депо, где семьи ожидали поезда: мужчины должны были остаться в городе одни. Там была миссис Санторини с детьми. Когда прибыл поезд, она подсадила каждого на ступеньки, потом долгим взглядом смотрела на склон,